Вспомним мы пехоту... - Мошляк Иван Никонович (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗
Подошел 2-й батальон, мы поделили сектор обороны — стало легче. Забросали японцев гранатами, атаковали, продвинулись вперед метров на двадцать пять. Я стал опасаться, как бы не попасть в окружение, потому что на левом фланге, где стоял 2-й батальон, стрельба и крики «Банзай!» слышались чуть позади. Побежал на левый фланг. Что-то сильно ударило по каске. Потрогал рукою лоб — мокро и липко. Но голова не болит, на ногах держусь. Нашел комбата-2 Змеева, узнал от него: японцы потеснили было одну из его рот, но теперь контратакой положение восстановлено.
Вернулся к своим, поднял батальон в новую контратаку. Она удалась: еще на несколько десятков метров вниз по склону оттеснили врага. Уже под конец атаки рванула неподалеку японская граната. Покачнулся я от сильного толчка в левое плечо, но на ногах устоял. Сделал несколько шагов — ноги стали будто ватные, колени сгибаются сами собой. Сел на камень, пощупал грудь — мокро. Левая рука не действует. Подошли бойцы, разорвали на мне гимнастерку, сделали перевязку. Тут и санитары подоспели, пытались отнести меня на перевязочный пункт. Но я сказал, что сам доберусь туда, вот только немного отдохну. На самом же деле я не хотел уходить из батальона. Это мое решение было вызвано не лихачеством, а суровой необходимостью: в строю почти не осталось командиров, уйди я, командовать батальоном пришлось бы, пожалуй, сержанту.
Вскоре на позицию прибыл майор Соленов. Увидев, в каком я положении, тотчас позвал санитаров и приказал им отправить меня в госпиталь. На мои возражения ответил:
— Я сам здесь распоряжусь.
Днем я был уже в тыловом лазарете. Рана на голове оказалась пустяковой — содрало кожу. А на груди — хуже. Осколок гранаты пробил легкое, повредил нерв руки и засел глубоко под ребрами.
Привезли меня в палату после операции, положили на кровать. Вдруг вижу, открылась дверь и на пороге появился майор Соленов с забинтованным плечом.
— Товарищ майор!
— А, Никонович, здравствуй! — Широко улыбаясь, подошел он ко мне, присел на стул.
— И вас, товарищ майор, ранило? Как там дела? Как ребята? — засыпал я вопросами командира полка.
Он рассказал, что, после того как меня унесли, японцы возобновили атаки, кое-где даже вклинились в нашу оборону, но контратаками удалось их отбросить. А ранило майора через несколько часов после меня. Повел батальон в атаку, поднял руку, крикнул: «Вперед!» Тут пуля и угодила ему в плечо, прошла под лопаткой навылет. Как и у меня, у Соленова оказался поврежденным нерв.
— Ну ничего, парторг, все заживет. Вдвоем и лечиться сподручней, — улыбнулся майор.
Через три дня мы узнали, что бои в районе озера Хасан закончились перемирием.
— Кое-чему научил нас японец, — сказал Соленов, когда я прочитал ему в газете о заключении перемирия. — Но мы его, пожалуй, большему научили, а? Как думаешь, Никонович?
— Так точно, Павел Григорьевич. Мы ему дали хороший урок. Теперь неповадно будет соваться на нашу землю.
— Вот-вот, в этом и состоит смысл всех наших жертв и усилий, — заключил майор.
Да, значение нашей победы у озера Хасан трудно переоценить. Японские войска были наголову разгромлены и отброшены за пределы советской земли. Эта победа вдохновила китайских патриотов на борьбу с японскими оккупантами и явилась тем фактором, который сдерживал Японию от развязывания войны на Дальнем Востоке.
Месяц мы лечились в госпитале в Ворошилове (ныне Уссурийск). Потом нас отправили в Москву, положили долечиваться в Институт экспериментальной медицины, в клинику профессора Кроля. Профессор был мастер своего дела. И мне, и Соленову он срастил нерв и сказал, что мы сможем продолжить службу в армии. Радости нашей не было границ. Ведь в иные моменты нам казалось, что останемся инвалидами.
Запомнилось мне утро 25 октября. Сижу я в палате у стола, читаю книгу. Входит мой лечащий врач. В руке газета. Смотрит на меня и загадочно улыбается. Я ничего не понимаю — веселостью характера мой лечащий врач не отличался. Подошел, протянул руку:
— Поздравляю, Иван Никонович.
