Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой - Радько Наталья Ефимовна (первая книга txt, fb2) 📗
Летом Лена опять поступала во все театральные вузы. В Школе-студии МХАТ член экзаменационной комиссии оборвал ее на первой фразе: «Спасибо. Следующий!». «Я чуть не умерла от горя». Последним был ГИТИС, где курс набирал Олег Табаков. Он увидел в ней настоящую актрису сразу. Но из объятий ПТУ оказалось не так просто вырваться. Она должна была три года отработать по полученной специальности, чтобы оправдать затраты государства. Табаков хлопотал, и для Майоровой сделали исключение. Предложили выплатить штраф — 112 рублей, нереальные для нее деньги. Ей эту сумму одолжил Олег Табаков.
После института у Табакова возникли проблемы со своим театром. Елена Майорова работала бесплатно в театре «Эрмитаж», прописки ей не давали, жила в общежитии. И тут случилось то, что она считает большим везением, но это уже была закономерность. Ее пригласили в «Современник». Она получила роль Наташи в «Трех сестрах», в «НЛО» играла одну роль в очередь с Мариной Нееловой, которую боготворила. В это время на Малой сцене МХАТа вышел спектакль «Вагончик», в котором Майорова играла одну из главных ролей — подсудимую Цыпкину. «После премьеры Олег Николаевич Ефремов неожиданно предложил мне перейти в Художественный театр. Я отказалась, потому что была уверена, что «Современник» — моя судьба. Но Олег Николаевич проявил настойчивость. Посыпались предложения: Констанция, жена Моцарта в спектакле «Амадей», который ставил Марк Розовский, Корделия в «Короле Лире» у Анатолия Васильева (из-за смерти Андрея Алексеевича Попова, репетировавшего Лира, спектакль не состоялся)… Я долго сомневалась, мучилась и все-таки сделала выбор. Сейчас абсолютно не жалею, что оказалась во МХАТе. Я нашла то, что искала».
Это из интервью 1990 года, опубликованного в «Советском экране». Елена Майорова уже семь лет во МХАТе и работать там ей осталось ровно столько же. До конца. Она, с детства мечтавшая именно о МХАТе, так подбирает слова. «Современник» — моя судьба». «Не жалею, что оказалась во МХАТе. Я нашла то, что искала». Есть разница, не правда ли? Это резкая, неоднозначная фраза: я нашла то, что искала. Как страшно смотрелась бы эта фраза над ее прелестным черно-белым портретом в фойе МХАТа, у гроба. «Я НАШЛА ТО, ЧТО ИСКАЛА».
Через год она даст газете «Культура» более откровенное, во многом драматичное интервью. Такие вещи говорят не для пиара. Все вроде о работе, но настолько лично, что создается совершенно четкое впечатление. Это не актриса общается с корреспондентом. Это постоянно думающий, очень страдающий человек пользуется случаем, что его слушает другой, практически незнакомый человек. Как случайный попутчик в купе. И журналист С. Толкачев почему-то начинает свои вопросы с самого неожиданного:
«— Что вас мучает, Елена?
— Знаете, иногда пропадает ощущение реальности сделанного. Это как на съемочной площадке. Думаешь, что тебя снимают крупно, стараешься. Каждая клеточка твоего лица болит, страдает. А потом смотришь материал: батюшки, все ушло в песок. На пленке не твои мысли и чувства, а намерения других людей, режиссера, оператора. Мои роли в кино? Я их любила, почти все. Но они — призраки, бесплотные одеяния, прошли, и нет их.
— Но разве театр не утешение? Ведь у вас там много удач.
— Я боюсь смотреть в зал. Боюсь заметить в глазах зрителей равнодушие или насмешку… Почти каждый день репетиции, спектакли, а так хочется послушать классическую музыку, сходить в бассейн.
— А по магазинам ходите сами?
