Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
После долгих «что делать?» 23 марта (все переломные изменения в моей жизни происходили обычно в марте — скончались отец, мать, из института добровольно перешел в военную академию, так же добровольно, по рапорту, ушел на фронт) 1972 года по дипканалам я отправил в Москву, в Политбюро Центрального комитета партии телеграмму, в которой писал:
«Прошу освободить меня от обязанностей посла Советского Союза в Австралии в связи с болезнью жены и невозможностью ее приезда, как это было очевидно и ранее, ко мне в Канберру. На протяжении последних двух лет посольством проделана известная работа, и прежде всего в двух главных направлениях: советско-австралийские отношения поставлены теперь на конкретную рабочую основу; все лучшее, честное, передовое в австралийском коммунистическом и рабочем движении объединилось в рядах социалистической партии, стоящей на позициях марксизма-ленинизма, дружбы с нашей страной. И это приносит удовлетворение. И вместе с тем у меня есть долг, обязанности перед дорогим и, к сожалению, очень больным человеком — моей женой, которую я боюсь потерять. Прошу вас, уважаемые товарищи, помочь мне совместить мои обязанности перед партией и семьей».
5 мая того же 1972 года я получил телеграмму от А.А. Громыко о том, что в связи с моей просьбой принято решение об освобождении меня от обязанностей посла Советского Союза в Австралийском Союзе.
В моих дневниковых записях, чьи странички за прошедшие двадцать с лишним лет уже успели пожелтеть, написано: «Я не жалею, что запросил у Политбюро ЦК отставку с поста посла. Конечно, с меня за этот вызов — как это он посмел пойти против решения Политбюро! — спросят. Да еще ой как спросят! Будут учить… И не просто воспитывать, а постараются проучить так, чтобы другим, находящимся в «почетных» ссылках, неповадно было».
В дневнике значится, что 8 мая я был на приеме у министра иностранных дел Австралии Уоллера, сказал о своем отъезде и запросил агреман на нового посла Советского Союза в Австралии. Уоллер, как мне показалось, от неожиданности растерялся, долго собираясь с мыслями, повторял: «Как жалко, как жалко». А затем высказался в том духе, что мой отъезд не на пользу советско-австралийским отношениям, у меня-де очень много друзей, искренне уважающих за прямоту и деловитость: «Ведь за короткий срок так много сделано».
За встречей с Уоллером последовали визиты к другим членам австралийского правительства, дипломатического корпуса. 24 мая я дал прощальный обед, на котором присутствовали те из австралийцев, кто способствовал мне в работе. А вечером того же дня лейбористы-депутаты в стенах парламента дали в мою честь прощальный ужин. Были еще обеды и ужины, встречи и прощания.
30 мая генерал-губернатор, наместник английской короны в Австралии, тоже дал прощальный обед. 1 июня отдал свои почести советскому послу дипломатический корпус дружеским обедом и памятным подарком.
Министр иностранных дел прислал с нарочным в аэропорт прощальное письмо с сожалением о моем отъезде и пожеланием успехов и здоровья на будущее. В эти прощальные дни июня в Австралии была зима. По утрам на зеленых газонах лежал белый иней. К полудню становилось тепло, и он таял. Солнце плыло в голубизне неба. Мои березки, привезенные в Канберру из-под Иркутска, стояли голенькие — без листвы. Я не горевал, глядя на них. Знал, что при приезде в Москву, из зимы в лето, увижу их в первородной красе на русских равнинах. Было грустно расставаться с товарищами по работе: Михаилом Виленчиком, душевным, участливым человеком, Надеждой Фетисовой, которая, несмотря на свою молодость, была для меня близким по своему духовному ни строю человеком, Михаилом Петропавловским и его супругой — часто даривших мне теплоту своего дома, и, конечно, Виктором Смирновым и его женой — моими главными советчиками во всех посольских делах. Да и другим коллегам я искренне признателен.
