Братья Стругацкие - Прашкевич Геннадий Мартович (онлайн книга без .txt) 📗
А вот о чем авторы говорят много и со вкусом, так это высшая ценность новой цивилизации — творческий труд. Люди влюбляются и строят отношения, как было сто, пятьсот, три тысячи лет назад. Но даже любовь в этом мире уступает пальму первенства творчеству. Оно — альфа и омега Полдня. На нем всё сходится и под него всё подстраивается. Весь мир — колоссальный отлаженный механизм, благоустроенная общественная машина — каждым поворотом любой шестеренки, каждым движением маховика, каждым включением тока, бегущего по проводам, обслуживает творческий процесс. И он идет в невероятном темпе, вызывая даже разговоры о «вертикальном прогрессе». Ученые ставят блистательные эксперименты, пытаются победить смерть, инженеры совершенствуют технику, врачи излечивают больных с четырьмя переломами позвоночника, десантники «берут» планету за планетой.
Дети, по большей части, отделены от родителей и отданы на воспитание искусным педагогам в интернаты. В этом Стругацкие, пожалуй, шли за Ефремовым. Родители могут спокойно работать — их отпрысков научат находить смысл жизни в творчестве. Правда, впоследствии писатель «четвертой волны» Эдуард Геворкян, испытавший влияние Аркадия Натановича, возразил Стругацким в рассказе «Прощай, сентябрь!». Отделение от родителей, посчитал он, отсутствие родительской любви помешает детям вырасти полноценными личностями, способными на создание полноценной семьи. Возражение, несомненно, серьезное. Но в годы, когда «Возвращение» только-только появилось на свет, многие советские интеллигенты, утомленные беспросветными тяготами быта, возней с подгузниками и пеленками, искренне восхищались такой вот всеобщей интернатской системой.
14
Чем же «Возвращение» вызвало такие восторги?
Конечно, не только обаятельными героями и духом будущего.
Серьезную роль тут сыграл и новый стиль письма звездного дуэта.
В «Возвращении» Стругацкие очень внимательны не только к людям, но и к предметам. Они собирают общую картину из тысячи мелочей, выписанных чрезвычайно тщательно. Они подают вещи с графической четкостью, не жалея деталей. Техника (вплоть до бытовой), транспорт, космические полеты. Полемизируя с Ефремовым, Стругацкие в чем-то оказываются близки к той схеме, которую выработал как раз Иван Антонович: всякой сфере «общественной активности» они посвящают особый фрагмент, с той разницей, что фрагменты эти являются полноценными самостоятельными рассказами. Не напрасно Ариадна Громова писала: «Мир Стругацких вообще отличается пластичностью, предметностью, он гораздо более ощутим, реален, обжит, чем величественная панорама „Туманности Андромеды“…» Такая подробная проработка деталей полностью себя оправдала: на протяжении нескольких десятилетий советские интеллектуалы мыслили будущее примерно в картинках «Полдня», то есть братья Стругацкие создали полотно, в котором надолго увязло массовое сознание образованного класса.
Но за феерический успех «Мира Полдня» Стругацким пришлось заплатить немалую цену: в художественном смысле «Возвращение» уступает «Пути на Амальтею». Не только из-за отсутствия сюжетной целостности: пространство «Полдня» давало вещи целостность иного рода — полнокровную мощь правдоподобной утопии. Просто авторам приходится слишком многое рассказывать и объяснять в ущерб развитию действия, в ущерб рельефности характеров. Рядом с драйвовыми, законченными в сюжетном смысле текстами попадаются фрагменты, выполненные в замедленном темпе, представляющие собой всего лишь отдельную зарисовку. Конечно, в едином ансамбле все они работают, но изъятые из этого единства, немедленно теряют блеск и превращаются в тусклый ком связующего раствора. Поскольку они соседствуют с рассказами, «работающими» самостоятельно, имеющими художественную ценность и социальный смысл вне «ансамбля», коллекция в сборке вызывает неровное ощущение. Сбивающийся ритм — то медленнее, то быстрее — приключенческие эпизоды и объемные научные пояснения, любовная история и картинки сельскохозяйственного производства… Конструкция составлена из слишком разнородных элементов. В этом смысле «Возвращение»-1960 эстетически намного ровнее и гармоничнее, нежели «Возвращение»-1967.
