Повести моей жизни. Том 2 - Морозов Николай Александрович (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗

«Вот и поймали, — подумал я. — Что теперь они будут делать со мною?» 

Но взамен ожидаемого выговора и наказания ко мне принесли деревянную миску со щами и куском черного хлеба. 

— На сегодня вам нет пищевой ассигновки, — сказал служитель, — так как приехали после обеда, но пристав велел вам дать щей из солдатского котла. А завтра утром выдаст мне десять копеек на вас. Что на них купить? 

Я решительно не знал, что можно приобрести на такую ничтожную сумму. 

— А что у вас разрешено достать? 

— Все, что хотите: колбасы, рыбы, чаю, сахару! 

— Купите колбасы и черного хлеба! 

— Хорошо! — сказал служитель и ушел. 

Я с жадностью принялся за щи. Они были пустые, без говядины. Я съел их до последней капли, которую, не имея возможности достать ложкой, вылил себе прямо в рот через край миски. 

Сначала голод как будто утолился. Я прошелся несколько раз по комнате и вновь приложил ухо ко всем четырем стенам. Везде было тихо. 

«Ужинают! — подумал я. — Не буду их тревожить». 

Я лег на постель, чтобы прислушиваться к малейшему шуму, в полной уверенности, что Кукушкин сам вызовет меня, как только окончит свой ужин. 

И я не ошибся. Через несколько минут послышалось легкое постукивание с его стороны и на этот раз уже музыкальное. Я ответил короткой арией и принялся слушать. Опять потянулись мерные ряды ударов с перерывом через большее или меньшее число, и я разобрал фразу: 

— А вы кто? 

— Морозов! — ответил я. 

Он, по-видимому, сбился, потому что, сделав несколько беспорядочных ударов, опять переспросил:

  — Кто? 

Я вновь ответил свою фамилию и после нее получил неожиданный вопрос: 

— Московский? 

— Да! — ответил я, удивляясь, что он меня знает. 

Так началось мое первое знакомство через стену с невидимым товарищем. Кукушкин больше не спросил меня ни о чем, но тотчас же после моего ответа начались в стене долгие стуки древоточцев, и я понял, что это мои товарищи переговариваются друг с другом обо мне посредством какой-то особо условленной азбуки. 

«Вероятно, телеграфическая», — подумал я, так как их удары никогда не превышали шести подряд, а большею частью были два, или три, или один с перерывом, как на телеграфическом аппарате на железнодорожных станциях. 

Теперь я уже им не мешал. 

Мне очень хотелось быть посвященным в их таинственную азбуку, но я не решался спрашивать о ней, думая, что тут какая-нибудь тесная компания и передают друг другу свои тайны. 

Поэтому я продолжал и в следующие дни разговаривать с Кукушкиным своим первоначальным способом, при котором уходил целый час на то, чтобы обменяться всего лишь несколькими фразами. Но и так я успел рассказать ему о себе в главных чертах почти все существенное. 

Сам я из скромности еще не расспрашивал его ни о чем. Наконец, уже через неделю после моего привода сюда, он простучал мне: 

— Утомительно так стучать. Разделите азбуку без лишних букв на шесть строк по пяти букв в каждой. Стучите сначала номер строки, а потом букву в ней. 

У меня не было ни бумаги, ни карандаша, и потому я нацарапал спичкой на том месте стены, где я обыкновенно стучал: 

Затем для практики я начал выстукивать пальцем своей правой руки по ладони левой самое любимое мною из стихотворений Некрасова: 

Когда я кончил это стихотворение, а затем и несколько других, я почти освоился с употреблением азбуки, а главное, сообразил, что удары лучше всего считать числами только для строк, а буквы в каждой строке надо произносить прямо по их названиям в обычном порядке. Так, например, слово «кто» надо простучать:  

Весь день практиковался я в этой азбуке на своей ладони, сначала смотря на ее изображение на стене, а затем наизусть, ходя взад и вперед по камере. На следующий день я попробовал применить ее к делу и получил на свой стук ответы, из которых обнаружилось, что мой сосед выбрасывает краткое «й», а также и мягкий знак, и потому последние три буквы у нас не совпадают. Но это было не существенно, и я тотчас же перешел на его сокращенный способ. 

После каждого моего слова он делал один удар в знак того, что он его понял и что я могу переходить к другому слову. А иначе он делал несколько ударов, и я повторял ему прежнее слово. 

Я был в полном восторге, что все понимаю, но мне хотелось научиться скорее стучать так же быстро, как и они, чтоб выходило вроде чирикания кузнечика. 

Однако, раньше чем я мог достигнуть понимания их быстрого разговора, прошла еще новая неделя. 

9. Я счастливец между товарищами по неволе

Как мне описать душевное настроение в этот первый месяц лишения свободы? Могу сказать только одно: он был невыразимо мучителен и показался мне за несколько лет. Никто более не требовал меня ни на какие допросы, никто с воли не напоминал мне, что там у меня еще есть друзья, что я не всеми забыт. 

В Коломенской темнице не было еще сношений через подкупленных сторожей. Темница была импровизирована недавно, и в нее перевезена была лишь самая юная молодежь, вытесненная из других мест постоянно подвозимыми из провинции более взрослыми и важными пропагандистами в народе. Я попал сюда тоже отчасти потому, что был еще слишком молод сравнительно с другими и не казался достаточно эффектной добычей, на которой можно выдвинуться производящим политическое дознание, а отчасти и потому, что в крепости для меня не оставалось места, а в Третьем отделении держали лишь в исключительных обстоятельствах, когда хотели соблюсти самую строгую тайну и изоляцию заключенного. Однако благодаря отсутствию нелегальных сношений здесь, без свиданий с родными, человек был более отрешен от всего мира, чем даже в Петропавловской крепости, да и со свиданиями, как оказалось, было не особенно сладко. 

— К вам приходят родные? — спросил меня раз поздним вечером Кукушкин. 

— У меня нет родных, которые захотели бы приходить ко мне. 

— Почему? 

— Отец от меня отказался. 

— Почему отказался? 

— Из-за убеждений. 

— Но у кого же из наших родителей есть убеждение? Они только стыдятся того, что их дети в тюрьме, и стараются не говорить никому об этом, делают вид, что мы уехали куда-то. Они совершенно не понимают, что есть дела, сидеть за которые в тюрьме является честью, а не позором. 

Еще раньше, чем он окончил эту фразу, я всей душой присоединился к ней. 

«Да! — думал я. — Разве мой отец, который привык для веселого времяпровождения издеваться над "нигилистами" и рисовать для потехи окружающих их воображаемые комические портреты, разве мог он примириться с мыслью, что издевался над своим собственным сыном, который, как он хорошо знал, совсем не походил на рисуемые им портреты? Для отца осталось теперь лишь одно из двух. Или объявить искренно и во всеуслышание: "Господа, я ошибался! Моими портретами людей, которых в действительности я не знал, я рисовал только свой собственный портрет зложелательного человека, инстинктивно стремящегося изображать уродами своих ближних". Или же, наоборот, упрямо поддерживать свое раз укоренившееся мнение о них и объявить: "Я знаю моего сына, он не имеет ничего общего с теми скверными, смешными, глупыми, дикими, уродливыми людьми, портреты которых я вам рисовал, но они обманули его юность, он только по неопытности поддался им и оказался их бессознательным помощником, но отвернулся от них с омерзением, как только жандармы раскрыли ему глаза"».