Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души - Холлингдейл Р. Дж. (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Это последнее наблюдение представляется не вполне согласным с заботой Ницше об одежде, которую Шеффлер тоже заметил; но к 1875 г. манера хорошо одеваться стала скорее привычкой, чем сознательным усилием. Шеффлер также подтверждает то, что мы узнаем от других очевидцев: «Тот, кто никогда не слышал голоса Ницше, знает его только наполовину».
Ницше ехал в Базель, готовый к неприязненным отношениям с людьми, с которыми ему предстояло общаться. 10 мая 1869 г. он писал Ричлю: «О жителях Базеля с их аристократическим мещанством много можно писать и еще больше говорить. Это место, предназначенное для излечения от республиканства». Но, поселившись там, он с удовольствием общался с высшими кругами буржуазии, независимо от того, были они филистерами или нет, и быстро стал популярным молодым человеком в довольно закрытом и самодовольном обществе небольшого городка.
Когда он получил назначение в Базель, университет попросил его принять швейцарское гражданство во избежание отзыва с принятого поста, если того потребует положение военнообязанного гражданина Пруссии. Хотя Ницше и попытался удовлетворить эту просьбу, при этом он не сомневался, что договоренности будут нарушены, едва он сам почувствует к тому побуждение; именно это и случилось в августе 1870 г., когда началась Франко-прусская война. 8-го числа он написал прошение об отпуске, объяснив, что желает «быть полезным в качестве солдата санитарной службы». 11 августа его просьба была удовлетворена, и он отбыл на медицинскую службу в прусские войска. С середины августа он прошел санитаром Эрланген, Верт, Сульцбай-Вайсенбург, Хаген-Бишвиллер, Люневиль и Нанси. 7 сентября, вернувшись в Эрланген, он заболел дизентерией и дифтерией, после того как ухаживал за ранеными трое суток подряд. Он сам отправился в военный госпиталь, откуда был отослан домой в Наумбург на долечивание. К концу октября он вернулся в Базель.
Неудовлетворенность академической жизнью, одолевавшая его в момент принятия профессорского поста, была несколько сглажена потоком новых впечатлений, сопровождавших его в первый год пребывания в университете; теперь – возможно, под влиянием войны и конечно же под влиянием Вагнера – она проявилась с новой силой. Преподавание в университете было «ярмом» – таков лейтмотив его переписки с Роде, с которым Ницше никогда не переставал поддерживать тесные отношения после отъезда из Лейпцига, и в конце 1879 г. он предложил удалиться от академической жизни, основав нечто вроде светского монастыря. Эта идея, изложенная в письме от 15 декабря, весьма туманна в деталях, но ссылки на Вагнера явно указывают, что проросла она на почве увлечения Вагнером. «Однажды мы сбросим это ярмо, – пишет он, – для себя я твердо решил это». Эта идея, добавляет он, вовсе не проявление эксцентричности, а «настоятельная необходимость». Они с Роде станут писать книги, но то, как и на что они будут жить, не обсуждается. Он говорит, что только что прочел последнее письмо Роде и, подобно ему, чувствует, что «было бы позором, если бы мы не сумели однажды преодолеть это исполненное тоски томление (sehnsuchtigen Schmachten) путем мощного деяния (kraftige Tat)». Это язык Вагнера: все процитированные на немецком языке словосочетания суть характерный вагнеровский лексикон, а в основе самого проекта лежит вновь заговорившее в Ницше стремление стать «великим» под впечатлением успешной независимости Вагнера. В 1876 г., как мы позже увидим, Ницше на короткое время действительно удалось создать что-то вроде светского монастыря.
Между тем Ницше не терпелось положить конец разлуке с Роде, и он подталкивал друга изыскать способ приехать в Базель. Прекрасная возможность осуществить это, казалось, представилась в январе 1871 г., когда в университете освободилось место на кафедре философии. Ницше подал заявление на замещение вакансии, предложив кандидатуру Роде на кафедру филологии вместо себя. В стремлении добиться назначения Роде он переоценил свои шансы стать приемлемой кандидатурой на пост философа.
Ему недоставало формального философского образования, а его хорошо известное увлечение Шопенгауэром – не говоря уже о воинствующем вагнерианстве – еще более усугубляло ситуацию: ему не удалось получить назначения, и Роде так и не приехал в Базель, ни тогда, ни потом.
