Сталинский дом. Мемуары (СИ) - Тубельская Дзидра Эдуардовна (хорошие книги бесплатные полностью .TXT, .FB2) 📗

В ту же пору Леонид познакомил меня с уникальным, удивительно интересным и чудаковатым Юрием Карловичем Олешей. Сутуловатый, небольшого роста, помятый, в нахлобученной кое-как шляпе, он произвел на меня странное впечатление. Но едва он произнес первые слова, направил на меня лучистые глаза и улыбнулся хитро и застенчиво, я ощутила, что передо мной Личность с большой буквы. В то время многие писатели, актеры, режиссеры имели обыкновение встречаться часа в четыре дня в кафе «Националь») за чашечкой кофе и рюмкой коньяка. Там обсуждали последние новости театральной жизни, делились творческими проблемами — словом, своеобразный клуб. Стоило это недорого. Однако же случалось, что у Юрия Карловича не хватало необходимой суммы. тогда он шел ко мне в Гнездниковской, звонил в дверь, но оставался на пороге, несмотря на приглашение войти. «Зюкочка, у вас не найдется до завтра…» — и называл точную сумму рублей и копеек. Я, естественно, тотчас их ему протягивала. Если у меня не оказывалось точной суммы с копейками, он деньги не брал, повторяя, что ему нужна именно такая сумма. Я бежала к соседям менять свою купюру.

Однажды, глядя на шляпу Олеши, Леонид шепнул мне: «Постарайся подарить Юрию Карловичу мою новую шляпу Барселино, она мне мала». Я дождалась подходящего случая и торжественно вручила шляпу Юрию Карловичу. Она ему была чудо как хороша. Прошло несколько дней, и я опять увидела Олешу в его старой мятой шляпе. «В чем дело?» — «Понимаете, Зюкочка, я терпеть не могу новых вещей. Я ваш подарок обминаю на кресле, и через пару дней шляпа будет нужной кондиции…»

Юрий Карлович знал, что я недолюбливаю пьяных. К сожалению, в то время он стал регулярно и в больших порциях пить. Видно, он заметил мою тревогу и огорчение. Он стал реже бывать у нас, все реже просить у меня деньги на кофе в «Национале»…

Среди друзей Леонида в сороковые — начале пятидесятых был и драматург Дмитрий Борисович Угрюмов, наш ближайший сосед — он жил напротив на улице Горького. Он сочинял и ставил знаменитые «капустники» в ЦДРИ и Доме актера. В то время это был единственный в своем роде веселый спектакль артистов для артистов. Даже такие «мероприятия» среди своих строго согласовывались с соответствующими органами. Угрюмов как-то рассказал мне про один такой «прием» капустника в ЦДРИ. Главные режиссеры многих театров и члены репертуарного комитета собрались для прослушивания сочиненного им либретто. После читки наступила мертвая тишина. И вдруг начальник реперткома грозно изрек: «И кому нужно это кабаре?» Тишина. тогда сидевший рядом с ним Рубен Николаевич Симонов ответил: «Как кому? Нам, театральным работникам. Очень нужно». И тут начальничек неожиданно продолжил: «Вот я и говорю, кому нужно это кабаре? Всем нужно!» Это был такой неожиданный поворот, что все рты раскрыли. Либретто капустника приняли, мы его потом видели и много смеялись.

Дмитрий Борисович был маленького роста. Он очень следил за своей внешностью. Но вот костюм представлял проблему — таких маленьких размеров в продаже вообще не существовало. Однажды на толкучке на Тишинском рынке мне удалось купить шерсти, из которого я намеревалась сшить комбинезон Вике. Материала оказалось многовато для маленького комбинезона и недостаточно для костюма Леониду. Мы решили подарить отрез Угрюмову. Из него действительно получился отличный костюм, который Дмитрий Борисович носил долгие годы.

Особенно теплая дружба связывала Угрюмова с Николаем Павловичем Акимовым. Думаю, что немалую роль в этой дружбе играл их почти одинаковый рост. Акимов высоко ценил остроумие Угрюмова и всячески уговаривал его написать пьесу для его театра. Но Угрюмов был столь же талантлив, сколь ленив! Тогда Акимов вызвал его в Ленинград, устроил в гостинице за свой счет и усадил за стол, на котором уже лежала стопка бумаги. Но воз с места не трогался. Наконец, Акимов приобрел для Угрюмова путевку в Дубулты, где в то время находились и мы с Леонидом, и потребовал, чтобы я надзирала за работой Дмитрия Борисовича — пьеса должна быть непременно готова к началу будущего сезона. Наши общие усилия увенчались успехом: к концу лета была закончена пьеса под названием «Чемодан с наклейками», Акимов, как и обещал, поставил пьесу в своем театре, а затем она увидела свет и на сцене театра им. Маяковского в Москве.

