Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. - Каменецкий Евгений (читать книги без регистрации .TXT) 📗
…Я опоздал на процесс всего на шесть дней, но уже в машине понял, как это для меня плохо. Сюда со всех концов земли слетелось и съехалось свыше трехсот корреспондентов, фотографов, кинооператоров, художников. Все они уже перезнакомились, вросли в необычную, сложную обстановку процесса, успели послать в свои газеты первые очерки, фотографии, зарисовки. Сложился свой, особый быт, а у представителей советской прессы произошло, оказывается, территориальное деление на два племени — курафеев и халдеев.
Дело в том, что вместе с профессиональными журналистами прилетели сюда и известные наши писатели и художники: Илья Эренбург, Константин Федин, Леонид Леонов, Юрий Яновский, Семен Кирсанов, Всеволод Вишневский, Кукрыниксы и Борис Ефимов. Из уважения к этим корифеям их поместили в роскошной, но полуразрушенной гостинице «Гранд-отель». Для журналистов же американская военная администрация отвела огромный дворец карандашного короля Иоганна Фабера, где организован пресс-кэмп — лагерь прессы. Очень удобный, комфортабельный, надо сказать, лагерь. Вот в нем-то и в окружающих его флигелях и близлежащих домах и разместились вместе с иностранными коллегами корреспонденты советских газет и радио. А так как всякое географическое разделение требует соответствующего наименования, то «Гранд-отель», где поселились корифеи, получил среди журналистов наименование «курафейник». Писатели, узнав об этом, не остались в долгу и, так как среди журналистов присутствует известный фотокорреспондент капитан Евгений Халдей, пресс-кэмп стали называть «халдейник», а обитателей его — соответственно «халдеями».
Корреспондентский билет мне в этот день достать не удается. Комендант суда американский полковник Эндрюс ведет меня на гостевой, нависающий над залом балкон, битком набитый какими-то респектабельного вида господами и дамами… И вот я уже смотрю в зал, на судей, сидящих за продолговатым столом под сенью советского, английского, американского и французского флагов. На подсудимых, размещенных в этаком дубовом загончике, на противоположном конце залитого мертвенным, синеватым светом зала. Смотрю и думаю, что присутствую при осуществлении самой заветной мечты, которой все годы войны жили миллионы моих соотечественников на фронте и в тылу.
Сбылась, сбылась мечта людей. Советские воины сломали хребет фашистскому зверю, дошли до Берлина и водрузили свое знамя над главной цитаделью фашизма. Нацистские главари пойманы и вот теперь ждут возмездия.
— По существу здесь сидит все гитлеровское правительство, — наклоняясь ко мне через ряд, говорит Крушинский.
Да, он прав. Когда-то вот так же и, вероятно, в том же порядке сидели они за столом президиума на позорно знаменитых партейтагах здесь, в Нюрнберге. Не хватает только, как говорят журналисты, трех «Г» — Гитлера, Гиммлера, Геббельса. Вот на этих-то троих отсутствующих подсудимые и их адвокаты, как мне уже рассказали, с первых дней процесса пытаются свалить вину за все тягчайшие преступления третьего рейха.
Должно быть, находясь в плену карикатуристов, я сразу же был поражен обыденностью и, я бы сказал, даже благопристойностью внешнего вида подсудимых. Ничего страшного или отвратительного — просто сидят двумя рядами разных лет господа: кто слушает, кто беседует между собой, кто делает записи в лежащих перед ними на пюпитрах бумагах, кто посылает записки своим адвокатам, сидящим чуть ниже, по ту сторону барьера. И хотя вон тот, добродушного вида толстяк в сером мундире из замши, в первом ряду справа, — это сам Герман Вильгельм Геринг, «второй наци» Германии, поджигавший рейхстаг, организовавший «ночь длинных ножей», подготовивший захват Австрии, Чехословакии, публично грозивший превратить в руины Лондон, Ленинград, Москву; а этот худой с лицом черепа субъект — Рудольф Гесс, правая рука Гитлера в нацистской партии, сочинявший вместе со своим фюрером евангелие нацизма — «Майн кампф»; а благообразный высокий господин — это коммивояжер международных заговоров Иоахим фон Риббентроп; а высокий военный с квадратным суровым лицом и гладко зачесанными волосами — фельдмаршал Вильгельм Кейтель, соавтор захватнических планов Гитлера, хотя кровавые дела этих людей давно известны всему миру, на внешнем облике суперзлодеев это как-то не отразилось. Мирная обыденность подсудимых поразила меня в этом зале больше всего.
