Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. - Каменецкий Евгений (читать книги без регистрации .TXT) 📗
Брезгливое молчание стояло на улицах Москвы, насыщенной шарканьем ста с лишком тысяч ног. Лишь изредка спокойные, ровные голоса, раздумье вслух, доносились до нас сзади:
— Ишь, кобели, что удумали: русских под себя подмять!
Но лишь одно, совсем тихое слово, сказанное на ухо кому-то позади, заставило меня обернуться:
— Запомни, Наточка… это те, которые тетю Полю вешали. Смотри на них!
Это произнесла совсем обыкновенная небольшая женщина своей дочке, девочке лет пяти. Еще трое ребят лесенкой стояли возле нее. Соседка пояснила мне, что отца их Гитлер убил в первый год войны, — я пропустил их вперед. Склонив голову, большими, не женскими руками придерживая крайних, двух худеньких девочек постарше, мать глядела на пеструю, текучую ленту пленных. Громадный битюг из немецких мясников, в резиновых сапогах и зеленой маскировочной вуальке поверх жесткой, пропыленной гривы, переваливаясь, поравнялся с нами и вдруг, напоровшись глазами на эту женщину, отшатнулся, как от улики. Значит, была какая-то непонятная сила во взгляде этой труженицы и героини, заставившая содрогнуться даже такое животное.
— Поизносились немцы в России, — сказал я ей лишь затем, чтобы она обернулась в мою сторону.
На меня глянули умные, чуть прищуренные и очень строгие глаза, много видевшие и ничему не удивляющиеся… а мне показалось, что я заглянул в самую душу столицы моей, Москвы.
Почти полтора десятка лет сряду германские империалисты растили гигантскую человеко-жабу — фашизм. Над ней шептали тысячелетние заклинанья, ей холили когти, поили до отвала соками прусской души. Когда жаба подросла, ее вывели из норы на белый вольный свет. В полной тишине она обвела мутным зраком затихшие пространства Центральной Европы. О, у ада взор человечней и мягче! Было и тогда еще не поздно придушить гаденка: четыре миллиарда людских рук и горы расплющат, объединясь. Случилось иначе. Вдовы и сироты до гроба будут помнить имя проклятого баварского города, где малодушные пали на колени перед скотской гордыней фашизма.
Сытый, лоснящийся после первых удач зверь стоял посреди сплошной кровавой лужи, что растекалась на месте нарядных, благоустроенных государств. Он высматривал очередную жертву. Вдруг он обернулся на восток и ринулся во глубину России — оплота добра и правды на земле… Как бы привиденья с Брокена двинулись по нашей равнине, не щадя ни красоты наших городов, ни древности святынь, ни даже невинности малюток, — избы, цветы и рощи наши казнили они огнем лишь за то, что это славянское, русское, советское добро. Плохо пришлось бы нам, кабы не песенная живая вода нашей веры в свои силы и в свое историческое призвание.
Перед последней атакой, когда в орудийные прицелы с обеих сторон уже видно было содрогающееся сердце фашистской Германии, солдаты припомнили и весь ход войны. Мои современники помнят первый истошный вопль зверя, когда наши смельчаки вырвали из него пробный клок мяса под Москвой. Они не забыли также и легендарный бой на Волге, о каждом дне которого можно написать книгу, подобную «Илиаде». Эта священная русская река стала тогда заветной жилочкой человечества, перекусив которую, зверь стал бы почти непобедимым. С дырой в боку, он был еще свеж, нахрапист, прочен; боль удесятеряла его ярость, он скакал и бесновался; когда он поднялся на дыбки для решающего прыжка — через оазисы Казахстана в райские дебри Индии, — Россия вогнала ему под вздох, туго, как в ножны, рогатину своей старинной доблести и непревзойденной военной техники. Хотя до рассвета было еще далеко, человечество впервые улыбнулось сквозь слезы… О дальнейшем, как мы преследовали и клочили подбитую гадину, пространно досказала история.