Еще один человек, ставший нашим другом, Захар Аграненко, появился в один прекрасный день у нас в Гнездниковском в конце войны, прямо с Северного фронта. Служил он на флоте. Захар принес на суд Лени как опытного драматурга свою пьесу. И если бывает любовь с первого взгляда, то нас связала дружба с первого взгляда… Доброты необыкновенной, Захар всегда о ком-то заботился, кому-то помогал. Он привел в наш дом еще совсем молодого начинающего драматурга Леонида Зорина. Однажды Александр Крон пригласил Захара в Художественный театр. Там он увидел в спектакле актрису Елену Строеву, мгновенно и навсегда влюбился и вскоре женился на ней. Оба стали нашими ближайшими друзьями.

Популярность Дома творчества в Дубултах, где действительно были созданы самые благоприятные условия для работы, росла с каждым годом. Все больше писателей из Москвы, Ленинграда и других городов и республик стремились в Дубулты. Тут в неформальной обстановке можно было поделиться друг с другом планами, прочитать написанное, услышать мнение опытных известных коллег, завести знакомство с сотрудниками газет и журналов. Впоследствии даже появился термин «дубултский период в советской литературе». Получить путевки на июль и август становилось все труднее. Чтобы не зависеть от Литфонда, мы сняли дачу на узенькой улочке Акас, у самого моря, совсем рядом с Домом творчества.

В доме было четыре комнаты и кухня. Воду качали из «пумпы» во дворе. В первый же день я направилась к ней с ведрами и тут же была остановлена хозяйкой по прозвищу мадам Филипсон. Она буквально вырвала у меня из рук ведра с заявлением, что «кундзе», то есть «госпожа», не должна качать воду, мол, это ее обязанность. Как я ни возражала, что я молодая и мне совсем нетрудно, а одно удовольствие, — она стояла на своем.

Дело в том, что мадам Филипсон почти всю жизнь провела в услужении. По ее словам, она работала няней при детях барона, владевшего домом напротив (так называемый «Охотничий дом», национализированный и переданный Дому творчества). Когда в 1940 году в Латвию вошли советские войска, барону удалось бежать в Швецию. Он оставил бумаги на владение дачами мадам Филипсон, верно служившей ему много лет.

По нескольку раз в день я нарушала правила поведения для молодой «кундзе». А Леонид просто не знал куда деваться, когда при прощании хозяйка порывалась целовать ему руку. Мадам Филипсон имела, естественно, и имя, и отчество — Эмилия Яковлевна. Было ей около восьмидесяти, маленького роста, согбенная, полуслепая, в очках со стеклами, напоминающими скорее лупу. Она никогда не оставалась без дела — подметала, полола, подрезала и еще вязала крючком затейливейшие салфетки из ниток, которые я ей привозила из Москвы, и дарила мне. Они целы до сих пор и лежат на журнальном столике в моей квартире в Москве.

Наша дачная веранда ежевечерне превращалась в место встречи многих жителей Дома творчества. Всем была по душе непринужденная обстановка, общение за чашкой чая или за «рюмашкой» со свежайшими копчушками, поставляемыми мне местным рыбаком. Кто только не перебывал на нашей веранде!

Летом в Дубулты приезжали и артисты, оказавшиеся на гастролях в Риге, вахтанговцы Рубен Николаевич Симонов и его сын Евгений Рубенович, Юрий Любимов с Целиковской, Юрий Яковлев, Владимир Этуш. Полюбились Дубулты и маяковцам. Во время их гастролей в Риге там жили и режиссер Охлопков с женой Леночкой Зотовой и актер Лев Наумович Свердлин с женой Шурочкой.

По утрам, пока мужья трудились на поприще литературы, жены и дети высыпали на пляж и в зависимости от погоды и силы ветра залегали или в дюнах, или внизу, на пляже. Образовывались тесные компании, занимались «постоянные места». Из дюн, скрывшись за кустами, было удобно наблюдать за происходящим на пляже: кто за кем ухаживает, кто с кем ссорится, кто кем любуется. Было смешно наблюдать, как по-разному входят люди в прохладную воду залива. Вот кто-то, как цапля, поднимает одну ногу за другой и медленно продвигается вперед, в глубину, так и не решившись окунуться. Вот кто-то с разбега влетает в море и мигом вылетает обратно. Кто-то чинно парами, беседуя, медленно входит, столь же медленно окунается, плавает пять минут и столь же неторопливо возвращается.