Солдаты великой земли (Сборник воспоминаний южноуральцев — участников Великой Отечественной войны 19 - Воробьев Михаил Данилович
— Наши! Наши! — закричали выскочившие из кустарника бойцы.
От полка осталось не более 200 человек. Кормили нас как больных. Потом — баня, бритье, стрижка. Здесь-то мы и разглядели друг друга. За дни, проведенные в окружении, наш вычислитель — двадцатилетний Валерий Сахаров — совершенно поседел.
Как-то вечером я по пути из штаба зашел на звук гармошки в избу. Там танцевали. Зырянов, подхватив за талию дочь хозяйки, кружится по комнате. Посмотрев на меня счастливыми глазами, воскликнул: «Я обещал, что мы будем танцевать!» И вновь пошел по кругу, надвинув шапку набекрень… Неугомонная душа!
В 1956 году в Москве встретились боевые друзья: Ушацкий, Исаев, Горбунов, Давыдов, Логинов, я и другие.
Весь вечер и всю ночь проговорили мы, вспоминая боевые истории. И постоянно раздавался один и тот же вопрос: — «А помнишь?.. А знаешь?..» И сколько было в тех воспоминаниях великой простоты и чудесной правды, обагренной кровью павших товарищей-однополчан. И решили мы тогда: пока бьется в нас сердце, рассказывать родному народу правду о боях за родную землю, ибо нет на нашей планете более мощного оружия, чем наша советская правда.
К. М. Сургучев
ИЗ НЕВОЛИ
11 июля после шестичасовой артподготовки советские войска приступили к форсированию реки Зуша.
Передний край противника был так хорошо обработан, что при форсировании над нашими головами не пролетело ни одной пули.
Результат работы артиллеристов превзошел все ожидания. Блиндажи и траншеи фашистов были полностью разрушены, а оставшиеся в живых немцы совершенно обалдели.
Глубоко эшелонированная, многополосная система обороны врага не остановила нас. За первый день наступления мы прошли с боями не менее двадцати километров.
Наступали и в последующие дни. Каково же было наше удивление, когда на шестые сутки мы снова вышли к реке Зуша. Оказывается эта река очень извилиста. Но на этот раз форсирование проходило в трудных и невыгодных условиях. Артиллерия еще не подошла. Переправлялись на противоположный берег без ее помощи. Заняли небольшой плацдарм и за него бились весь следующий день. Потери были исключительно большие. Когда увидели, что удержаться на плацдарме невозможно, стали отходить к реке.
Спустились в овраг. Возле меня оказались сержант — казах и солдат — украинец.
Только бы дотянуть до ночи! Только бы хватило патронов!
Сначала мы стреляли длинными очередями, потом — короткими, а под конец — одиночными выстрелами.
— Возможно наши возобновят наступление и подойдут, — надеялся я.
Немецкие многоствольные минометы все время вели обстрел. Бой не утихал, хотя сумерки и закрыли землю.
И тут случилось то, чего я больше всего боялся. Немецкие солдаты зашли в овраг и стали бить в упор. Я выскочил.
Выстрел сбоку, и я почувствовал ожог ноги… Хотел бежать, но не смог. Стою на левой ноге и продолжаю отстреливаться. Кто-то ползет ко мне. Я еще выстрелил два — три раза.
Немец пудов шести вышиб из моих рук автомат и поднял с земли. У меня была граната, я ее берег на всякий случай. Гитлеровец хотел меня на землю поставить и откачнулся в сторону, увидев, что я бросаю гранату. Меня осколком задело, а немцу, угодило здорово. Ко мне подскочили два фрица, схватили, осмотрели карманы и понесли.
В пути попадались русские раненые, и немцы убивали их.
По какой-то совершенно невероятной случайности меня не убили, а принесли в санчасть, сделали перевязку и на мотоцикле доставили в штаб.
Офицеры с переводчиком стали допрашивать:
— Почему ты на переднем крае? Ты же старшина ветеринарной службы?
У меня были зеленые петлицы с эмблемой медицинской службы, так как я в свое время учился на ветеринарных курсах.
— Ты должен находиться в тылу. Почему стрелял?
— Мог ли я не стрелять в такой трудный момент для моих товарищей-солдат?!
— А, большевик!
— Все советские люди — большевики!
