Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами - Эдмондс Дэвид (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
2
«Вот из чего они, воспоминанья» [2]
Воспоминание: «Я до сих пор вижу, как мы сидим за этим столом». Но действительно ли у меня сохранился прежний визуальный образ — или я вижу то, что видел тогда? И действительно ли я вижу тот стол и друга с той же точки зрения, что и тогда, и не вижу при этом себя?»
Корпус Гиббса в Кингз-колледже — массивное здание в строгом классическом стиле из белого портлендского камня. Проект его был разработан в 1723 году Джеймсом Гиббсом. Первоначальный проект Николаса Хоксмура, одного из лучших архитекторов эпохи, оказался слишком дорогостоящим. Хваленая сдержанность внутренней отделки — следствие нехватки денег.
Если смотреть с улицы, с площади Кингз-парад, то аудитория НЗ находится в правой части здания, на втором этаже. Подниматься по пролету не покрытых ковром деревянных ступеней холодно и неуютно — шаги гулким эхом отражаются от голых стен. Двустворчатая дверь ведет прямо в гостиную. Два высоких окна (под окнами — диваны) выходят на строгий и просторный парадный двор колледжа, а слева этот вид замыкает часовня Генриха VI из светлого известняка, идеальный образец «перпендикулярного стиля». В тишине октябрьского вечера чопорную сосредоточенность пейзажа нарушает пение прославленного хора Кингз-колледжа.
Камин — эпицентр ссоры, вспыхнувшей более полувека назад, — обрамлен мрамором; над ним — деревянная резная каминная доска. Маленький, черный, железный камин — скорее из «Дороги на Уиган-пирс», чем из «Возвращения в Брайдсхед». Двери справа от камина ведут в два помещения поменьше, из которых открывается вид на большую лужайку, нисходящую к реке Кем. Теперь обе эти комнаты — учебные аудитории, а тогда одна из них была спальней. В те дни, да и годами позже, обитатели кембриджских колледжей — и студенты, и преподаватели — бегали в халатах через двор в общую ванную.
В 1946 году внешнее великолепие корпуса Гиббса никак не отражалось на состоянии его внутренних помещений. Война закончилась меньше года назад, на окнах все еще было затемнение — напоминание о недавних налетах люфтваффе. Стены были отчаянно грязными, краска на них покрылась сажей и облупилась. В НЗ жил преподаватель, Ричард Брейтуэйт, но комната имела такой же жалкий вид, как остальные, — все та же запущенность, пыль и грязь. Обогревались только с помощью каминов, а центральное отопление и ванны появились лишь после необычайно суровой зимы 1947 года, когда замерзла даже вода, скопившаяся в газовых трубах, и обитатели колледжа, накинув халаты поверх костюмов, вынуждены были таскать на себе мешки с углем.
Хотя с докладами в Клубе моральных наук нередко выступали знаменитые философы, на заседания обычно приходило человек пятнадцать или около того; тем примечательнее, что на выступлении доктора Поппера это число удвоилось. Аудитория НЗ с трудом вместила всех желающих — студентов, аспирантов, преподавателей. Вслед за Витгенштейном пришли почти все слушатели его вечернего семинара — он проводил эти занятия в собственных более чем скромно обставленных комнатах в верхнем этаже башни Уэвелл-корта, через улицу от огромных ворот Тринити-колледжа, где преподавал.
Семинары эти, проходившие два раза в неделю, оказывали на слушателей гипнотическое воздействие. Пока Витгенштейн обдумывал какой-то вопрос, в воздухе висело напряженное, мучительное молчание; потом, когда мысль наконец обретала форму, следовал мощный напор энергии. Студентам было разрешено приходить на семинары лишь с тем условием, что они будут посещать их не как «туристы». В тот вечер 25 октября аспирант из Индии Канти Шах вел записи. Витгенштейн настойчиво спрашивал, что это значит — говорить с самим собой? «Это меньше, чем просто говорить? Сравнимо ли это с записью 2 + 2=4, сделанной на грязной бумаге, с такой же записью 2 + 2=4, сделанной на чистой бумаге?» Один студент предложил сравнение со «звонком, который затихает, и человек не знает, действительно ли он слышит звонок, или это ему только кажется». Витгенштейна это не впечатлило.
