Повести моей жизни. Том 2 - Морозов Николай Александрович (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗

Вот почему меня очень огорчают преграды, поставленные мне для того, чтоб я не мог сообщить своих научных выводов компетентным лицам! И это тем более жалко, что у меня есть все основания рассчитывать, что некоторые из них имели бы серьезное значение для физико-математических наук. Если будет благоприятный случай, я думаю еще попросить министерство об этом, но в настоящее время, судя по всему, такое обращение было бы совершенно безнадежно. По-видимому, даже и писать здесь об этом мне нельзя, так как вам, очевидно, не позволили ответить на мои вопросы в прошлом письме. Но я от всей души благодарен вам за ваши хлопоты и нисколько не сомневаюсь, что вы со своей стороны сделали для меня все, что от вас зависело [193]. 

Я уже сообщал вам довольно подробно содержание двух или трех моих прежних научных работ, а о том, что выйдет из современной обработки накопившихся у меня материалов, сообщу вам будущим летом, так как я больше люблю говорить о своих законченных произведениях, чем о новых замыслах, которых, может быть, и не придется довести до полного окончания. 

Сестра Груша мне пишет, между прочим, что хотя она нисколько не считается молчаливой в обществе, но как только возьмет перо, так все сразу улетучивается у нее из головы. А вот у меня так наоборот: мне легче писать, чем говорить. Впрочем, это и понятно: ведь я каждый день аккуратно посвящаю писанию часа два или три и не считаю изученным ни одного предмета, пока не представлю его в своем изложении на бумаге. Как раз теперь оканчиваю двадцатый том своих «Научных записок и заметок», в которых заключается около пятнадцати тысяч страниц исписанной бумаги. Они-то и служат мне главным материалом, когда принимаюсь за систематическую обработку какого-либо научного вопроса. 

Что же касается частной переписки с родными и друзьями, то мне кажется, милая моя Груша, большинство людей находит для нее мало материала единственно потому, что хотят говорить в своих письмах лишь одни умные вещи или передавать важные новости, которые вообще редки в обыденной жизни. По-моему, это — величайшее заблуждение. Следует писать вот, как я теперь, все, что приходит в голову, хотя бы это была, в сущности, чепуха, конечно, не очень уж глупая. Тогда окажется страшно много материала для дружеской переписки. Сидит, например, муха на стене: взять да о ней написать, и можешь быть уверена, что выйдет не хуже всего другого. Вот жаль только, что теперь зима и у меня в комнате нет ни одной мухи (последняя, бедняжка, умерла после непродолжительной, но тяжкой болезни в начале декабря), а то я сейчас же показал бы тебе, что и этот предмет для переписки не хуже всякого другого. Пиши же и ты все, что придет в голову, ведь мелочи вашей жизни для меня особенно интересны! Это все равно, как будто видишь человека в его домашней обстановке, а не прибравшегося для приема гостей. 

Ах, моя дорогая Ниночка! Прочитав названия твоих первых классных картин — «Медный кувшин перед желто-зеленой портьерой» и «Амур с головой из глины на зеленом плюшевом поле», — я очень смеялся да и теперь смеюсь, хотя и знаю, что все это необходимо. Ведь по таким названиям можно было бы заключить, что ты отчаянная декадентка в живописи! Напиши мне непременно в следующий раз твои мнения о различных современных течениях в художестве и к какому роду живописи более влекут тебя твои вкусы. Некоторые направления развились уже после того, как я исчез с земной поверхности, но кое-что я все-таки успел увидеть до того времени, забежав несколько раз в лондонские, парижские, берлинские и ваши петербургские галереи и выставки. О позднейших выдающихся произведениях я мог судить здесь лишь в прежние годы по доходившим до нас несколько лет назад иллюстрированным изданиям, а это, конечно, дает очень бледное представление об оригиналах. 

Среди всех направлений второй половины XIX века особенно сильное впечатление производила на меня английская школа, так называемые прерафаэлиты. Большинство картин Бёрн-Джонса — это чудо что такое, так и врезываются в воображение! Не случалось ли тебе видеть копий с его «Золотой лестницы», по которой спускается толпа молодых девушек, или картин мифологического содержания вроде «Зеркала Венеры» и т. д.? Скажи, пожалуйста, можно ли отнести Бёклина к символистам, как их понимают в новейшее время в живописи, или к их родоначальникам? О символистах я не имею никакого представления, кроме того, что они любят выбирать странные сюжеты и употребляют особые приемы при наложении красок, а потому не могу иметь о них и никакого мнения. Но вот в поэзии так символизм, по-моему, выступает иногда и не совсем удачно. Несколько лет тому назад я читал по-английски одного, чуть не лучшего из этого лагеря — Мередита, — и в половине фраз не мог доискаться никакого смысла, хотя Байрона, Томаса Мура и других английских поэтов читаю совершенно свободно и даже знаю наизусть некоторые из их стихотворений. А у Мередита только звучная диалектика да еще необычно запутанное чередование рифм. 

О русских представителях этого направления я ничего не знаю, кроме нескольких смешных пародий вроде соловьевской: 

Еще читал я когда-то случайно с десяток стихотворений Бальмонта, относящего себя тоже к символистам. У этого — выдающийся талант. Нужно признаться, что все необычное по форме или содержанию действует на нас заразительно. Это так верно, что, прочитав его стихи, и я сейчас же захотел написать что-нибудь в необычном роде и придумал, между прочим, рифмы на четвертом слоге от конца. Таких еще ни разу нигде не употребляли, но их оказалось так мало, что писать этим размером почти невозможно и мне удалось закончить только одно стихотворение: 

Впрочем, ведь ты, Ниночка, художница, и стихи, верно, не по твоей специальности. 

Благодаря тому, что у меня существует потребность поговорить в моих письмах с каждым из вас отдельно, они неизбежно всегда страдают отрывочностью. Приходится постоянно перескакивать от одного предмета к другому: от Ниночкиных художественных успехов и картин [196] вдруг переходишь к моим собственным огорчениям из-за того, что не хотят выпустить на волю мои последние научные работы и новые математические формулы, хотя моя компетентность в этих предметах и признана теперь официально благодаря отзыву Д. П. Коновалова [197]. 

Все ваши фотографические снимки я переплел в один том, и вышел великолепный альбом, так что при первом желании я могу вас всех увидеть и прогуляться в воображении почти везде по родным местам. Выпавших из гнезд ласточек в этом году нам уже нельзя было воспитывать [198], но воробьи по-прежнему прилетают, едят из рук и зимой садятся на колени целыми стаями. 

Твой рассказ, Верочка, о местных школах и ежегодных поездках с мамашей в Никольское к пасхальной заутрене был для меня очень интересен и впервые дал мне более отчетливое представление о современном деревенском быте. Это хорошо, что козлогласие в ваших деревенских церковных хорах исчезает, а то у меня до сих пор скрипит в ушах, как только вспомню, что это было за пение, когда к нам приезжали «славить Христа». Что же касается твоих ястребенков, то мне кажется, моя дорогая, твои оппоненты были правы. Хищных птиц, конечно, не следует плодить, хотя я и понимаю вполне, что тебе было жалко отдавать их на чучела, после того как ты сама их вырастила. Но ведь подумай только, что каждая из них, для того чтобы существовать, неизбежно должна пожирать каждый год сотни три невинных певчих пташек! Если б мне случилось когда-нибудь побывать летом в Боркe, я непременно взял бы лестницу и осмотрел бы внутренность каменных ворот. Там, в столбах, наверно, живут те совы, которые истребили всех соловьев в нашему саду. А вот галке твоей передай мой поклон. Как она поживает?