Повести моей жизни. Том 2 - Морозов Николай Александрович (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗
Если у тебя будет время и охота, то прочти, между прочим, Стасюлевича: «Историю средних веков в исторических памятниках». Благодаря оригинальности изложения прямо цитатами из древних документов это — очень интересная работа.
Вот у меня пропала охота заниматься и цветоводством, и чем-либо другим, кроме научных вопросов! Как-то чаще и яснее начинает чувствоваться и сознаваться, что жизнь не бесконечно длинна и что ни одного потерянного даром дня уже не вернешь обратно. И хочется поскорее разработать и закончить те научные труды, многие из которых были намечены мною, когда я был еще на воле, хотя и не могу себе представить, что с ними будет, если не надеяться на какую-либо счастливую случайность. Когда-то я читал в давно окончившем свое существование журнале «Слово» [215] одно стихотворение, которое не раз приходило мне на память в моем уединении:
Как бы ни старался я выразить словами то настроение, которое охватывает меня, когда минует период усталости или тоски и я принимаюсь за какую-нибудь новую научную работу и начинаю ее обдумывать и писать день за днем целыми месяцами, пользуясь теми небогатыми материалами, какие есть в моем распоряжении, я никогда не мог бы выразить это лучше, чем в только что приведенном стихотворении о догорающей свече. Так иногда чувства одного человека находят себе отголосок в душе другого, совсем ему не известного и далекого.
Мне очень было грустно, мой милый Петя, когда я узнал, что нельзя было передать вам моих научных сочинений, но будем надеяться на будущее. «Времена меняются», — говорит латинская пословица, и иногда то, чего нельзя было сделать в этом году, оказывается возможным в будущем или наоборот. Недавно мне сказали, что три мои работы, о которых я писал вам прошлый раз, т. е. первый том «Строения вещества», «Основы качественного физико-математического анализа» и «Законы сопротивления упругой среды движущимся в ней телам», отданы теперь на рассмотрение компетентному лицу, но я не знаю его имени, Менделееву же и Бекетову, о которых я просил, оказалось, было неудобно по причине «преклонного возраста обоих» [216]. Очень мне хотелось бы, чтоб и тебе удалось познакомиться когда-нибудь с моими работами, и при случае я буду еще об этом просить, да и вы помогите мне, если увидите, что обстоятельства будут благоприятны. Я же на этот счет живу теперь в совершенных потемках.
А как мне хотелось увидеть вас всех, в какие наряды вы ни облеклись бы, и родные места, где каждый куст и каждый пригорок так много говорят сердцу! Лучше уж и не огорчать себя воспоминаниями об этом! Сейчас за неимением новых пересматривал ваши прежние фотографии в своем альбоме. Вот и наш дом, где все мы жили вместе, и флигель, и каменные ворота вдали, куда мы ходили иногда гулять, и подъем на горку в парке, поросший березами, и широкое ровное поле под горой, и большой пруд с островком посредине. Как он весь зарос водяными кувшинками! Их белые цветки так и торчат из воды повсюду вокруг лодки, где наклонилась ты, Верочка, с веслами в руках.
Сижу сейчас и думаю, что-то творится теперь на белом свете? Когда-то в Швейцарии пришлось мне посетить Ронское ущелье. Лет сорок тому назад в него еще никогда не ступала нога человека, потому что река прорезала в этом месте целый горный хребет от самого верха до низу и текла не менее двух верст в узкой расщелине, дна которой никто никогда не видал со склонов горы. Но человеческая предприимчивость воспользовалась и этой таинственной пропастью, которую народное воображение считало испокон веков жилищем горных фей и горных духов и гномов. С обоих концов ущелья стали пробивать одну за другою дыры в отвесной каменной стене, начали вставлять туда толстые железные стержни и крючья и привешивать на них в мрачной глубине расщелины висячие деревянные мостки вроде длинного балкона в нескольких саженях над мутными мечущимися волнами потока. И вот все то, что было, казалось, тайною от века, стало вдруг доступно человеческому глазу за каких-нибудь два франка.
И я проходил вместе с несколькими русскими и английскими спутниками по этим висячим и гнущимся под ногами, хрупким по внешности мосткам с большими щелями между досками, нарочно оставленными для эффекта. От шума и грохота потока не слышно было человеческого голоса; внизу в полутьме метались волны и крутились водовороты, а вверху, на громадной недосягаемой высоте, синела лишь узкая полоска голубого неба. Весь мир, казалось, был сжат в этой узкой щели, и таким же представляется мне он часто и теперь. Когда я гляжу в промежуток между бастионами на несущиеся вверху облака и на летающих под ними ласточек и стрижей, я часто вспоминаю об этом Ронском ущелье. Все, что делается в мире, представляется отсюда таким же далеким, каким оно казалось и тогда. И что же удивительного в том, что я чуть не пометил по рассеянности этого самого письма 395-м годом?
