Севастополь. Сборник литературно-художественных произведений о героической обороне и освобождении го - Петров Евгений Петрович

Узкая полоса дороги огибала насыпь, где засели моряки, и почти вплотную подходила к высокой скале справа. А дальше дорога шла в теснине, сжатая с обеих сторон каменными кручами. Фильченков знал, что стоит подбить два-три танка на самой дороге, остальные вражеские машины уже не смогут пройти по ней. "Дорогу надо загородить! — твердо решил политрук. — Выждать, когда первый немецкий танк выйдет на нее, и подбить его там". Но Николай понимал: замысел рискованный. "А вдруг, если пустим танки на самую дорогу, какой-нибудь из них прорвется через огонь?.. Тогда они зайдут к нам в тыл, пойдут на Севастополь…"

Фашистские танки приближались. Вот до них от насыпи уже метров восемьсот. С машин спрыгнули автоматчики и, рассыпавшись в цепь, стали охватывать позицию моряков с флангов. Их сразу же встретили огнем соседние подразделения. Фильченков не разрешил своим бойцам открывать огонь: не следовало преждевременно обнаруживать себя.

Не дойдя до насыпи, танки врага остановились: гитлеровских танкистов, видимо, пугали следы недавней битвы — трупы, лежавшие на поле, обгоревшие остовы машин.

Но вот головной танк рванулся вперед. За ним пошли остальные. Моряки застыли в напряженном ожидании.

Цибулько начал бой. Первая же очередь посланных им пуль попала точно в смотровую щель, сразив водителя. Машину занесло в сторону, и она стала на пути другого танка. Но тот в слепой ярости бросился прямо на насыпь, словно стараясь сбить огромную массу песка своим тяжелым телом. Сердце Цибулько сжалось. Машина, взбираясь на откос, шла прямо на его огневую позицию. Вот-вот танк раздавит и его и пулемет. Стрелять было уже бесполезно. Цибулько схватил связку гранат, приподнялся и швырнул ее под брюхо машины. Взрыв оглушил пулеметчика и отбросил в сторону. Танк с порванной гусеницей тяжело пополз обратно вниз по песчаной насыпи. Одинцов, бывший неподалеку от Цибулько, бросил в танк бутылку с горючим. Черное пламя заклубилось над бронированной махиной.

Политрук в горячке боя ни на минуту не оставлял без внимания дорогу. Он знал: фашисты постараются вырваться на нее. Фильченков не ошибся. Следующий же танк, пройдя мимо насыпи, помчался к дороге. В одно мгновение Николай выскочил наперерез стальному чудовищу и бросил одну за другой две связки гранат. Машину накренило на борт, и она тяжело осела. Загорелся еще один танк. Его подбил Паршин. Фашистские танкисты били по насыпи. Взвихренный песок взлетал над ее гребнем. Паршин заметил, как схватился за сердце Цибулько и упал рядом со своим пулеметом. "Убит", — подумал Юрий и, стиснув зубы, сжал в руке связку гранат: следующий вражеский танк грохотал совсем близко.

Фильченков подбежал к Цибулько.

— Что, Вася, ранен?

— Ничего, еще повоюю… Вот жаль, патроны кончились… Я встану… Я могу…

Цибулько силился подняться, но отяжелевшее тело не подчинялось его воле.

— Ладно, полежи пока тут, — сказал политрук и побежал к дороге; танки вот-вот выйдут на нее.

Одна из машин, полосуя огнем пространство, мчалась впереди остальных. "Стой, гад!" — крикнул Фильченков и метнул связку гранат в ходовую часть. Машина стала на дороге. "Вторая! — удовлетворенно заметил Николай. — Еще бы одну тут подбить — и все! Немцам не будет ходу на Севастополь! Но хватит ли гранат и бутылок?" — От мысли об этом сердце его похолодело.

Тяжело взревел танк, подошедший к насыпи: он уже взбирался по откосу. Одинцов, обернувшись к Фильченкову, что-то крикнул и показал на гребень насыпи. "А что с Красносельским?" — с тревогой подумал политрук: тот лежал, уткнувшись лицом в землю. "Убит?" Но Красносельский пошевелился, оглянулся назад и стал взбираться на насыпь. Вот он выполз на ее гребень, перевалил его и скрылся там, откуда слышался рев танковых моторов. Фильченков не видел, как Красносельский последним усилием, весь израненный, поднялся с земли, смело пошел вперед под огонь пулемета. Уже теряя сознание от бесчисленных ран, он успел сделать еще несколько шагов и, падая, последним движением бросил две гранаты под гусеницы надвинувшегося на него вражеского танка…

Слева от блиндажа на своей огневой позиции истекал кровью тяжело раненый Василий Цибулько. Руки его крепко сжимали последнюю связку гранат. Цибулько не стонал, хотя боль была нестерпимой. С трудом открывая глаза, он пытался подняться с земли, присоединиться к своим боевым товарищам.