Дружба между ними не остывала; наоборот, расстояние словно добавило ей обаяния, и в течение ряда лет Ницше еще видел в Роде своего брата по оружию в борьбе с миром мещанства. Но были и другие друзья юности, с кем он продолжал поддерживать отношения: Пиндер и Круг, друзья по Наумбургу, и Дойссен – по Бонну и Лейпцигу. В отношениях с Дойссеном Ницше тяготел к слегка отеческому, даже менторскому, тону, и немногочисленные письма, оставшиеся от их переписки, рисуют его в несколько неприглядном свете. Будучи весьма немногословным, он, тем не менее, успешно дает понять, что не удовлетворен успехами Дойссена и что тому следовало бы подумать более серьезно о генеральной линии своей жизни. Так как последующие успехи Дойссена ничуть не уступают достижениям остальных приятелей студенческих дней Ницше, у нас нет оснований всецело доверять суждениям Ницше. Здесь отчетливо сказывается потребность интеллектуально доминировать. Особенно комично она проявилась в финале его долгих дружеских отношений с Генрихом Ромундтом, лейпцигским сокурсником Ницше, впоследствии частным наставником в Базеле, проживающем на Шютцграбен, 45. В письме с предложением основать светский монастырь Ницше называет Ромундта в качестве вероятного третьего члена этого проекта, что подразумевает очень высокое мнение о его качествах. Но однажды, немного позже того момента времени, до которого мы добрались, Ромундт объявил о своем намерении принять римское католичество. Возмущению Ницше не было предела, но сквозь квази – (или, скорее, псевдо-) философскую полемику со всей очевидностью проступает уязвленное amour-propre (самолюбие) завзятого эгоиста: в течение десяти лет Ромундт находился под его практически ежедневным влиянием, и все же оно оказалось настолько ничтожно, что Ромундт вознамерился совершить акт, невозможный для мыслящего человека, как полагал Ницше. Одно дело – родиться католиком, но решиться стать им после десяти лет общения с Ницше – нет, этого невозможно было ни понять, ни простить.
Не подлежит сомнению, что потребность оказывать идейное воздействие на современников и называть их друзьями только в случае, если они соглашались с ним, было заложено в натуре Ницше. Но в то же время он был способен на глубокую, теплую привязанность к людям старшего поколения, с кем совершенно не имел в виду интеллектуально состязаться. Главным среди них был конечно же Вагнер, но в Базеле Ницше встретил еще двух человек, искреннюю симпатию к которым сохранил на всю оставшуюся жизнь. Старший был Якоб Буркхардт, историк. Он родился в Базеле в 1818 г.; наиболее известный его труд – «Культура Возрождения в Италии» – вышел в 1860 г., когда автору было 42 года. Ницше познакомился с этим уже состоявшимся человеком в 1869 г. Тот присутствовал на вводной лекции Ницше, и юному профессору очень хотелось установить с ним постоянную дружескую связь. Но Буркхардт избегал близкого знакомства. По свидетельству очевидцев – Якоба Мэли, Овербека и Петера Гаста, которым удобнее всего было наблюдать поведение Ницше и Буркхардта по отношению друг к другу, так как они знали обоих, Буркхардт не стремился к близким отношениям с Ницше и обходился с ним не более чем вежливо [24]. Их взаимовлияние составляет предмет споров, но в любом случае оно было слабым. Фон Мартин видит здесь пример «контрастных человеческих и философских типов», и этот контраст, действительно, гораздо более ярко выражен, нежели сходство, основой которого можно считать единственный общий интерес – Шопенгауэра. Предметом изучения Буркхардта была история культуры (в отличие он политической истории); для его глубоко пессимистической натуры философия Шопенгауэра оказалась чрезвычайно привлекательной, и его презрение к философии истории Гегеля как ко лжи о «нашем старом добром друге прогрессе» завоевало симпатию Ницше. В целом отношение Буркхардта и Ницше к исторической науке сходно, но даже в этом случае мы не можем утверждать, что Буркхардт оказывал влияние на молодого человека, так как источником его служил Шопенгауэр, которого Ницше знал и до того. Ницше пытался заинтересовать Буркхардта своими работами, и тот дал очень лестный отзыв о его сочинении «Человеческое, слишком человеческое», сказав, что оно напоминает ему труды великих французских моралистов. Он также находил много достоинств и в последующих его произведениях; больше всего его восхищала их невозмутимость и независимость, в отличие от «Рождения трагедии» и «Несвоевременных размышлений». (Именно эти указанные их свойства, напротив, отпугнули Роде.) В последующие годы он не интересовался Ницше, тогда как последний продолжал восторгаться им. Эрих Хеллер назвал неспособность Буркхардта откликнуться на потребность Ницше в словах поддержки «просто бесчеловечным равнодушием» и сравнил его с таким же равнодушием Гете по отношению к тем, кто, по его мнению, мог нарушить зыбкое равновесие, которого тот добился [25]. Но равновесие, которого достиг Буркхардт, ни в какое сравнение не шло с гетевским, и при чтении Буркхардта вас не покидает впечатление, что он постоянно сопротивляется необоримой, всепроникающей меланхолии. Философский пессимизм Буркхардта, похоже, проистекает из ранней утраты доверия к христианской религии в сочетании со свойственной ему склонностью к интроспекции. Даже Шопенгауэр, никогда не имевший веры, чтобы ее терять, и крайне впечатлительный по природе, уступал Буркхардту в пессимизме. Как бы там ни было, но к тому времени, когда Ницше готов был предложить средства, с помощью которых Буркхардт сумел бы преодолеть свою философскую безнадежность, Буркхардт был слишком стар, чтобы менять характер и образ мышления, и, вероятно, именно сознание этого заставляло его держать юношу на расстоянии вытянутой руки.
