Предостережение - Лигачев Егор Кузьмич (библиотека электронных книг TXT) 📗
Горбачев не возражал, и я начал готовиться к разговору, который представлялся делом далеко не простым даже с формальной точки зрения: я ведь в то время был только секретарем ЦК, а беседовать на весьма острую тему намеревался с Генеральным секретарем. Нельзя было исключить и крайнюю ситуацию: вдруг Черненко не воспримет разговор вообще, даст понять, что это не моего, мол, ума дело.
Впрочем, шансы на успех тоже были.
После перехода на работу в ЦК КПСС — а произошло это, напомню, в отсутствие Черненко — мои отношения с ним складывались непросто. Поначалу он относился ко мне настороженно. Но поскольку я камней за пазухой не держу, Черненко, видимо, вскоре понял, что неприятностей ему ждать от меня не приходится. И отношения наши постепенно выровнялись. Более того, став Генеральным секретарем, он все больше доверял мне, я это чувствовал. Когда он тяжело заболел и находился дома, я порой звонил ему на квартиру, чтобы согласовать важные вопросы. Нередко меня просил об этом Горбачев:
— Лучше ты позвони Константину Устиновичу, согласуй.
К телефону всегда подходила жена Черненко — Анна Дмитриевна, женщина скромная и добрая, — именно такое составил я о ней представление. И еще несомненно мужественная женщина: она, видимо, хорошо понимала, что дни Константина Устиновича сочтены, однако ничем не выдавала своей тревоги, разговаривала приветливо и каждый раз на мой осторожный вопрос, можно ли поговорить с Константином Устиновичем, отвечала:
— Егор Кузьмич, подождите минуту, я все-таки попрошу Константина Устиновича подойти к телефону…
Действительно, Черненко, несмотря на болезненное состояние, брал трубку, и я весьма кратко, чтобы не утомлять его, согласовывал тот или иной вопрос.
Но та памятная телефонная беседа была непривычно долгой. Генеральный, видимо, понимал ее особую важность, и тут уж щадить свое здоровье ему не приходилось. Думаю, помощники докладывали ему, что некоторые члены Политбюро, пользуясь частым отсутствием Генерального секретаря, как и в прошлые, доандроповские времена, перешли на сокращенный рабочий день, не перенапрягались. Поэтому я рассказал, что плотно — с девяти утра до девяти вечера — трудится Горбачев, сказал о том, что мы не хотим и не можем подвести Генерального секретаря.
— Константин Устинович, — говорил я, — вы знаете, что я из Сибири, Горбачев с Северного Кавказа, к тому же я совсем недавно работаю в ЦК. Старых связей у нас не было. Да, мы с Горбачевым работаем дружно, но эта работа основана на интересах дела, только на интересах дела. Никаких других мотивов у нас нет.
Говорил в основном я. Черненко вопросов не задавал. А выслушав мой горячий монолог, ответил просто и коротко:
— Верю, Егор Кузьмич. Будем считать, что наш разговор состоялся.
На том мы и распрощались.
Вспоминая сегодня тот телефонный разговор с Черненко, я могу с чистой совестью говорить, что действовал в высшей степени искренне. В связи с болезнью Генерального секретаря ЦК ситуация в высшем эшелоне партийного руководства становилась все более нестабильной. Мы с Горбачевым отчетливо чувствовали, что внутри Политбюро были люди, которые начали активную подготовку к скорому, неизбежному перераспределению власти — с тем чтобы перехватить ее.
При этом хочу особо отметить следующее.
Хотя мои личные отношения с такими членами Политбюро, как Г.В.Романов или В.В.Гришин, сложились натянуто — мы были людьми разными, по-разному оценивали наше прошлое, положение в обществе, — однако в целом я чувствован себя в Секретариате ЦК достаточно прочно, уверенно. Об отношении ко мне старейшины Политбюро А.А.Громыко я уже писал. Сложились у меня добрые отношения и с Н.А.Тихоновым. Прошло уже немало времени с тех пор и можно без ложной скромности сказать, что Предсовмина, видимо, ценил меня в чисто деловом плане — это проявилось, в частности, памятной зимой 1984 — 1985 годов. Что же касается Генерального секретаря ЦК Черненко, то об этом я тоже писал.
Короче говоря, если бы я думал исключительно о собственной персоне, то не мог не понимать, что особой опасности лично надо мной не нависало. Однако мне было предельно ясно, что нарастающая борьба за власть затрагивает судьбы партии, страны. На мой взгляд, в то время только Горбачев был достоин того, чтобы занять высший пост Генерального секретаря ЦК КПСС, и в тот период это соответствовало интересам партии, государства.