Восемь из пятнадцати вражеских машин были подбиты. Их неподвижные громады беспорядочно стояли около насыпи. Семь оставшихся машин отошли: мужество советских воинов оказалось крепче немецкой стали. Но политрук видел, что враг готовится к новому натиску.

Пользуясь минутной передышкой, к Фильченкову подошли Одинцов и Паршин. Их глаза были воспалены, лица покрыты копотью и пылью.

— Что, Юра, трудно? — спросил политрук у Паршина.

— Ничего! — прохрипел Паршин. — Остановим их всех. Теперь и помереть не страшно…

— Успокойся, Юра, мы еще поживем. Сколько гранат осталось?

— Последняя, — Паршин показал зажатую в руках связку.

— У тебя? — обратился политрук к Одинцову.

— Одна граната.

— У нас всего три связки на троих. Поделим. — И политрук дал Одинцову связку. — Помните, что промахнуться нельзя. Каждый удар должен быть точным.

Политруку хотелось сказать матросам что-то очень хорошее, теплое, ободряющее. Но не успел. Вновь, нарастая, все ближе и ближе слышался тяжелый скрежет. Машины одна за другой на большой скорости мчались к оконечности насыпи, на дорогу.

Моряки залегли на гребне. Фильченков следил, как головной танк обходит два подбитых, стараясь вырваться на дорогу. Решение созрело мгновенно. Политрук охватил руками маленького Одинцова и крепко-крепко поцеловал в губы. Потом он поцеловал Паршина и, не сказав ни слова, побежал туда, где насыпь подходила вплотную к дороге, притаился и стал ждать. Казалось, что время остановилось…

Танк, беспорядочно стреляя на ходу из пушки и пулемета, пробирался между подбитыми машинами. Фильченков слышал стрельбу справа и слева. "Там тоже тяжелый бой", — пронеслось в голове политрука. Лязг гусениц стал оглушительным. Вот серая от пыли башня танка показалась вровень с насыпью. Николай понял, что настала пора. Он вскочил на ноги и ринулся навстречу пышущей жаром стальной громадине, навстречу смерти, крикнув гневно и страстно:

— Не пройдешь!

Серая горячая броня была прямо перед ним. Взмах руки — и гранаты ударились о гусеницы…

Паршин и Одинцов видели, что сделал их любимый политрук. Смерть Фильченкова потрясла их. Они не могли сказать друг другу ни слова. Только у Паршина брызнули слезы. Молча они посмотрели друг другу в глаза. И разом поднялись: танки все еще рвались к дороге, стараясь пройти между подбитыми машинами.

— Прощай, Даня! — проговорил Паршин и выбежал из-за насыпи.

— Прощай, Юра! — крикнул Одинцов и устремился за ним.

В их руках было по одной-единственной связке. Они бежали навстречу танкам. Прогрохотал взрыв. Это комсомолец Даниил Одинцов, подбежав к танку вплотную, бросил под него гранаты. Другую вражескую машину ценой своей жизни подорвал Юрий Паршин.

В суеверном страхе и ужасе остановили машины фашистские танкисты. Они не посмели двинуться дальше. Уцелевшие танки покрутились по полю и стали отходить.

А тем временем к насыпи спешили наши бойцы с автоматами и пулеметами: то подошли резервы. Морские пехотинцы закреплялись на рубеже, который удержали пять героев.

Цибулько, услышав разговор стоящих над ним людей, очнулся. Он узнал среди них перевязанного комиссара и взором выразил все, что хотелось ему высказать в эту минуту…

Бойцы подняли умирающего Цибулько на руки. Собравшись с силами, он спросил:

— Танки не прошли?

— Нет, Вася, не прошли, — услышал он в ответ. — Вы их не пропустили.

Комиссар склонился над Цибулько и, поцеловав его, сказал:

— Спасибо вам, друзья, спасибо. Ваш подвиг Родина не забудет.