Карпинский - Кумок Яков Невахович (лучшие книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗

Что ж, мечта сбылась? Он в академии. Восемь лет назад это сделало бы его счастливым.

Избрание в академию связано по статуту с переездом в Петербург. Его извещают, что будут предоставлены квартира, содержание, лаборатория. Все это у него есть и здесь! Он медлит, колеблется. Пишет письмо президенту. В письме ставит вопрос об организации Минералогического института — предложение новое по тому времени, назревшее. Чтобы осуществить его, понадобится, по его подсчетам, не меньше двух лет. «Раньше же этого срока... я не имею возможности переехать по семейным обстоятельствам».

Академики настаивают. Недоумевают: такого еще не бывало, чтобы новоизбранный медлил влиться в их ряды. В конце концов, быть может не без влияния Карпинского, Федорова оставляют в покое; ему разрешают посещать собрания академии нерегулярно, что являлось, вообще говоря, нарушением устава.

22 сентября 1904 года Карпинский, по-видимому, желая закрепить формально существующее положение, выступил на заседании физико-математического отделения. Протокол гласит: «Положено возбудить ходатайство о разрешении г.Федорову проживать в Москве с сохранением ему содержания от Академии...»

Но Федоров так привык к своей подозрительности по отношению к Карпинскому, что и здесь ему мерещится что-то недоброе. Какая-то, пишет он, «дьявольская интрига». Утром следующего дня он посылает в Петербург письмо и не просто отказывается от вознаграждения (что мог бы сделать, никого не обижая) — он обвиняет авторов проекта в намерении запятнать его имя!

Это конец. Отступать теперь некуда. Остается подать прошение об отставке. «Ваше Императорское Высочество, — обращается он к президенту великому князю Константину, — изволили видеть... попытку запачкать мое имя, побудив принять участие в противозаконном дележе казенного пирога. Такова пропасть в воззрениях, целях, задачах скромных людей науки, подобных мне, и господ академиков, важных представителей нашей бюрократии...»

Под «важными бюрократами», вероятно, понимается и Карпинский.

Эта странная вспышка раздражительности привела, однако, к последствиям, которые трудно было предположить.

Совет профессоров Горного института получает право выбирать директора; раньше он назначался приказом министра. Ведут поиски кандидата. Имя Федорова у всех на устах — в связи с вышеописанной академической историей. Конечно, Евграф Степанович, рассуждают ученые, был несколько несправедлив к академикам, письмо его слишком желчно, но разве не проявил он принципиальности, бескорыстия и независимости характера? А не эти ли черты желательны прежде всего у человека, которому предстоит возглавить институт? И в Петровско-Разумовское направляется приглашение...

Так Евграф Степанович вернулся в Петербург.

Пять лет оставался он на посту директора.

В 1910 году вышел в отставку, получил кафедру кристаллографии — на этот раз действительно самую сильную по этой специальности в стране.

Теперь и впрямь сбылись его самые заветные мечты! И странно: чем-то он сразу становится похож на Карпинского! Он добр, он научился снисходить к слабостям других, принимает у себя друзей, учеников, вечерами музицирует...

Передвинем повествование несколько вперед, ко времени последних встреч Карпинского и Федорова.

1919 год. Пожалуй, за всю историю академии, которая насчитывала без малого 200 лет, не знавала она такого разброда, отчаяния, упадка, перемежаемых взрывами единения, восторга, фантастических проектов. Общие собрания проходили в нетопленном гулком зале, и Карпинский с трибуны, с которой привык говорить о материи Земли или бюджетах отделений, докладывал о крупе, теплых портянках и масле...

Уже два года он президент. Когда после выборов его поздравляли друзья (а то были первые выборы, прежде президенты назначались высочайшим указом), то говорили о достойном увенчании его карьеры, о почете, которым окружено его имя; он отшучивался: «Мне устраивают торжественные похороны». И ни поздравители его, ни сам он и подозревать не могли, какая доля ждет его на этом посту,  к а к а я  работа ожидает...