Знаете, к сожалению, часть высокопоставленных, с большим стажем аппаратчиков с давних времен привыкла, как говорится, держать нос по ветру и по сугубо личным мотивам строить свои отношения с тем или иным руководителем — даже в ранге члена Политбюро, — в зависимости от того, какой у него «рейтинг». Беру слово «рейтинг» в кавычки, потому что в данном случае речь идет не о его буквальном значении, а лишь о том, благосклонен ли к тому или иному руководителю Генеральный секретарь. Если не благосклонен, а придирчив, то реакция соответствующая. Впоследствии, между прочим, я сам в полной мере ощутил на себе эту характерную черту бывалых аппаратных «столпов». И сообразно этим привычкам, в конце 1984 года аппаратная атмосфера вокруг Горбачева начала характеризовать некими «вакуумными» свойствами. Думаю, Михаил Сергеевич и сам ощущал ее, но со стороны это было особенно заметно. Бывалые работники брежневской поры сперва заметались, не зная, на кого делать ставку, а затем все определеннее начали занимать отнюдь не горбачевскую сторону.
Разумеется, передо мной такой выбор не стоял в принципе, ибо я руководствовался убеждениями, а не расчетом. Столь же твердую позицию занимали многие первые секретари обкомов партии, которые тоже исходили из деловых соображений и держали сторону Горбачева. В общем, я бы сказал так: те, кто действительно работал, были за Горбачева; те, кто плел политические и аппаратные интриги, были против него.
Именно эта общего характера ситуация, а не просто личные отношения с Горбачевым, привела меня к мысли пойти на откровенный, прямой разговор с Черненко. И к его чести, он этот разговор не только принял, но и сделан из него надлежащие выводы. Очень скоро мы ощутили, что холодок в отношениях Генерального секретаря к Горбачеву начал таять.
А затем и произошло событие, которое выровняло поначалу неблагоприятную для нас обстановку.
Черненко чувствовал себя неважно, как я уже писал, частенько отлеживался дома. И однажды сказал:
— Врачи советуют поехать на лечение в Кисловодск. Видимо, придется к этому совету прислушаться.
Но уже на шестой-седьмой день пребывания в Кисловодске здоровье Генерального секретаря резко ухудшилось. Его немедленно самолетом доставили в Москву и сразу отвезли в Центральную клиническую больницу в Кунцеве.
Впрочем, об этом я узнал позднее, когда в ЦК стало официально известно, что Генеральный секретарь находится в больнице. В этот период резко активизировался Гришин, почти открыто начавший претендовать на ведущую роль в Политбюро. Знали мы и о том, что кое-кто предпринимает попытки встретиться с Генсеком в больнице, однако было известно, что врачи возражают против этого. Да и сам Черненко не хотел никого принимать.
Впрочем, здесь я пишу лишь о фактах, известных лично мне. Я не вправе исключить, что кто-то из членов Политбюро побывал в больнице у Черненко и имел с ним беседу. Повторяю: я не исключаю, но мне об этом ничего не известно.
Зато я в подробностях могу поведать о том, в чем принимал участие лично. И в этой связи вспоминаю, что однажды мне позвонил Михаил Сергеевич. Кратко, но многозначительно сказал:
— Егор, нам с тобой надо съездить к Константину Устиновичу в больницу. Я договорился. Поедем в шесть часов.
Но прежде чем в деталях рассказать о той необычайно важной поездке к тяжелобольному Черненко, поездке в тот же больничный коттедж, где я в последний раз беседовал с Андроповым, — а возможно, в соседний, они неотличимы, да и какая в конце концов разница, — хочу напомнить о некоторых I других событиях той памятной зимы.
Зима 1984-1985 годов стояла необычайно суровая, ее снежными заносами, которые в иных регионах достигали высоты двух-трех метров. Из-за сильных холодов обильных снегопадов возникли большие трудности промышленности, а особенно на транспорте. Не будет преувеличением сказать, что народное хозяйство оказалось на грани паралича. Хорошо помню обстановку тех месяцев: 54 крупные теплоэлектроцентрали, составлявшие наш главный энергетический потенциал, могли в любой день погасить котлы, на некоторых ТЭЦ загрузка углем шла буквально с колес. На магистралях стояли сотни брошенных поездов. Двадцать две тысячи вагонов замерзли на подъездных путях — разгрузить их не представлялось возможным из-за намертво смерзшегося груза. В правительстве готовили страховочный вариант на случай катастрофы: предполагалось остановить, вывести из эксплуатации сотни крупнейших предприятий, потреблявших газ и мазут, чтобы обеспечить теплом и светом жилые кварталы, не допустить замерзания квартир.
