Пилот «штуки» - Рудель Ганс Ульрих (книги без регистрации TXT) 📗
После захвата Нальчика мы делаем еще несколько вылазок к востоку от Терека, за Моздоком. Затем, довольно неожиданно, приходит приказ о возвращении в Белореченскую, в зону Туапсе, где продолжается напряженная борьба за все те же ключевые позиции. Бои там идут до ноября. Я совершаю свой 650-й вылет и в течение нескольких следующих недель чувствую себя нездоровым. Желтуха! Я догадывался об этом какое-то время, но надеялся, что она пройдет сама собой и можно будет летать дальше. Белки моих глаз пожелтели, кожа такого же цвета. Я отрицаю, что со мной что-то неладно и успокаиваю генерала Пфлюгбейля, который довольно долго пытался уложить меня на больничную койку. Некоторые зловредные личности утверждают, что я съел слишком много взбитых сливок. Возможно, в этом есть доля правды. Генерал привез с собой ящик шампанского, чтобы отметить мой 600-й вылет и был весьма удивлен, когда я объяснил, что моя слабость лежит в другой плоскости. Через несколько дней прибыл огромный торт с двумя ведрами взбитых сливок, достать их была не такая уж большая проблема, особенно если принять во внимание большое количество молочных коров в этих местах. В течение двух дней мы не едим практически ничего кроме этих вкусностей, на третий вряд ли можно найти хотя бы один экипаж, пригодный к вылету. Поскольку я пожелтел как айва, прибывает «Мессершмитт-108» с приказом генерала забрать меня, если нужно, то и силой, в госпиталь в Ростове. Мне удается уговорить их приземлиться на базе моего полка в Карпово, рядом со Сталинградом. Мы летим туда курсом на север через Элисту. Я двигаю небеса и землю, чтобы остаться с полком и отсюда передать командование своей частью кому-нибудь еще. Это не срабатывает, но командир полка обещает мне первую эскадрилью, в составе которой я начал компанию в России.
«Но, прежде всего – в госпиталь!»
И в середине ноября я оказываюсь в госпитале в Ростове.
7. Сталинград
Это пребывание в госпитале действует мне на нервы. Я нахожусь здесь уже целую неделю и не вижу почти никаких перемен в моем состоянии, если не считать того, что я не возвращаю силы строгой диетой и пребыванием в постели. Никто из коллег меня не навещает, поездка ко мне в госпиталь заняла бы у них слишком много времени.
Хотя мы находимся рядом с морем, уже становится холодно, я могу сказать это по ветру, который дует в палату через окна, закрытые чаще всего не стеклами, а крышками из-под коробок.
Мой лечащий врач – отличный парень, но он уже потерял со мной всякое терпение и становится строгим в тот день, когда входит в мою палату и говорит бесцеремонно: «Послезавтра в Германию идет санитарный поезд, я организую там для вас место».
«Я не поеду».
«Но вы просто должны вернуться домой на лечение. О чем вы только думаете?» Он возмущен.
«Но вы не можете отправить меня с фронта по причине такой просто смехотворной болезни. Это очень хороший госпиталь, но я уже достаточно провалялся в постели».
Для того, чтобы не оставлять у него никаких сомнений в том, что я имею в виду именно то, что сказал, я говорю ему: «Я должен возвращаться в мою эскадрилью прямо сейчас».
Сейчас доктор по-настоящему рассержен. Он открывает рот, снова его захлопывает и, наконец, начинает яростно протестовать: « Я не беру на себя никакой ответственности – вы поняли меня, никакой ответственности».
Он молчит секунду, потом добавляет энергично: « Более того, я должен указать это в ваших бумагах».
Я упаковываю свои вещи, забираю документы из канцелярии и отправляюсь на аэродром. Здесь работает механик, который часто ремонтировал самолеты моего полка. Мне нужно только немного везения. Именно в этот момент отремонтированный самолет выкатывают из ремонтной мастерской. Случается так, что его должны доставить в Карпово. в пятнадцати километрах от Сталинграда. Я не могу сказать, что чувствую себя выздоровевшим, ноги у меня заплетаются, как будто бы я во сне. Тем не менее, я отношу это не столько за счет болезни, сколько за счет свежего воздуха.
