Вашингтон - Яковлев Николай Николаевич (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Свалив всю полноту ответственности на молодого главнокомандующего, в Вильямсбурге с острым любопытством стали ожидать результатов.
Вашингтон куда как круто взялся за дело, насаждая хваленую воинскую дисциплину, о которой наслышался от Брэддока. Он не усмотрел разницы между воспитательным значением различных мер принуждения в давно существующей армии и в части, создававшейся почти на голом месте. Приказы Вашингтона звучали грозно, а непокорные вирджинцы либо бунтовали, либо разбегались. Полковник распорядился заковывать в кандалы и бросать в тюрьму зачинщиков. Он направо и налево щедро расточал обещания перевешать нарушителей порядка, а пока широко практиковал «старый метод наказания — хорошенько высечь», вбивая палками и плетками понимание воинского долга. Даже это не производило должного впечатления, полк никак не приобретал уставного вида, хотя и носил желто-голубые мундиры.
Тогда Вашингтон обратился к ассамблее с ультиматумом — либо он уходит в отставку, либо в колонии вводится военное положение. Все нации вводили его в случае нужды, просветил главнокомандующий ассамблею, и «я беру на себя смелость выразить определенное удивление, что только мы так носимся со своей свободой, что не прибегаем к силе, отчего воспоследствовали бы самые великолепные результаты». Ассамблея приняла драконовский закон, предусматривавший смертную казнь за неповиновение и дезертирство. Вашингтон расстарался построить виселицу почти пятнадцатиметровой высоты. На глазах согнанных ополченцев на ней повесили двух закоренелых смутьянов. Отныне дезертиров нельзя было сыскать днем с огнем, они запомнили петлю. Отчаявшись, юный полководец принялся открывать в законе лазейки, не замеченные даже составителями, обещая помилование беглецам. Идеи, так манившие в устах Брэддока, по-иному оборачивались в Вирджинии.
Жестокость никогда не была свойственна натуре Вашингтона, но обстоятельства не позволяли действовать иначе — более чем пятисоткилометровую границу могло прикрыть дисциплинированное войско, а не разболтанное ополчение. Все время поступали сообщения о нападениях индейцев, высылаемые отряды прибывали поздно — они находили сожженные дома и хоронили изуродованные трупы пионеров и их семей. Кошмар постоянно преследовал Вашингтона — если неприятель крупными силами прорвется через практически не защищенную границу и достигнет обжитой части Вирджинии, там может вспыхнуть восстание чернокожих рабов. О судьбе родных и близких тогда гадать не приходилось. Следовательно, любой ценой запереть границу.
Официальное объявление войны между Англией и Францией 16 мая 1756 года усугубило мрачное настроение Вашингтона. Он не мог знать, что Вирджиния теперь избавлена от вражеского нашествия. Центр тяжести боевых действий переместился на север, куда ушли французские войска, а за ними потянулись индейские племена. В свою очередь, Северная Америка стала играть все меньшую роль в глобальной стратегии воюющих сторон. Вашингтон и его полк превратились в забытых солдат забытого фронта. Логика Семилетней войны, но не усилия Вирджинии в конечном итоге определили положение колонии. Все это со временем прояснилось, а пока на границах колонии крепко пахло пороховым дымом.
Вирджинцам приходилось иметь дело со спорадическими налетами индейцев. У Вашингтона оказалось достаточно времени для руководства военными действиями и препирательств с губернатором по самым различным поводам, главным из которых оставалась неудовлетворенная жажда к мундиру королевской армии. Капитан Дагворти, занимавший с крошечным отрядом мэрилендцев форт Камберленд, разбередил старые раны. 44-летний Дагворти не желал признавать 23-летнего полковника, ссылаясь на то, что он носил чин, пожалованный королем. Кампания против упрямого капитана поглотила всю энергию Джорджа. Привычные жалобы и всегда пускавшаяся в ход угроза уйти в отставку не подействовали, Дагворти смеялся над вирджинцами — форт Камберленд находился на территории Мэриленда.
