Годы и войны (Записки командарма. 1941-1945) - Горбатов Александр Васильевич (мир бесплатных книг txt) 📗
Как-то при отступлении я с пятью всадниками уходил из села последним; за мной в четырех километрах следовал лишь разъезд. На дороге за селом я увидел прихрамывающего человека, идущего о чемоданом в руке. Я узнал Виноградова. У меня мелькнула мысль; «Хочет попасть в плен к полякам! Только не рассчитал не знал, что я остался позади него..» Меня взяло такое зло, что даже выругать его или плюнуть в его сторону не хотелось, и я подумал. «Пусть остается, одной сволочью будет меньше!» Проезжая мимо, я не сказал ему ни слова, хотя и обратил внимание на его смущенный вид.
На следующей ночевке я вдруг увидел Виноградова. Выяснилось, что он проспал в хате, где остановился, а проснувшись, узнал, что все уже ушли, и заторопился догонять. Мне было стыдно встречаться с ним: ведь я проехал мимо него молча, не захватил даже его чемодан, нести который ему, хромому, было очень трудно, а главное — заподозрил его в таких подлых намерениях… Этот мой поступок долго не давал мне покоя.
Задумался я и над тем, что иногда первое обманчивое впечатление может засесть надолго, даже после того как ты понял свою ошибку. Работая с Виноградовым вплоть до 1923 года, я видел его старание и добросовестную службу. Но вот он уехал в отпуск и Башкирскую республику, а по возвращении в ту же ночь был арестован и увезен в Житомир. Там, обвиненный и шпионаже, он отсидел в камере пять месяцев. Особый отдел сообщил мне, что Виноградов во время отпуска каждый раз бывает в Польше и, очевидно, работает на Пилсудского.
У меня вновь шевельнулась мысль, что вот ведь первое впечатление было верным.
А еще через месяц, вернувшись в полк, товарищ Виноградов доложил мне, что был арестован по ошибке, и рассказал следующую историю. Когда он возвращался из отпуска, вместе с ним в купе ехал какой-то человек, с которым он в дороге познакомился и играл в шахматы. Этот новый знакомый очень заинтересовался Виноградовым, расспрашивал его о том о сем. Виноградов сказал между прочим, что полк стоит в Староконстантинове. Этот новый знакомый оказался работником ЧК, а житомирский ЧК давно разыскивала Виноградова с таким же именем и отчеством… И вот, просидев пять месяцев, Виноградов был вызван к следователю. Войдя в комнату, он увидел там кроме следователя какого-то гражданина, который, пристально посмотрев на него, сказал: «Нет, это не он, того я знаю хорошо». Через трое суток Виноградова выпустили, извиняясь за допущенную ошибку.
А вот другой случай, и совсем как будто иной, но чем-то близкий к рассказанному.
В 1920 году, во время одного большого привала в лесу, мне доложили, что поймали шпиона. Когда от него потребовали объяснений, почему он находится в этом лесу, молодой человек сказал, что искал пропавшую корову, что он крестьянин села, которое находилось от нас в трех километрах. На мой вопрос, сколько лет живет он в этом селе, он ответил: всю жизнь. Но когда я ему предложил назвать окружающие села, он не смог назвать ни одного. Желая его припугнуть, я сказал бойцу: «Расстрелять!» Тут же меня отвлекли другим делом.
Через несколько минут я вспомнил о задержанном. Зная дисциплинированность башкир, я вдруг испугался, как бы они действительно его не расстреляли, и приказал его вернуть. Но в это время я услыхал выстрелы и мне доложили, что «шпион расстрелян».
На девяносто девять процентов я был уверен, что он действительно шпион. Но, несмотря на то что за годы войны приходилось своей рукой убивать, колоть, рубить, эта нехватка одного процента для полной уверенности заставила меня сильно пожалеть о моем неосмотрительном приказании.
Я вспоминал о нем с тем же чувством и восемнадцатью годами позднее.
В начале октября конница противника прорвалась через прерывчатый фронт пехоты севернее нас, на шоссе Житомир — Новоград-Волынский, и пошла по нашим тылам. Башкирской бригаде было приказано сняться с участка обороны, догнать и разгромить конницу противника.