Александру Петровичу восьмой десяток, он не сразу разобрался в неистовом коловороте событий, происходящих в стране. Всю жизнь он прожил в науке, для науки; ему больно видеть заколоченные лаборатории, пустые кабинеты, неподвижные динамо-машины. На прием приходят старые коллеги, садятся, не снимая шапки, не развязывая шарфа — у президента не топлено; решают, где раздобыть полкило химикалиев для производства опытов.

— А вы слышали, Александр Петрович, такой-то подался в Новочеркасск — там у него родственники держат свиней, так он надеется у них прокормиться...

— А вы знаете, такой-то уехал в Берлин. Увы, отговорить не удалось...

Они прекрасно помнят такие, казалось бы, недавние и неправдоподобно далекие времена, когда переезд кого-либо из академиков в другой город, смерть кого-либо или даже болезнь становились событием, коллеги спешили навестить родственников, кого-то предостеречь, кому-то помочь, кого-то утешить. Теперь уезжают многие, умирают многие, болеют еще больше...

День президента заполнен хлопотами: раздобыть для кого-то пару валенок, вязанку дров, найти корм для собак Ивана Петровича Павлова, соседа по дому и друга. Вместе с Алексеем Максимовичем Горьким заседает он в Комиссии по оказанию помощи нуждающимся ученым и литераторам, распределяет жилье и посылки из-за границы, пайки и книги. Он заботится о каждом академике — и как же ему в такой-то момент не вспомнить о своем беспокойном и великом современнике, забыв все то, что разделяло их в недавние и неправдоподобно далекие годы... Тем более он слышал, что Федоров болен, Федоров голодает...

И он едет к нему домой. Застает в постели. Евграфу Степановичу трудно ходить. Он сильно ослаб, больше лежит. Об их беседе мы знаем со слов Людмилы Васильевны. Академия обновилась, объясняет Карпинский, все, что раньше возмущало в ее порядках Евграфа Степановича, изживается. Наука будет служить людям труда. Просит дать согласие на баллотировку. Федоров дает.

И Карпинский садится и пишет еще одну рекомендацию Федорову. Вместе с ним ее подписывают Вернадский, Курнаков, Крылов — ярчайшие светила на небосводе русской науки того времени.

В январе 1919 года Федорова выбирают действительным членом Академии наук.

«Он со всей энергией принялся за работу, — вспоминала Людмила Васильевна. — Извозчиков не было, приходилось ходить голодным до трамвая, и он очень уставал. Паек — моя надежда — оказался незначительным, а Евграф еще непременно делился со мной, как ни старалась я отнекиваться. При такой слабости своей он еще умудрялся мечтать: с лихорадочно блестящими глазами говорил о Кольском полуострове, о его апатитах, сиенитах и возможных там залежах золота, хлопотал об экспедиции в Америку молодых ученых».

Однако силы заметно убывали, вскоре он вынужден был прекратить свои поездки на трамвае в академию.

Он подолгу недвижимо сидит в кресле: по-видимому, перед внутренним взором протекает вся его жизнь.

«В один из самых голодных дней Евграф грустно сказал: «Теперь, на склоне лет, вспоминаешь пережитые кипучие страсти и с удивлением себя спрашиваешь: к чему было все это? Кому были нужны те внутренние волнения, которые приходилось переживать при проявлении несправедливости? Да и всегда ли это были истинные несправедливости?»

Поразительное признание в устах умирающего! Он судит себя и не во всем оправдывает, посылает прощальное «прости», и нельзя не думать, что оно не относится к Карпинскому, человеку, которого он так когда-то не любил, ревновал к его налаженной и удачливой жизни и истинную душу которого он, кажется, в конце концов оценил.

Весной Евграфа Степановича не стало.

Карпинскому же предстояло прожить еще много лет, много поработать, бороться за преобразование академии, выпускать книги...

Глава 13

Академия

Теперь, когда читателю известно, какую роль сыграет академия в жизни Александра Петровича и какую роль сыграет он в жизни академии, стоит рассказать немного о ней самой.