И еще сам ход судопроизводства. Сегодня слушаются показания свидетелей. Двое из них рассказывали о концентрационных лагерях и способах умерщвления людей такое, что за одни эти преступления, как мне кажется, следовало без долгих разговоров отправить на виселицу всю компанию подсудимых. Между тем судопроизводство течет медленно. Председательствующий судья — лорд Джефрей Лоренс — коренастый старик с большой головой и сверкающим лысым лбом — ведет его неторопливо, дает защите тормошить свидетелей вопросами о каких-то малосущественных деталях.
И потом этот бледный, ровный, какой-то угнетающий свет, при котором все вокруг приобретает зеленоватый, мертвенный оттенок. Окна плотно зашторены. Оказывается, наш новый знакомый полковник Эндрюс как-то сострил перед журналистами относительно подсудимых: «Я позабочусь о том, чтобы всем им не видеть солнца». Заключенные сидят в камерах тюрьмы, которая расположена тут же, в здании Дворца юстиции. Там тоже искусственный свет, а из тюрьмы в зал подсудимых ведут по специально проложенному тоннелю, лишая их тем самым даже мысли о возможном побеге.
…Я уже записывал слова Главного Американского Обвинителя, судьи Джексона, который, начиная свою первую речь, пообещал:
— Мы приступаем к предъявлению доказательств преступлений против человечности… Господа, предупреждаю, они будут такими, что лишат вас сна.
Признаюсь, при этих словах советские журналисты переглянулись: можно ли чем-либо вызвать подобную реакцию у тех, кто своими глазами видел Бабий Яр, Треблинку, Майданек, Освенцим? Но судья Джексон оказался прав. Уничтожение людей представляло собой в нацистском рейхе большую, широко развитую, хорошо спланированную и организованную индустрию. Мы уже притерпелись к страшным доказательствам, закалились, что ли, задубенели, и сна, а в особенности аппетита, это нас не лишало.
Того и другого мы лишились, и лишились не фигурально, а в полном смысле этого слова, когда на трибуну поднялся помощник Главного Советского Обвинителя Лев Николаевич Смирнов. Образованный юрист, отличный оратор, апеллирующий в своих речах не столько к сердцу, сколько к разуму судей, он привел такие данные и подкрепил их такими доказательствами, что вызвал раздор даже и на скамье подсудимых, где обвиняемые принялись спорить между собой, а Шахту стало плохо, и его увели отпаивать какими-то успокоительными средствами.
Нет, эта сцена не должна быть забытой, и я опишу ее подробней, ибо позднее, по прошествии времени, трудно будет даже поверить, что такое когда-то могло произойти на Земле — планете, населенной разумными существами.
О выступлении Советского Обвинителя было объявлено еще накануне. Поэтому ложа прессы, далеко не ломившаяся в эти дни от избытка корреспондентов, была сегодня полным-полна. Войдя в зал, мы удивились: посреди стояли стенды, а на столах лежали какие-то массивные предметы, закрытые простынями. На трибуне Обвинителя тоже стояло нечто, прикрытое салфеткой, а на столе ассистента лежала толстенная книга в кожаном переплете, напоминавшая своим видом средневековые инкунабулы.
Л. Н. Смирнов, называя в ходе своего выступления количество жертв, умерщвленных в одном из нацистских лагерей, показывал эту красиво переплетенную книгу. Нет, это был не семейный альбом обитателей какого-нибудь рейнского замка, и не коллекция снимков призовых скаковых лошадей. Это был бесконечный список людей разных национальностей, застреленных или отравленных газом. Обвинитель не без труда поднял этот фолиант и, обращаясь к судьям, произнес:
— Это всего только деловой отчет генерал-майора полиции Штруппа своему начальству об успешной ликвидации варшавского гетто. Тут только имена умерщвленных. Ваша честь, прошу вас приобщить эту книгу к вещественным доказательствам.
