Загадка миллиардера Брынцалова - Беляева Лилия Ивановна (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
Такой вот был у нас с Ниной Григорьевной разговор — спокойный, доброжелательный. А в изумрудных зарослях аквариума все так же, беззвучно, сверкая нарядной чешуей, плавали рыбки. И конечно же я нисколько не подозревала, что совсем скоро «случится страшное», нечто ну вовсе из ряда вон.
Конечно, ход событий вполне можно было повернуть в другую, обыденную, пресную сторону в тот момент, когда Нина Григорьевна «про курочку» говорила и почему от всего соленого лучше отказаться, если тебе немножко «за двадцать». Проще простого мне было спросить, к примеру, о том, а почему нынче бассейн на территории не работает или, не правда ли, что сюда, на корт, приезжает пресловутый спец по «перестройкам» Бурбулис.
Я же, преисполненная доверия к ее уравновешенности, осмотрительности, рассудительности, внезапно захотела у нее уточнить:
— Скажите. Почему я никак не могу встретиться с женой Владимира Алексеевича? Не знаю уже что и думать… Я же пишу книгу о нем. Без желания его как-то дискредитировать. Мне хочется разобраться в таком явлении, как «крупный, чисто русский предприниматель». По возможности объективно, не идя на поводу у всякого рода мнений-суждений. Я хочу иметь свою собственную точку зрения. Тем более чувствую, что многие печатные органы стараются превратить Брынцалова в козла отпущения, в мягкую игрушку для битья, в некую смешную, нелепую фигуру, от которой можно ждать одних только диких, клоунских поступков… Мне казалось, что его жена, как всякая разумная женщина, сама должна бы захотеть со мной поговорить, объяснит, что, как, оборонить своего мужа, одним словом… Это же так естественно. Может быть, я в этой своей книге смогу совсем как-то иначе представить Наталью Геннадиевну, чем ее рисовала и рисует языкастая, беспощадная «желтая» пресса?
Я еще что-то говорила в этом роде, а Нина Григорьевна глядела-глядела на меня молча и вдруг сняла трубку, набрала номер…
И то, что так много дней казалось недостижимым…
— Пошли, — сказала. — Как куда? К Наталье Геннадиевне.
Мы вышли из помещения. Над нами трепали не по-осеннему свежими листьями высокие тополя, светило солнце, мягко прошуршала шинами машина с тонированными стеклами — и опять тишина.
Мы прошли ну от силы метров сто, как Нина Григорьевна потянула на себя ручку двери аккуратного коттеджа, впрочем, здесь, на территории «Ферейна» — все, все аккуратно обихожено, отчищено, отмерено — что повторять…
За дверью нас встретил молодой парень, охранник, надо полагать, с радиотелефоном, естественно. В темном.
Мы стали подниматься по лестнице. На втором этаже справа, через открытую дверь я, к своему удивлению, увидела вешалки, а на них мужские костюмы…
— Это магазин для наших сотрудников, — объяснила Нина Григорьевна. — Здесь цены снижены.
Наконец мы на третьем этаже. Нина Григорьевна открывает дверь… Я вхожу следом за ней в полутемную прихожую. Снимаю пальто — горничная протягивает мне вешалку… Снимаю сапоги, надеваю тапки и, подхватив сумку, в которой лежит и работает диктофон «Сони», маленький такой и удобный, иду прямо, замечая попутно прекрасный белый рояль, там, впереди… Но, как показывает мне Нина Григорьевна, мне следует, не доходя до белого рояля, повернуть направо, где стеклянная дверь… Кстати, она тоже сняла сапоги и неслышно скользнула в эту самую дверь…
Целиком доверяя своей проводнице, я бесстрашно, с легким сердцем вошла в комнату, где…
«И зря!» — как приговаривает обаятельный, всегда в добром расположении духа ведущий передачи «Блеф-клуб».
Зря не собралась я в один напряженный мускул. Зря мои губы размягчились до полуулыбки. Зря я решила, будто там, за стеклянной дверью, меня ждет «исполнение желаний». Зря перенадеялась на сотни встреч с самыми разными людьми, которые не всегда заканчивались удачно, то есть не всегда в моем блокноте-диктофоне оказывались интересные, своеобычные ответы на вопросы, но что было непременно — это взаимная вежливость и доброжелательность. Потому что «герои» моих будущих интервью, статей, очерков всегда понимали — я пришла к ним делать свою работу.