Пользуясь тем, что принят за ветеринара, говорю на допросе, что ничего не понимаю в военном деле.
После допроса отвезли на телеге в Орловскую тюрьму. Несколько дней никто меня не перевязывал и не кормил.
Из Орла с группой военнопленных был отправлен в фашистскую неволю.
Здесь был поставлен на «довольствие»: триста граммов эрзац-хлеба с опилками и баланда. Здоровому это не пища, а кто ранен, болен — и совсем труба. Медицинской помощи совсем не оказывали, в ранах у некоторых завелись черви.
А поезд идет, не торопясь, в глубь Германии.
Мы держимся вместе с сержантом-казахом. Горячая, чувствую, это голова. Достал где-то нож и начал пол прорезать. Я стал помогать. Решили бежать во что бы то ни стало. Нашлись и еще смельчаки.
Работаем со всеми предосторожностями — только на ходу поезда. Я, конечно, помощник был не ахти какой, но все силы вкладывал в работу, руки-то здоровые. Резали пол с таким расчетом, чтобы вылезть не на буфер, а на сцепку.
Но однажды под вечер поезд остановился в поле. Всех выгнали из вагонов. Нашу почти готовую дыру обнаружили.
Мы с сержантом трухнули основательно: узнают, — убьют.
То что произошло дальше забыть невозможно.
Всех нас раздели догола и пять фашистских молодчиков со штыками наперевес, стали перегонять из угла в угол вагона. Кто не успевал или падал, били прикладом. Потом всех подряд избивать стали. И эти пытки продолжались несколько часов. В довершение всего трое суток нас не кормили и не давали ни капли воды, а стояла невыносимая июльская жара. Наконец, во Франкфурте-на-Майне нас высадили, одели в потертую немецкую военную одежду и повели в главный лагерь военнопленных. Там дали каждому номер — жестянку 4×5 сантиметров на гайтане.
В лагере содержались люди всех национальностей: французы, англичане, поляки, сербы, чехи и русские. Каждой нации, отведен свой барак. За русскими учрежден особый надзор, чтобы другие от них не «заразились» коммунизмом.
К англичанам и американцам немцы относились по-другому: кормили лучше, разрешали получать посылки и письма из дому. Всеми мерами старался враг посеять рознь между пленными разных наций.
Но зла ни к англичанам, ни к французам, ни к американцам мы не имели.
Пролежал я в этом лагере до зимы, раны зарубцевались, заросли кое-как. Стал я на ноги, шатаюсь от ветра. Как только стал ходить, угнали меня в трудовые лагеря, чтоб не ел эрзац-хлеб даром.
Мой новый лагерь недалеко от главного, в местечке Верберг. Здесь воинский плац, на котором муштруются юнги для войск СС. Старые «дядьки» готовят послушных солдат и капралов. На зуботычины они не скупятся. Жалко смотреть на все это!
В команде трудового лагеря, куда я попал, сто человек. Вот и заставили нас обслуживать этот эсесовский учебный пункт. Носим картошку и уголь. На кухню нас не допускают. Ставим корзины на порог. Кричат, чтобы поскорее уходили.
Роем траншеи и блиндажи на учебном поле. Работать заставляют побоями. Если нагнулся, не разгибайся, а выпрямишься — получишь удар прикладом по спине.
В лагере старшим по охране был фельдфебель, его все называли шефом. Каким духом он напитан, не знаю, но однажды рано утром при выходе на работу, он сказал нам:
— Где солнце всходит, оттуда свобода придет, а Гитлеру капут!
— Не провокация ли это? — думали мы и приходили к выводу: нет, не провокация.
Фельдфебель жил без семьи. Мне частенько приходилось убирать его комнату: мыть полы, вытряхивать половики, подметать двор. Шеф всегда оставлял работающих без всякого надзора. Для нас это было полезно.
Как-то раз, убирая его письменный стол, я обнаружил свисток, на котором был компас, величиною с маленькую пуговицу. Я старался работать у шефа почаще, и однажды свисток оказался в моем башмаке.
Примерно таким же образом перекочевала карта Германии из учебника, лежавшего на столе шефа. Карта как бы открыла мне путь на Родину. Догадался ли фельдфебель об исчезновении компаса и карты, я не знал, но постоянно был начеку.