16 июля 1960 года Аркадий Натанович предлагает ввести в «Возвращение» «маленькие рассказики из нынешней жизни — для контраста и настроения — a la Хемингуэй или Дос-Пассос». Предложение было Стругацким-младшим принято, однако результаты этого труда в дело не пошли. Борис Натанович с грустью сообщает: «Особенно жалко мне сейчас тех самых „маленьких рассказиков из нынешней жизни a la Хемингуэй или Дос-Пассос“. Мы называли их — „реминисценции“. Все реминисценции эти были во благовременье написаны — каждая часть повести открывалась своей реминисценцией. Однако в „Детгизе“ их отвергли самым решительным образом, что, впрочем, понятно — они были, пожалуй, слишком уж жестки и натуралистичны. К сожалению, потом они все куда-то пропали, только АН использовал кое-какие из них для „Дьявола среди людей“. На самом деле в „Возвращении“ они были бы на месте: они давали ощущение почти болезненного контраста — словно нарочитые черно-белые кадры в пышноцветном роскошном кинофильме».
Действительно, жаль. Может, усложнение мозаичного рисунка привело бы к появлению новой целостности, объединяющей многоплановое, хронологически разорванное между разными эпохами произведение. Может, пропасть между мрачным настоящим и сверкающим будущим привела бы и груду миниатюр о будущем к большему единству — как намагниченный стержень собирает вокруг себя множество гвоздиков большого и малого размера. Похоже, детгизовское руководство оказало Стругацким медвежью услугу, решив сделать их произведение проще, светлее. Изначально задуманная писателями сложность поднимала всю «мозаику» на более высокий художественный уровень. Что ж, остается лишь пожалеть об утраченной возможности (в «Хромой судьбе» она в какой-то степени реализуется).
Но значит ли, что отказ от текстов «a la Хемингуэй или Дос-Пассос» означал отказ и от «хемингуэевского лаконизма»? Нет, и еще раз нет. Анализ текстов, вошедших в состав «Возвращения», говорит о другом. Среди них нет рассказов, содержащих суровый монументальный «мачизм», да и просто серовато-черную гамму «жестокой реальности», характерную для названных выше писателей. Но техническая сторона писательского стиля Стругацких претерпела не столь уж значительные изменения, если сравнивать с повестью «Путь на Амальтею». Обилие разного рода объяснений Стругацкие компенсировали тем, что «сгрузили» значительную их часть в диалоги. Конечно, в результате появились дидактические диалоги (например, о кибердвойниках и киберсадовниках в миниатюре «Скатерть самобранка», о Великом КРИ в миниатюре «Загадка задней ноги» или о механозародыше в миниатюре «Поражение»), а это, в свою очередь, довело общий объем диалогов на пространстве «Возвращения» до зашкаливающих величин. Зато драйв не был до конца потерян, и до настоящего времени роман-из-рассказов читается легко — даже напоминает бешеную езду на «газике» по сельской дороге: ухабов много, тряска страшная, но скорость почти не снижается.
15
Повесть «Стажеры» вышла отдельной книгой в условиях, которые сразу гарантировали ей внимание массового читателя. Это лето 1962 года — и полутора лет не прошло с тех пор, как Юрий Гагарин вышел в космос. Мальчишки бредили космическими полетами, взрослые гордились: мы — первые, а старики плакали: «Не зря мы столько терпели, жили так бедно!» Интеллигенты поговаривали: «Ради этого стоило жить в наше время». Это потом в среде образованных людей родилась печальная шутка: «Мы готовы были простить власти многое, чуть ли не лагеря простить, а уж подавно — голод, уравниловку… но как можно простить после всего этого поражение, понесенное от американцев? Они летали на Луну, а мы — нет!»
Но тогда советская космонавтика торжествовала. И население державы — от западных границ Белоруссии до Чукотки — с восторгом пело неофициальный гимн космонавтов: «У нас еще до старта четырнадцать минут». Отдельные слова этой песни застрянут в головах на десятилетия: «Заправлены в планшеты космические карты, и штурман проверяет в последний раз маршрут…» Или: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…»