Я живу все эти годы главным образом своим внутренним миром и если сохранил еще в себе живую душу и восприимчивость не только к печальному, но и к смешному, то это только потому, что раньше, чем я исчез со света, у меня в голове уже много было научных вопросов, которые хотелось разрабатывать, и предметов, которые хотелось изучать. Вот окончу сейчас это письмо и снова примусь за них и снова на полгода войду в обычную колею. В это полугодие я успел закончить статью о радиоактивных веществах и книгу по древней астрологии конца четвертого века, для которой нашлись случайно достаточные материалы, как я уже писал в начале этого письма. Вышло довольно живо, и я назвал свою книгу: «Откровение в грозе и буре; история возникновения Апокалипсиса». Теперь примусь опять за теоретическую физику и буду разрабатывать один новый математический метод исследования физических вопросов. Если позволит здоровье, окончу к новому году и напишу вам тогда об этом новом произведении.
Прощайте все, мои дорогие! Будьте здоровы и счастливы!
Дорогая, милая мамаша!
Вот и снова тихо пришел в мое жилище Новый год и снова принес за собою обычные известия из родных краев. Все у вас осталось, говорят ваши письма, без особенных перемен, не случилось ничего особенного, ни дурного, ни хорошего. И когда подумаешь об этом спокойно, то кажется, что такое отсутствие событий не дает ровно никаких поводов ни для радости, ни для печали. А между тем, дорогая, у меня все-таки сразу стало легче на душе, как только я получил вашу обычную посылку и узнал, что все у вас идет по-старому. Это, вероятно, потому, что в моей тусклой личной жизни как-то привыкаешь больше ждать печальных, чем радостных событий.
О себе я тоже не могу сказать ничего особенного [218]. По-прежнему живу, как в заколдованном замке, и каждый новый год проносится над его крышей, как тень чего-то далекого, невидимого и недоступного, совершающегося где-то во внешнем мире. Здоровье мое ни хуже, ни лучше, занятия те же самые. Пишу том за томом новые работы по физико-математическим наукам.
215
Журнал «Слово» издавался в 1878—1881 гг. Ни в одной из 38 книг этого журнала не удалось обнаружить приводимого здесь Н. А. Морозовым стихотворения.
216
Так мне сказали из департамента, после того как ответили, что о посылке в Академию наук «нечего и думать». Ужасная мука была с этими рукописями, результатами многих лет труда, после того как их взяли у меня для передачи Бекетову или Менделееву, а затем два года обманывали меня, говоря противоречивые вещи и не возвращая мне рукописей. Я был уверен, что их просто уничтожили и что весь мой труд пропал даром. — Позднейшее примечание. Н. М.
217
Затеряно. Восстановлено по сохранившемуся в моих тетрадях черновику. — Позднейшее примечание. Н. М.
218
Текст этого письма от слов «По-прежнему живу» включен Н. А. Морозовым в его позднейший очерк «Княжна Мария Михайловна Дондукова-Корсакова. Воспоминание». Очерк напечатан в книге «Первый женский календарь на 1910 г.» (СПб., 1910, отдел «Из прошлого и настоящего», стр. 25—29) и помечен: «5 ноября 1909 г.». В этот очерк включены выдержки из двух шлиссельбургских писем: комментируемого и следующего за ним. Отрывки снабжены краткими связующими заметками автора.
Начинается очерк так: «Осенью минувшего года скончалась после долгой жизни, посвященной нуждающимся, обремененным и заключенным в темницах, одна из симпатичнейших деятельниц XIX века — княжна Дондукова-Корсакова. Еще не настало время произвести полную и всестороннюю оценку ее бескорыстной гуманитарной деятельности на пользу ближнего, так свежа еще ее память. Но мне невольно хочется сказать хоть несколько добрых слов об этой необыкновенно симпатичной женщине, прежде чем другие дадут ее полную биографию. Впервые мы встретились с ней в июле 1904 г. в стенах Шлиссельбургской крепости. Это была единственная посетительница, навестившая нас там за все время нашего заточения.
В то время нам уже разрешено было писать родным по два письма в год, в январе и июне, каждое на одном листке, и ее приход ко мне описан был в следующем же январском письме 1905 г. Вот что в нем говорилось». Затем — точная выдержка из письма.