Два часа спустя я стою на аэродроме в Карпово после полета над Тацинской-Суровикино-Калач. Поле забито самолетами, в основном «Штуками» нашего полка и соседней эскадрильи. Само по себе место не позволяет маскировать машины, оно находится в открытой степи. Поле имеет небольшой наклон.
После посадки я начинаю искать указатель, который может подсказать, где находятся наши самолеты. Вскоре я обнаруживаю штаб полка. Это сооружение, находящееся в центре аэродрома, представляет собой крытую яму, называемую в военных донесениях бункером. Мне приходится немного подождать, прежде чем я могу доложить командиру о своем прибытии. Он только что поднялся в воздух вместе с моим другом Клаусом на короткий боевой вылет. Когда он возвращается, я докладываю о моем возвращении, он никак не ожидал увидеть меня так скоро: «Ну, у тебя и вид! Глаза и все вокруг желтого цвета, как у айвы».
Мне нужно придумать какое-то оправдание и я без всякого стыда отвечаю: «Я здесь только потому, что меня отпустили как выздоровевшего». Это срабатывает. Командир смотрит на начальника штаба и говорит, качая головой: «Если он годен к полетам, то я больше знаю о желтухе, чем все доктора вместе взятые. Между прочим, где твои медицинские бумаги?»
Деликатный вопрос. На аэродроме в Ростове мне позарез нужно было немного бумаги, и я нашел своему сертификату более выгодное и подходящее применение. Я должен думать быстро и отвечаю тем же самым тоном: «Мне кажется, что медицинские бумаги были высланы курьером».
В соответствии с обещанием, которое мне дали десять дней назад, я принимаю командование своей старой эскадрильей.
Мы редко летаем на боевые вылеты. Только однажды мы совершаем налет на одну волжскую пристань поблизости от Астрахани. Наша главная задача – атаки целей в пределах самого Сталинграда. Советы превратили город в крепость. Командир моей эскадрильи сообщает мне последние новости. Наземный персонал остался тем же. Все здесь, начиная от оружейника Гетца и до старшего механика Писсарека. Летный состав – совсем иное дело, прежде всего из-за потерь, но все новые экипажи, которые я тренировал, были направлены в резервную эскадрилью. Жилые и служебные помещения находятся под землей. В очень короткое время я снова обрел чувство дома. На следующий день мы совершаем вылет над Сталинградом, приблизительно две трети которого находятся в немецких руках. Это правда, что русские занимают только одну треть, но они удерживают эту часть города с поистине религиозным фанатизмом. Сталинград носит имя Сталина, а Сталин – бог для всех этих молодых киргизов, узбеков, татар, туркменов и других монголов. Они держатся смертельной хваткой за каждую кучу камней, они прячутся за каждым останком стены. Для своего Сталина они играют роль огнедышащих чудовищ-стражников, и когда эти чудовища спотыкаются, меткие выстрелы из револьверов политкомиссаров пригвождают их к земле, которую они защищают. Эти азиатские ученики тотального коммунизма и политические комиссары, стоящие за их спинами, предназначены судьбой для того, чтобы принудить Германию, а с ней и целый мир, оставить уютную веру в то, что коммунизм есть просто политическое кредо, наравне со многими другими. Вместо этого они должны показать нам первым, а потом и всем другим нациям, что они являются последователями нового вероучения. И Сталинград должен стать Бетлехемом нашего столетия. Но это Бетлехем войны и ненависти, уничтожения и разрушения.
Эта мысль занимает наш ум по мере того, как мы совершаем вылет за вылетом против красной крепости. Часть города, удерживаемая Советами, находятся прямо на западном берегу Волги и каждую ночь русские волокут через нее все необходимое своим красным гвардейцам.
Ожесточенные бои вспыхивают за городские кварталы, за каждый погреб, за кусок фабричной стены. Мы должны сбрасывать наши бомбы чрезвычайно аккуратно, потому что наши собственные солдаты находятся всего в нескольких метрах, в другом погребе или за обломками соседней стены. На наших фотокартах города различим каждый дом. Цель каждого пилота точно помечена красной стрелкой. Мы летим с картой в руках, нам запрещено сбрасывать бомбы, прежде чем мы наверняка опознаем цель и определим точное положение своих войск.