При этом мы, в процессе беседы, разговора, могли спорить, не соглашаться друг с другом, горячиться, пререкаться даже, но все это, как говорится, «в рамках», не позволяя себе унижать друг друга.
А тут… а здесь… когда еще в моих зрачках блестела белизна элегантного рояля, — свидетельства немалых культурных запросов хозяев данной кубатуры… вдруг я услыхала голос…
Нет, отнюдь не пение, отнюдь не вежливое приглашение войти и сесть… Я даже сегодня, если не обращаться к помощи диктофона, не могу восстановить последовательно тот женский крик и вопль… Мол, как же вы, то ест я, решились писать о Брынцалове?!.. Мол, что я, его жена, не могу с ним вместе написать мемуары, что ли?!.. Мол, нам надо только пригласить корректора, чтоб кое-какие ошибки исправить… и все!
Передо мной стояла молодая высокая женщина в кофтеночке неопределенного цвета с крупными пуговицами, каждая из которых разрисована вроде бы наособицу… Может, Пикассо, а может, и Версаче лично… И в очень короткой, почти балетной юбчонке со змеиным бело-серым узором… Такая получалась голенастая девушка-женщина с пегими, несколько растрепанными волосами… Из глаз ее, широко, прегневно открытых, так и вылетали зеленые молнии.
Я оглянулась на Нину Григорьевну. Она потупилась… Но — молчала. Стало быть, и мне следовало молчать и терпеть?
Однако — почему, по какой причине? Я не получаю ни зарплату на знаменитом «Ферейне», мне никто «с барского плеча» не дарил машин и кухонных комбайнов…
— … кто вам разрешил?!
Мне так странно, удивительно слышать эти «концлагерные» вопросы, этот коммунально-кухонный вариант беседы», что я не сразу соображаю — от меня ждут ответа, и мне предназначен весь этот «подарочный» набор ярости…
Как вы уважаемый читатель, повели бы себя на моем месте? Что бы решили? Как поступили?
Думаю, если бы это была не я, пожилая женщина, а молодая журналистка, — она бы в обмен тотчас рубанула матерно, даже если бы до этого никогда не прибегала к подобному способу защиты своих чести и достоинства.
Но я-то прожила долгую жизнь. Всякого-превсякого насмотрелась. И мне пришло в голову: «Может, с нервами не в порядке?»
И эта материнская, женская жалостливость заставила меня довольно спокойно объяснить:
— Мне разрешил работать над публицистической книгой о нем ваш муж, Владимир Алексеевич Брынцалов.
В ответ — очередной всплеск ярости и череда слов, мол-де, здесь она все решает, а вовсе не Владимир Алексеевич… Так я поняла…
— И тем не менее, — продолжая сохранять тон врача, который имеет дело с «вышедшим из берегов» человеком, сказала, — я делаю свою работу, собираю материал для такой книги с ведома вашего мужа и при помощи его пресс-секретаря Александра Толмачева.
Боже милостивый! Какой же ураган злого раздражения разразился после этих слов! И «срочно сюда Толмачева!!!», и «я его сейчас же с работы выгоню!!!» И батюшки-светы! И ни вздохнуть, ни охнуть! И словно бы я принесла и бросила к ногам Великой мадам по меньшей мере фугасную бомбу в желании взорвать ее Сиятельство заодно с белым роялем…
— Вот что, — говорю, — разбирайтесь между собой сами. Кто из вас кому и что. А я пойду. Мне все это противно.
— Нет! — чуть-чуть потише произнесла Владычица всего и вся, не так уж давно проживавшая в невеликом, негромком городе Черкесске… — Я хочу спросить Толмачева при вас! Сядьте, пожалуйста… прошу вас…
Видимо, под впечатлением совсем уж неожиданных «пожалуйста» и «прошу вас» — я села за стеклянный прозрачный стол и только тут углядела на стене картину, большую, где обнаженное женское тело сияло перламутрово. Старинная рама, тяжелая, золоченая, добавляла ей красоты и избранности… Еще я успела заметить вдали, у противоположной стены, напольные часы в золоченых финтифлюшках, тоже, видать, не серийного производства, из той породы, что хорошо смотрятся в старинных дворцах-музеях… И тем более меня удивило, что все-таки эти основные «апартаменты» (потом мне скажут, что это жилище у них на «Ферейне» принято именовать только так) находятся тут же, вблизи цехов… И как-то это…