Нам было тяжело. Наши братья качались в петлях над Одером; наши сестры и невесты горше Ярославен плакали в немецком полоне, — мы дрались в полную ярость. Мы не смели умирать; весь народ, от маршала до бойца, от наркома до курьерши, понимал, какая ночь наступит на земле, если мы не устоим. Даже на обычную честную усталость, какую знает и железо, не имели мы права. О, неизвестно, в каком из океанов — или во всех четырех сразу! — отражалась бы потом морда зверя с квадратными усиками и юркими рысьими ноздрями, если бы хоть на мгновение мы усомнились в победе. Все это не похвальба. Никто не сможет отнять величие подвига у наших бескорыстных героев, ничего не требующих за свой неоплатный смертный труд — кроме справедливости. Мы поднимаем голос лишь потому, что, к стыду человеческой породы, кое-кто в зарубежных подворотнях уже высовывает шершавый свой язык на защиту палачей…
Совесть в нас чиста. Потомки не упрекнут нас в равнодушии к их жребию. Вы хорошо поработали, труженики добра и правды, которых фашизм хотел обратить не в данников, не в рабов, даже не в безгласный человеко-скот, но в навозный компост для нацистского огорода… Слава вам, повелители боя, сколько бы звезд ни украшало ваши плечи; слава матерям, вас родившим; слава избам, которые огласил ваш первый детский крик; слава лесным тропкам, по которым бегали в детстве ваши босые ножки; слава бескрайним нивам, взрастившим ваш честный хлеб; слава чистому небу, что свободно неслось в юности над головами вашими!.. Живи вечно, мой исполинский народ!
Мы победили потому, что добра мы хотели еще сильней, чем враги наши хотели зла. Германия расплачивалась за черный грех алчности, в который вовлекли ее фюрер и его орава. Они сделали ее своим стойлом, харчевней для жратвы, притоном для демагогического блуда, станком для экзекуций, плац-парадом для маньякальных шествий… Злую судьбу на многие века готовили они Европе и миру. Тогда мы хлынули на эту страну, как море, — и вот она лежала на боку, битая, раскорякая, обезумевшая.
Мы расплачивались с ней вполгнева, иначе один лишь ветер ночной плакал бы после на ее голых отмелях. Громадна сила наша — по широте нашей страны, по глубине наших социальных стремлений, по могуществу индустрии нашей, по величию нашего духа. История не могла поступить иначе. Наше дело правое. Мы сказали. Слово наше крепко. Аминь.
Так запомнилось, так написал я тогда, полвека назад.
Теперь пусть говорят сами воины, живые и погибшие, те, кто руками своими, кровью и жизнью своею завоевывал для всех нас и грядущих поколений Победу. Нам и тогда думалось: лишь с годами возможно будет постигнуть суровое величие прожитых дней, смертельность отгремевших боев, всю глубину вашего трудового подвига, незаметные труженики Отечества, не уместившиеся ни в песнях, ни в наградных списках: так много вас!
Вам слово, Герои!
САЛЮТ НАД НЕВОЙ. НАС ЖДЕТ ДУНАЙ
Битая карта. Кукрыниксы. 1944
Иван Курчавов. Воины и летописцы блокады
В ознаменование одержанной победы и в честь полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады 27 января 1944 года город на Неве салютовал доблестным войскам Ленинградского фронта 24 артиллерийскими залпами из 324 орудий.
Впервые в истории Великой Отечественной войны городу была оказана особая честь: произвести салют у себя, на берегах державной Невы. Город, его жители и воины заслужили это. Наконец-то и к ним пришла Победа — великая, долгожданная, выстраданная.
Защита города велась долго и непрерывно, на дальних и ближних подступах. На Лужском рубеже, где еще в июле 1941-го были основательно измотаны вражеские войска. Под Ораниенбаумом, отрезанном от Ленинграда, где удалось отстоять важнейший плацдарм, так пригодившийся при снятии блокады. На Невском «пятачке», где, как образно заметил один из участников боев, каждый день можно было приравнять к году нахождения на другом участке фронта. Неудачная, героическая и трагическая попытка прорвать блокаду силами 2-й ударной армии Волховского фронта в 1942 году и успешный прорыв у Ладоги в январе 1943 года…
Мне, защищавшему Ленинград с первых и до последних дней, хотелось бы показать героизм, мужество и стойкость уже сформировавшихся и будущих писателей и журналистов, знавших тогда одно: город надо спасти и вызволить из беды. Все они были воинами: и те, кто вел на врага танки, и те, кто, проявляя личную храбрость, прославлял несокрушимых и мужественных чудо-богатырей, навечно вписавших свои имена в достославную летопись обороны и освобождения города на Неве.