Вашингтон, относившийся к спору о старшинстве с величайшей серьезностью, решил лично объясниться с губернатором Массачусетса Ширли, считавшимся после смерти Брэддока главнокомандующим. Дабы в выгодном свете представить Вирджинию и собственную честь, Вашингтон срочно заказал в Лондоне новые мундиры себе, сопровождающему офицеру и ливреи для слуг. Инструкции по пошиву формы носили детальный характер (Джордж вообще имел склонность к щегольству): «Грудь шинели отделать красным сукном, такие же отвороты с серебряным шитьем, красный жилет, простроченный серебряной лентой, синие панталоны, отделанная серебром шляпа». Улучшенный образец мундира вирджинского полка, сделанный по собственноручным эскизам Джорджа.
Подвесив шпагу к отделанной золотом портупее, Вашингтон отправился в путь — всего 1800 километров. Группа всадников производила внушительное впечатление, особенно новый бело-красный плащ полковника и треуголка, прочно сидевшая на густо напудренных волосах. Светло-коричневые ливреи, отделанные красной лентой, прекрасно гармонировали с черными лицами слуг. Разряженные офицеры-южане показали себя в Филадельфии и Нью-Йорке. Между балами, театром, беготней по портным, шляпникам, лавкам ювелиров и седельщиков Вашингтон увлекся некой дамой в Нью-Йорке и поручил вежливо попросить ее руки. Предложение не имело последствий.
В столице Массачусетса Бостоне он сделал громадный заказ портному на платье, заплатив почти 100 фунтов стерлингов, и встретился с Ширли. Главнокомандующий успокоил Вашингтона, не сходя с места, набросал письмо Дагворти, напомнив упрямцу, что он не в королевской армии, а служит колонии Мэриленд. Вопрос о старшинстве, терзавший Вашингтона, разрешился. Он остался недовольным — Ширли пропустил мимо ушей просьбу о пожаловании звания в королевской армии. По возвращении из многомесячного путешествия Джордж твердо решил подать в отставку.
История трагикомическая и не делает чести ее герою. Вашингтон с годами понял это. Главнокомандующий континентальной армии спустя много лет провел различие между участием в революции, где цель — «не слава, не захват земель», и «обычными схватками империй и честолюбий». Во время последних, заключил Вашингтон, «честь солдата не затрагивается и он имеет право настаивать на признании за ним желанного ранга и добиваться получения всего сполна».
В Вильямсбурге он убедился, что уходить на покой было бы бесчестно — отряды индейцев во главе с французскими офицерами бесчинствовали на границе. Фермеры толпами бежали во внутренние районы колонии. Вирджинию охватила страшная паника.
Вашингтон бросился наводить порядок. Все привычно, как давно мучившая его зубная боль, — местные ополченцы не желали покидать жен и детей и защищать соседей. Они даже не содействовали солдатам полка, преследовавшим обнаруженного врага. «Приказы исполняются только под угрозой солдатских штыков или моей обнаженной шпаги, — докладывал Вашингтон в Вильямсбург, — иначе нельзя получить ни одной лошади даже при самой крайней необходимости, до такой наглости дошли эти люди, которым до сих пор потакали. Однако я не уступлю ни на дюйм, где затрагиваются интересы службы королю и где мои действия оправдываются полученными указаниями, если они только не исполнят свою угрозу — вышибут мне мозги».
Беженцы, а число их постоянно возрастало, молили о помощи. Бесподобный принцип американцев — каждый заботится о себе, а об остальных — дьявол — предстал во всем блеске. Ни по долгу службы, ни по голосу совести Вашингтон не мог так рассуждать.
Чувствуя себя бессильным, хотя Вирджиния была объектом только дерзких рейдов индейцев, полковник порой терял самообладание. В один из таких моментов он писал Динвидди: «Я не владею, сэр, достаточно изобразительными средствами языка, чтобы попытаться описать разлившееся море горя, хотя наделен великодушием, чувством распознавать зло и желанием оказывать благодеяния. Что я могу поделать? ...Жалобный плач женщин, трогательные обращения мужчин повергли меня в такую глубокую печаль, что я, зная себя, торжественно клянусь! я готов принести себя в жертву кровожадному врагу, если это принесет облегчение народу... Если нужен я, истекающий кровью, умирающий, чтобы удовлетворить их ненасытную месть, я готов отдаться ярости дикарей, и пусть меня изрежут на куски ради народа! Я вижу его положение, знаю, каким опасностям он подвергается, разделяю его горести, однако не в состоянии оказать большей помощи, чем раздавать мутные обещания». Нет сомнения в искренности автора письма.