— Слава богу, помогают родители мужа. И я им благодарна. Но от домашних дел никуда не уйдешь. Вчера устроила большую стирку, написала письмо, отправила посылку родителям на Сахалин. А магазины… Мне страшно стоять в очередях. Именно страшно. У меня есть подруга, верующая, она по-другому смотрит на все это. С каким-то высшим нечеловеческим смирением, с надеждой. Ездит в больницы, помогает несчастным. Так вот, она и людей, стоящих в очередях, жалеет… Сейчас я репетирую Достоевского у Фокина в Театральном центре имени Ермоловой. Настасья Филипповна. Хочется верить, что это и есть «мой» материал, то, к чему я стремилась. Спектакль будет называться «Бесноватая». В прошлом году я поначалу отказалась от этой роли и радовалась, что меня минует чаша сия. Горькая. Не играть — жить этим нужно. Каждый спектакль, каждый вечер. Лишать себя покоя. Душевного равновесия, обрекать на страсти, страдания. Это же Достоевский! Настасья Филипповна кается. Мучается. На самом деле она не совершает ничего постыдного, ужасного. Она только сама себя ранит и все время спрашивает: зачем мы? К чему мы? Если есть Бог, почему я так живу? Почему же ты, Бог, уготовил мне такую судьбу? Она несчастна…
… Когда я вижу нищего в переходе, я поражаюсь. Как вот он так способен сесть на пол и сказать: ребята, без вас я умру, помогите! Я привыкла быть одна. Во всем полагаться только на себя. Я бы так не сделала. Но он лучше меня, потому что не гордый. Он смирился, он целиком зависит теперь только от того, какие люди пройдут мимо него — добрые или алые…»
Это всего лишь интервью Лены Майоровой. Но такой текст мог бы написать своей героине Федор Достоевский. И он сам, и его герои жили между нравственными муками и огнем. Я понимаю, почему учительница литературы четверть века возила за собой по разным городам пожелтевшие школьные тетрадки одной отличницы.
ГЛАВА 7
Она могла бы, как некоторые голливудские актрисы, писать книги. Например, книги о животных, которых не просто любила. У нее был культ животных, прекрасных, чистых и беззащитных существ. Они доставили ей много радости и немало страданий. Она была из тех, кто сравнивает людей и животных, отдавая восхищение и сострадание более слабым. Сережа Шерстюк полностью разделял страсть своей жены. Их жизнь была полна событиями, связанными с кошками, которых Лена всегда называла человеческими именами.
В девять месяцев жизни без Лены Сергей в своем душераздирающем дневнике — послании на тот свет — систематизирует свои потери. Отдельно остановится на каждой из них.
«Теперь мне предстоит жизнь, существующая только в моем воображении. Я хочу читать книжки, написанные тобой. Из всего, что ты сделала, мне ничего не надо, кроме твоих книжек. Ну хотя бы одну книжку… Читать, отрываясь, смотреть в окно, пить чай, читать. Листать за нашим столом, выбирать страницу наугад, читать главу, смотреть в окно, есть гранат. Конечно, я хочу пойти на твою премьеру, я хочу всего, что было, хочу невозможного, но более всего хочу читать твою книгу. Я знаю, что найду ее.
— Ты врожденная писательница, — однажды сказал я, — пиши книги.
— О чем?
— Обо всем, что ты мне рассказываешь. Никто лучше тебя не рассказывает о счастье и боли.
— Но разве это интересно? Даже тебе это иногда неинтересно.
— Леночка, мне часто не по себе, это правда, мне так больно и страшно за тебя, что я пытаюсь не слушать, и, несмотря на то, что твой мир трудно вынести, я знаю, что ты рассказываешь о счастье. Если ты все это напишешь, я буду читать, не отрываясь.
— А кроме тебя, кто еще?
— Ну кто-нибудь, какая разница, но главное — я. Разве мало?
— Мало.
— В конце концов, мы издадим, и это будут бестселлеры. Я знаю, тебе нужен полон зрителей зал, но, уверяю тебя, читателей будет не меньше.
Ты улыбнулась.
— Если я когда-нибудь не смогу играть… заболею или меня вдруг парализует, я, может быть, и начну писать. Ты ведь знаешь, как долго я собираюсь написать письмо, собираюсь неделями, а потом пишу с утра до вечера и, пока не напишу, ничем не могу заниматься. А так — когда мне писать? Между репетициями? В понедельник?»
Но она жила, не созерцала, не описывала свои наблюдения, ей было действительно не до того. Даже не из-за отсутствия времени. Ей нужно было все пережить, все отстрадать. А это — самая тяжелая работа.
Лена была на Сахалине, а семья и любимый кот Толя — на даче. Он часто пропадал — ходил, что называется, «по бабам». Но однажды Сергею стало так страшно, так тоскливо из-за того, что Лены нет, и Толя все не возвращается. Сергей поехал кататься на велосипеде и вдруг остановился в поле и зарыдал. Ему показалось, что Толя умер. «Наш умный, благородный Толя умер». Утром кота нашли мертвым в колодце.