Я встал, пожал ему руку, а сам в толк не возьму, о чем он.
— Спасибо. Только с чем вы меня поздравляете?
— С присвоением звания Героя Советского Союза.
Тут уж я совсем растерялся: шутит, что ли?
Врач развернул газету «Правда», показал место на первой странице:
— Читайте.
Читаю: «Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении участников боев у озера Хасан… Присвоить звание Героя Советского Союза…» Дальше шли двадцать шесть фамилий. Среди них попадались и знакомьте. А одна особенно знакомая: Мошляк Иван Никонович…
Я поднял глаза на врача, а у самого от волнения губы дрожат: поверить никак не могу. Еще раз прочитал фамилию, имя, отчество, подумалось: «Может, ошибка?..» Нет, все правильно. Буквы начали расплываться, строчки слились в черные прерывистые полосы. Врач как-то смущенно отвел глаза, пробормотал:
— Ну-ну… вы уж тут… — и вышел.
А я остался один на один с обрушившимся на меня счастьем. Сел на стул, уставился в окно, а что за ним — не вижу. Сердце стучит — вот-вот выпрыгнет из груди.
Встали почему-то перед глазами картины голодного детства, смерть матери, батрачество у кулака Бескоровайного, наша сельская комсомольская ячейка, поезд, на котором ехал в Ачинск, в армию, лейтенант Борисенков — мой первый командир, его занятия со мной и весь мой армейский путь от рядового до лейтенанта…
Герой Советского Союза! Тогда их было совсем мало, человек пятнадцать на всю страну. Они казались мне людьми необыкновенными, выдающимися, олицетворяющими весь многомиллионный народ, воплощающими в себе все его лучшие качества: талант, волю, разум, целеустремленность, смелость, широту души. Могу ли я быть таким олицетворением? Впрочем, теперь это вопрос праздный. Теперь вопрос в другом: сумею ли я выработать в себе человеческие качества, позволяющие мне твердо, без всяких натяжек и внутреннего разлада стоять на той высоте, на которую вознесло меня Советское правительство? Выработать их в себе — вот главная моя задача. Этого от меня требовали мой народ, моя партия, моя страна.
4 ноября нас с Соленовым, которого наградили орденом Красного Знамени, вызвали в Кремль для вручения боевых наград. В вестибюле, рядом с залом, где должна была произойти церемония награждения, мы встретили многих хасанцев, товарищей по оружию. Тут собрался цвет 40-й и 32-й дивизий. Лейтенанты Долгов, Евдокимов, Зуев, сержант Захаров, комбат 2 Змеев, с которым мы отражали контратаки самураев на склоне Заозерной. Всех их наградили орденом Красного Знамени. Встретил я тут и друга своего Разодеева, и пулеметчика Бабушкина, тяжело раненного в ночь на 31 августа. Оба приехали получать орден Ленина. Встретил и многих других героев Хасана, знакомых мне только по фамилии или вовсе незнакомых.
Мы с Соленовым сразу попали в объятия товарищей. Пошли воспоминания, рассказы. Но нет-нет да и угасало оживление: вспоминались погибшие знакомые и друзья.
Нас пригласили в зал. Награды вручал Михаил Иванович Калинин.
Потом начались дни, насыщенные не менее волнующими событиями. 7 ноября мы смотрели с трибун парад войск и демонстрацию трудящихся на Красной площади, 8-го были на приеме, устроенном Советским правительством в честь героев Хасана.
Наша с Соленовым кипучая жизнь не мешала, однако, врачам усиленно нас долечивать. Мы по-прежнему жили в клинике, принимали необходимые процедуры.
У меня появились новые заботы. Управление кадров Наркомата обороны СССР предложило мне поступить в Военную академию имени М. В. Фрунзе. Я ответил согласием и, добыв учебники, начал усиленно готовиться к экзаменам.
Однажды, в середине ноября, пришла в палату сестра.
— Иван Никонович, вас в вестибюле ждет посетитель.
— Кто?
— Какой-то военный.
Вышел я. Действительно, по вестибюлю прохаживался военный в шинели. Когда он повернулся, я так и обомлел… Борисенков! Николай Павлович! Мой первый командир, наставник, учитель и друг!..
