Франсуа Вийон - Фавье Жан (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
Три жадных ростовщика ничему не научились, если не считать песни во славу золота. А от учебы богаче не становишься.
ГЛАВА V. И измениться захотелось мне…
Война закончилась. Французы забыли недавно мучивший их страх: страх смерти, страх разорения, страх перед завтрашним днем. У людей стала проявляться деловая активность. Они начали строить, организовывать, рисковать, творить.
Что мог предпринять в такое время юный парижанин, желающий разбогатеть? Заняться работой? В момент подведения личных итогов поэт, поменяв местами элементы причинно-следственной пары, выразил следующую мысль: работать можно лишь тогда, когда у тебя не пустой желудок. В этом мире все является иллюзией и противоречием, но вот что касается голода, то он вполне реален.
Это вопрос «Зачем?», сформулированный бедняком. А ведь можно подумать, что для школяра, проживавшего почти в самой церкви Святого Бенедикта, путь к успеху был обеспечен. Путь к обильно сервированному столу, к отороченной беличьим мехом шапочке, к просторному собственному дому. В возрождавшемся от лихолетья Париже полет фантазии честолюбцев не сковывался ничем.
Некоторые из них, естественно, выбирали «товар». Однако пора в этом отношении была для столицы не из легких. Руан обретал экономическую независимость, стимулировавшуюся как близостью моря, так и растянувшимися на целый век конфликтами, во время которых Нижняя Сена зачастую оказывалась в одном лагере, а Париж — в другом. Тур воспользовался тем, что принцы перебрались в долину Луары, и завладел некоторыми еще недавно считавшимися традиционно парижскими рынками. Лион превратился в исключительно важный международный торговый центр, где перекрещивались дороги, ведущие к альпийским перешейкам, с приронским путем, ведущим к Средиземному морю. Что же касается государства Филиппа Доброго, то оно имело теперь два полюса — бургундский и нидерландский — и на карте его торгово-финансовых связей Париж занимал более чем скромное место. Дижон и Брюссель были связаны между собой прямой дорогой.
Во времена Вийона уже почти никто и не вспоминал, что когда-то папские сборщики, занимавшиеся гасконскими провинциями, отправляли деньги в Авиньон из Парижа, что когда-то герцог Беррийский считался одним из главных клиентов парижских ювелиров, а герцог Анжуйский заказывал аррасские гобелены в Париже. А главное, ушли в прошлое те времена, когда все сколько-нибудь значительные представители французской знати должны были из опасения, что их забудут, проводить несколько месяцев в году в Париже, ушли в прошлое те времена, когда Бургундия и Фландрия, Бретань и Арманьяк, не говоря уже о Наварре Карла Злого, управлялись с берегов Сены.
Парижские финансы так и не оправились после отъезда ломбардцев. Так во Франции называли и генуэзцев, и флорентийцев, и сиенцев. Начиная с эпохи Филиппа Красивого они были главными импортерами иностранных капиталов и крупными поставщиками предметов роскоши. В основном именно они иногда в качестве менял, иногда в качестве торговцев предоставляли и долгосрочные кредиты на организацию предпринимательской деятельности, и краткосрочные потребительские кредиты. И именно они сделали из Парижа центр финансовых операций, в которых участвовали многочисленные компании, и одновременно превратили его в центр экономической информации.
Столица Карла V и даже еще столица Карла VI была городом, куда прибывали деловые люди и гонцы, где циркулировали идеи, где перекрещивались интересы.
В конце XIII века самым большим состоянием в Париже было состояние финансиста Гандуфля д'Арселль, с которого брался налог 142 ливра 10 су, в то время как налог среднего парижанина составлял десять-двадцать су. Следом за ним шел королевский банкир Муше, или Мушато Гвиди деи Францези. В 1296 году из ста пятидесяти восьми налогоплательщиков, плативших налог, превышавший десять ливров, было сорок три иностранных, в большинстве своем тосканских, компаний или торговцев.