Тем временем в самом Тринити-колледже, в комнате, которую когда-то занимал сэр Исаак Ньютон, Карл Поппер и Бертран Рассел пили китайский чай с лимоном и печеньем. День был зябким, промозглым, и у них были все основания радоваться новым утеплителям на окнах. О чем они говорили — неизвестно, хотя существует версия, что замышляли заговор против Витгенштейна.
К счастью, занятия философией, судя по всему, способствуют долголетию. Из тридцати человек, бывших на том заседании клуба, на призыв поделиться воспоминаниями откликнулись девять — письмом, телефонным звонком, а чаще всего электронной почтой из разных уголков планеты — из Англии, Франции, Австрии, Соединенных Штатов Америки, Новой Зеландии. Кому-то из них за семьдесят, а кому и за восемьдесят. В их числе — сэр Джон Вайнлотт, бывший судья Высокого суда Великобритании, знаменитый как тем, что на процессах говорил чрезвычайно тихим голосом, так и резкими отповедями тем, кто просил его говорить громче. Пятеро из девяти — профессоры. Профессор Питер Мунц в свое время приехал в Сент-Джонс из Новой Зеландии, а затем вернулся и стал выдающимся ученым. Его книга Our Knowledge of the Search for Knowledge начинается с инцидента с кочергой: по его словам, это было «символичное и, как теперь уже ясно, пророческое» событие, обозначившее водораздел в философии XX века.
Профессор Стивен Тулмин — известнейший философ с чрезвычайно широким кругом научных интересов, вторую половину своей академической карьеры преподававший в университетах США. Он — автор ряда фундаментальных работ, таких, как The Uses of Argument, и соавтор вызывающе ревизионистского текста о Витгенштейне, в котором философия последнего помещена в контекст венской культуры и интеллектуального брожения fin-de-siecle. В молодости Тулмин был младшим научным сотрудником в Кингз-колледже, но отказался стать ассистентом у Карла Поппера.
Профессор Питер Гич, крупный специалист в области логики и, в числе прочего, ведущий исследователь трудов немецкого логика Готлоба Фреге, преподавал в Бирмингемском университете, а затем в Лидсе. Профессор Майкл Волфф специализировался по викторианской Англии, но извилистые пути академической карьеры завели его в США — в Университет Индианы и Массачусетский университет. Профессор Георг Крайзель, блестящий математик, преподавал в Стэнфорде; Витгенштейн называл его самым способным из философов-математиков, каких ему доводилось встречать. Питер Грей-Лукас переключился с преподавания на бизнес: сначала сталь, потом фотопленка, затем бумага. Стивен Плейстер, женившийся морозной зимой 1947 года, стал преподавателем античной филологии в приготовительной школе.
Особого упоминания заслуживает Васфи Хайджаб. На момент той судьбоносной встречи он был секретарем Клуба моральных наук. По его словам, эта должность совсем не была престижной, и он даже не помнит, как он ее занял, — возможно, просто в порядке очередности. В обязанности секретаря входило составление программы заседаний на семестр, что он и делал по согласованию с преподавателями. За время своей службы Хайджаб убедил приехать в Кембридж не только Поппера, но и Алфреда Айера — человека, перенесшего идеи логического позитивизма из Вены в Англию. Айер, всегда считавший, что говорить в присутствии Витгенштейна — «тяжкое испытание», все же откликнулся на приглашение Хайджаба и сказал, что с радостью выступит перед членами Клуба, хотя, по его мнению, «кембриджская философия богата техническими приемами, но бедна содержанием». «Отсюда ясно, как много он знал», — замечает Хайджаб.
Кембриджский период жизни Хайджаба многое говорит о Витгенштейне. Хайджаб приехал в Кембридж в 1945 году, получив стипендию, — приехал из Иерусалима, где преподавал математику в средней школе. Он намеревался сменить область деятельности и со временем защитить диссертацию по философии. Через три года он покинул Кембридж, так и не получив докторской степени. Хайджаб совершил роковую ошибку: несмотря на все советы (в числе советчиков, между прочим, был и Ричард Брейтуйэт), он попросил Витгенштейна стать его руководителем. Витгенштейн, ко всеобщему изумлению, согласился.
