Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современ - Гурко Владимир Иосифович
Новые условия, очевидно, требовали новых песен и, следовательно, новых птиц. Впрочем, вопрос это весьма сложный и совершенно выходит из рамок моих очерков старого строя. Относительно же Кривошеина одно несомненно: к этому времени нравственно и физически это был надорванный человек. Правда, последний год своей жизни в Париже он продолжал участвовать в различных общественных организациях, но серьезным влиянием в их среде уже не пользовался. Сам он при этом жаловался и на утрату им силы воли для принятия даже самых обыденных решений.
После состоявшихся в сентябре месяце перемен в составе Совета министров, председателем коего оставался Горемыкин, дальнейшее расхождение между правительством и общественностью было неизбежно.
Вопрос здесь был, разумеется, не в парламентском блоке: сговор с ним важен был, лишь посколько он приводил к сближению с общественностью.
О деятельности парламентского блока в то время говорили очень много, причем крайние правые элементы приписывали его образованию весьма преувеличенное значение, а его деятельности чуть ли не самое возникновение Февральской революции. Между тем на деле никаких реальных результатов или хотя бы последствий образование блока не породило.
Я не припомню ни одного случая, когда бы решение, принятое комитетом блока, повлияло на то или иное голосование законодательных палат или хотя бы на то или иное выступление в них. Это не обозначает, однако, что психологическое значение не только его образования, но даже происходивших в его комитете суждений не было весьма существенно. Настроение комитета блока, в течение зимы 1915–1916 гг., а в особенности начиная с осени 1916 г. все более повышавшееся, несомненно, отражалось на настроении если не Государственного совета, то, во всяком случае, Государственной думы. Заседания комитета блока происходили еженедельно и отличались большой живостью. Обсуждались все текущие злободневные вопросы, недостатка в которых никогда не было, причем обменивались сведениями о тех закулисных влияниях, которые все более и более давали себя чувствовать. Неоднократным предметом суждений было и все определеннее выяснявшееся влияние Александры Феодоровны и Распутина если не на самый ход дел, то, по крайней мере, на выбор личного состава правительства. Выступал неоднократно с сенсационными разоблачениями о вмешательстве Распутина в дела церкви и в решения Св. синода В.Н.Львов, будущий обер-прокурор Синода в составе Временного правительства.
Этот человек отличался необузданным честолюбием и отсутствием всяких сдерживающих начал. Вступив первоначально в крайнее правое крыло Государственной думы, он постепенно переходил во все более левые партийные конъюнктуры. В составе Временного правительства он по этикетке принадлежал к наиболее правой из фракций Государственной думы, представленных во Временном правительстве, но на деле неизменно высказывался в духе наиболее левых его сочленов, причем всегда голосовал за наиболее радикальные, в революционном духе, мероприятия. Эволюция его этим, однако, не закончилась: в конечном результате он примкнул к большевикам и там занял какое-то видное положение среди так называемых живоцерковников.
Повторяю еще раз, что комитет блока каким-либо революционным потрясениям или хотя бы вспышкам не только не сочувствовал, а, наоборот, их всячески опасался и стремился их предотвратить. Когда однажды, кажется в осенние месяцы 1916 г., приехавший из Москвы кн. Г.Е.Львов и председатель общегородской организации (он же и московский городской голова) М.В.Челноков, приняв участие в заседании комитета блока, убежденно развивали ту мысль, что победоносно окончить войну при существующем строе нет ни возможности, ни надежды и что, следовательно, спасение состоит в революции, то к этому положению решительно все высказывавшиеся по этому вопросу члены комитета блока отнеслись резко несочувственно и, не обинуясь, высказали, что идти на революцию в момент войны — прямое преступление перед родиной.
За довольно значительною давностью, в особенности же за множеством испытанных с тех пор потрясений и трагических событий, у меня, к сожалению, в памяти не сохранилось никаких подробностей, касающихся деятельности комитета блока и происходивших в нем прений. Никаких записей я никогда не вел, да если бы и вел, то сохранить эти записи все равно бы не мог. Однако два члена комитета усердно вели записи о всем происходившем в его среде. Это были Ефремов и Милюков. Ефремов состоял председателем фракции прогрессистов, главной задачей которой в то время было обскакать по степени левизны и оппозиционности фракцию кадет[707]. Во время заседаний комитета блока я обыкновенно сидел рядом с ним и посему видел, как он усердно тут же записывал содержание произнесенных на нем речей и суждений. То же самое делал и Милюков. Если записи эти у них сохранились, то думается мне, что их опубликование было бы небезынтересно[708]. По этим речам и суждениям можно было бы, во-первых, проследить, как общественное настроение поначалу довольно медленно, а потом все ускоряющимся темпом неуклонно повышалось, а во-вторых, из них бы выяснилось, что революции блок не только не подготовлял, а, наоборот, когда призрак революции начал все более определенно реять над страной, всемерно стремился ее предотвратить.