Исключение составляют те, кто занимался в посольстве доносительством. Я их знал. Знал или догадывался о их нечистоплотных действиях и не испытывал никакого чувства страха. Я был честен перед высшим судьей — собственной совестью. Они позорили органы государственной безопасности, исполняя волю людей, не имеющих чести.
Надеюсь, что когда-нибудь люди узнают, какие недостойные методы и средства использовались для компрометации меня в ранге Чрезвычайного и Полномочного посла Советского Союза, облеченного доверием высшей государственной власти. Так было не только со мной.
Да простит меня читатель, мне стыдно описывать конкретные факты, ибо кое-кто может подумать, что я измышляю; трудно придумать нечто более чудовищное, а документальных доказательств у меня, к сожалению, нет. Очную ставку не проведешь. Где они — вершители тех недобрых дел? Детей их жалко, зачем им знать о мерзостях своих отцов?!
Прощался я с Австралией, зная, что никогда более не увижу кенгуру, скачущих вдоль эвкалиптовых лесов, черных страусов эму, гордо вышагивающих по пустынным песчаным равнинам, медвежат коала, с виду находящихся в постоянном сне, акул, скользящих в прибрежных океанских водах, и многое-многое другое.
Сидя в первом классе самолета авиакомпании «КВОНТАС», я знал, что это мой последний рейс. Так оно и случилось. У человека все-таки развито предчувствие…
Москва встретила меня пышным летом. Было жарко, душно. Лишь к вечеру спустилась прохлада. Но мне все было в радость. Я — дома!
Посетил А.А. Громыко, который поблагодарил меня за проделанную в Австралии работу. Сказал, что мои телеграммы были столь интересны, что некоторые даже зачитывались вслух на заседании Политбюро. Андрей Андреевич посоветовал мне немедленно уйти в отпуск, ибо в Москве из высшего руководства, от кого зависит мое назначение на новую работу, никого, кроме Кириленко, нет. Позвонил управляющему делами министерства и дал указание, чтобы мне как можно быстрее оформили санаторные путевки. Я поблагодарил Андрея Андреевича за заботу. Тогда я не придал значения его настойчивой рекомендации побыстрее уехать из Москвы отдыхать. К сожалению, смысл этой рекомендации я пойму чуть-чуть позже.
Никаких замечаний в мой адрес не было и со стороны товарищей из Центрального комитета партии. Это было в последних числах июля 1972 года.
2 августа 1972 года Комитет партийного контроля при ЦК КПСС исключил меня из рядов Коммунистической партии Советского Союза.
С тех пор прошло долгих тридцать три года. Но те считанные часы четырех летних дней — 28 и 29 июля, 1 и 2 августа, — когда меня вызывали в «Большой дом» по сфальсифицированным в своей сущности материалам, положенным в основу персонального дела, стоят передо мной, как будто все было вчера. Считанные часы четырех дней были «подарены» мне «на всю оставшуюся жизнь».
Это песня из одноименного телефильма о ежедневном подвиге врачей и медсестер санитарного поезда, через души которых пролегла Отечественная война. Фальсификаторы, исключая меня из партии, забыли, что и сквозь мое сердце тоже пролегла война. Она закалила меня, как и героев этого телефильма, и замечательного фильма «Белорусский вокзал», людей тоже моего поколения, — «на всю оставшуюся жизнь». И эта фронтовая закалка стала моей целительной повязкой. Я не сломался. Не сдался. Выжил. Жернова власти, сквозь которые меня протащили, не изменили мою сущность. Я все равно не стал бы соучастником тех, кто привел общество к стагнации. И тем горжусь. Повинен я в том, что не выступил публично против прямых виновников этой народной драмы. Ждал, когда придет время… И в этом каюсь.
День первый. Прошло несколько дней после встречи с А.А. Громыко. Потихоньку я начал собираться в отпуск. Но вдруг утром 28 июля позвонил мне домой М.И. Елизаветин, представившийся как контролер Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Он сказал, чтобы я зашел к нему в КПК.
— По какому поводу?
— В КПК при ЦК КПСС на вас поступили материалы.
— Какие материалы?