В конце XIV века и в начале следующего века из-за раскола и из-за ссоры с Флоренцией многие из них уехали. Внесли свой вклад и приступы ксенофобии. По существу, эти приступы явились вспышками ярости, направленной против богачей, кредиторов, ростовщиков. Так что Париж опустел. После сильных бунтов 1418 года ломбардцев в Париже не осталось, за исключением немногих ассимилировавшихся, почувствовавших себя французами и зачастую уже больше не занимавшихся финансово-торговыми операциями.
Генуэзец Жан Сак остался в одиночестве, но в 1436 году, когда ушли англичане, его позиции тоже оказались полностью подорванными, потому что, будучи финансистом Бэдфорда, он олицетворял ненавистную налоговую администрацию.
В Париже 1450-х годов кое-какие иностранцы время от времени, естественно, появлялись. Однако обычно ненадолго. А те, кто хотел там обосноваться, старались держаться поближе к королю, то есть там, где принимались важные для деловых людей политические и экономические решения — война либо мир, учреждение той или иной ярмарки, — оперативное знание которых стимулировало инициативу. Два торговца из Бургоса, выгрузившие 30 августа 1458 года в порту у Гревской площади две тысячи шестьсот тюков кастильской шерсти, явились исключением. Они привлекли на некоторое время к себе внимание, но вторично не появились.
А вскоре после того итальянец Кьярини, делая учебник экономической географии для деловых людей, поместил Париж… во Фландрии.
Правда, причины этой ошибки понять, в общем-то, нетрудно: парижский рынок был всего лишь пунктом встречи всех товаров определенного региона, притягательная сила которого объяснялась наличием в нем системы судоходства на Сене и ее притоках. А в структуре более важных торговых маршрутов, берущих начало в Брюгге, в Антверпене и предназначавшихся для пряностей, для квасцов, равно как и для финансовых бумаг, Париж был всего лишь одним из континентальных перевалочных пунктов.
На все усиливавшуюся изоляцию Парижа французы реагировали так же, как иностранцы. Они устремлялись в иные края, поскольку, хотя на парижский рынок и попадали кое-какие товары — вино, соль, зерно, сукно, оружие, — сам этот рынок был настолько маломощен, что не обеспечивал потребности даже северной части королевства. Жак Кёр, финансист Карла VII, в Париж почти не заглядывал. Демонстрируя результаты своей коммерческой деятельности, он обзавелся собственными особняками в Бурже, Туре, Сен-Пурсене, Лионе и Монпелье, но при этом не считал необходимым иметь дом в столице.
Предоставим слово цифрам. В Париже 1420 года менялы по размеру своих состояний находились еще на первом месте, впереди торговцев, за которыми шли владельцы книжных лавок, суконщики, ювелиры и бакалейщики. Тогда же, в 1420 году, из четырех старшин, заседавших в ратуше, все четверо были менялами. Тридцать лет спустя все изменилось. Должность городского старейшины в 1450 году занимал королевский чиновник, а из четырех старшин один был менялой, один — суконщиком, один — бакалейщиком и один — нотариусом. А еще через десять лет королевские чиновники полностью овладели ратушей. Одновременно в иерархии состояний на первое место вышли профессии, кормящиеся от богатства буржуазии, а не от предпринимательства и не от аристократической роскоши. Менялы, суконщики и ювелиры уступили место скорнякам, трикотажникам и особенно галантерейщикам. Советники, адвокаты и нотариусы были людьми, потреблявшими не слишком много рубинов и довольно редко переводившими суммы в Барселону или Геную. Они покупали шелковые ленты, вышитые кошельки, отделанные серебром пояса. Безделушек покупалось больше, чем ценных шкатулок. Торговцы куклами захватили весь Мост менял. И деньги люди занимали чаще для того, чтобы купить подбитый мехом плащ, а не партию индиго.