Действительно, предметом суждений блока было, несомненно, влияние Распутина и его очевидная пагубность, однако личности государя и императрицы при этом никогда не касались. Не было разговоров о все шире распространявшихся слухах о будто бы сочувствии государыни немцам и даже о тайных с ними сношениях.
Где почерпнул Милюков те данные, на основании которых он позволил себе в ноябре 1916 г. с трибуны Государственной думы довольно прозрачно намекнуть чуть не на измену императрицы[709], я не знаю, но, во всяком случае, в заседаниях комитета блока он об этом ни разу не заикнулся, хотя по непринужденности происходивших в нем суждений имел для этого полную возможность.
Невольно спрашиваешь себя после всего происшедшего: был ли вообще выход из создавшегося положения, было ли спасение, или насильственное в тех или иных пределах изменение государственного строя было неизбежно?
Мое личное мнение по этому основному вопросу сводится к тому, что август 1915 г. был последним моментом возможного соглашения правительства с общественностью на таких основаниях, которые не грозили никакими тяжелыми последствиями. Общественность в ту пору, думается мне, вполне удовлетворилась бы сменой Горемыкина и Кривошеино-Поливановской комбинацией, причем подобранный ими личный состав правительства сумел бы, не подвергая опасности внутренний порядок и спокойствие, сговориться с народным представительством и превратить его из силы оппозиционной в силу содействующую и дружескую.
Конечно, оставалась бы опасность, что правительство, возглавляемое Кривошеиным, было бы по проискам Распутина и Ко в скором времени уволено и заменено иной комбинацией, состоящей из лиц распутинского толка. Но если исключить эту возможность, то в августе месяце раскол между государственно мыслящей и патриотически настроенной общественностью и верховной властью еще мог быть устранен без передачи власти людям, выдвигавшимся самой общественностью и к власти, как это показало последующее, совершенно не подготовленным.
Позднее простой сменой одних бюрократических деятелей другими, какого бы политического направления они ни были, удовлетворить пожеланий общественности уже не было возможности. Общественность к тому времени уже создала собственного идола в лице главноуполномоченного общеземского союза кн. Львова и никого иного видеть у власти не желала. Меньшим ни общественность вообще, ни кадетская партия в частности, а она пользовалась в то время громадным влиянием, не удовлетворились бы.
Но мы знаем, к чему привело бы нахождение у власти дряблого кн. Львова, всегда послушно следовавшего господствующему течению, каково бы оно ни было.
Не подлежит сомнению, что первой заботой правительства, возглавляемого кн. Львовым, было бы спешное осуществление ряда радикальных реформ демагогического свойства. Между тем, даже не касаясь вопроса о том, посколько такие реформы соответствовали интересам страны вообще, можно безошибочно утверждать, что самое обращение к внутренним серьезным реформам не только не помогло бы достижению ближайшей и важнейшей в данную минуту задачи — победе, реформы эти, коль скоро бы к ним приступили, всецело бы приковали к себе внимание общества и тем самым отвлекли бы внимание от войны и ослабили бы необходимое в этом направлении напряжение. Война, которая вообще к тому времени народу опостылела, превратилась бы для него уже в определенно невыносимую. Произошло бы приблизительно то, что произошло после Февральской революции, — усиленное дезертирство из армии, скоро перешедшее в открытые демонстрации против войны, к чему, несомненно, приложили бы все свои силы те же, поддерживаемые германскими деньгами большевики. Не следует при этом забывать, что в кадетскую программу входила еще полная амнистия всех политических по суду или в административном порядке заключенных, сосланных и высланных. Можно себе представить, какую вакханалию безудержной пропаганды развели бы эти господа в среде, тем более для нее благоприятной, что страна была все — таки глубоко потрясена продолжительной тяжелой и изнурительной войной.