На путь ее следования мы вышли на следующий день. Нас разделяло сорок километров. Но расстояние это с каждым днем сокращалось. Хотя у противника лошади были крупные, настоящие кавалерийские, наши небольшого роста, но выносливые уральские кони легко нагоняли их. Мы уже начали захватывать отдельных отставших поляков и повозки из обоза противника.
Первый бой с прикрытием противника, к тому же удачный, мы имели десятью километрами южнее города Коростень. Стремительность нашего наступления способствовала тому, что белополяки поспешно отступили, не успев причинить вреда городу и железнодорожному узлу.
Нашей бригаде пришлось участвовать и в последних боях с белополяками.
Нам стало известно, что с 24 часов 18 октября 1920 года начнется перемирие и границей будет зафиксирована фактическая линия, занимаемая нашими войсками и войсками противника. 17 октября мы наметили себе план действий на следующий день, чтобы захватить как можно больше территории. Мы продвинулись левым флангом бригады на 35 километров, до города Староконстантинов; но на правом фланге в наступление перешли поляки и немного оттеснили нас. Лишь к вечеру положение было восстановлено, мы взяли при этом около двухсот пятидесяти пленных и трофеи.
После перемирия, выполняя приказ, я отправился в местечко Любар к польскому генералу для установления линии, занимаемой обеими сторонами. При мне были два эскадронных политрука в качестве ординарцев и трубач с белым флагом. У линии обороны меня встретил польский офицер и проводил на квартиру генерала.
Оставив сопровождающих у ворот, я вошел в небольшой одноэтажный дом. Сначала поздоровался за руку с седовласым генералом, а потом с его двумя денщиками, возившимися с большими генеральскими чемоданами. При этом генерал сделал мне замечание, сказав: «Здесь не место агитировать за Советскую власть».
Когда начали устанавливать линию, занимаемую войсками, генерал упорно настаивал на том, что одна польская часть находится в восьми километрах восточнее местечка Любар. «Да, она была там вчера, — сказал я, но теперь личный состав этой части в качестве пленных находится уже в пятидесяти километрах отсюда и шагает в Киев».
Генерал спросил: «А сколько вами захвачено пленных?» Я не задумываясь ответил: «Более пятисот человек да много убитых». Генерал стал что-то подсчитывать, а я в это время ругал себя за то, что, называя число пленных, зачем-то преувеличил его. Но, немного еще поспорив, генерал согласился. Моя и его карты с обозначением линии фронта были нами подписаны, и я вернулся к своим.
На другой день, рано утром, прибежал ко мне запыхавшийся старшина комендантского взвода и взволнованно доложил: «Товарищ комбриг, в нашем селе поляки». На вопрос, сколько их, он ответил: «Два вооруженных». Я приказал привести их ко мне. Поляки рассказали, что их часть трое суток находится в лесу, неподалеку от нашего села; офицер прислал их узнать, не началось ли перемирие.
Один из полков бригады был поднят по тревоге, с ним я направился в лес. Поляков было много. Оружие свое они составили в козлы, одни ходили группами, другие завтракали, а третьи грелись у костра. Я приказал старшему офицеру сложить оружие на повозки, построиться и следовать с нами. В селе, проходя мимо меня, офицер скомандовал «Смирно», солдаты прошли рядами, как на параде, повернув голову в мою сторону, а потом на ходу, к великому нашему удивлению, довольно стройно спели «Интернационал». По-видимому, это были те, кого мысленно подсчитывал польский генерал. А я, выходит, не ошибся, наобум назвав завышенную цифру.
Польские солдаты и офицеры, захваченные нами после перемирия, через месяц вернулись к себе на родину.
После окончания войны с поляками наша бригада была переведена южнее для борьбы с петлюровцами. В районе города Литин мы обороняли полосу в двадцать километров. Штаб бригады с двумя эскадронами 1-го кавалерийского полка располагался в Селище, которое от восточной окраины Литина отделялось лишь рекой.
На рассвете мне позвонил командир эскадрона из села Кулыга, в шести километрах западнее Литина: «Атакован большими силами конницы, отхожу на Литин». На этом разговор оборвался.
