«Шпионы Ватикана…» (О трагическом пути священников-миссионеров: воспоминания Пьетро Леони, <br - Осипова И. А.

Среди всего этого света был лишь один темный луч. Особенно меня удивлял настрой новой московской Церкви, которым он хвалился, — готовность выступать заодно с советской властью, в то время как та настаивала на принципе отделения Церкви от государства, более того, советская власть продолжала открыто бороться против религии в школах и в коммунистических организациях.

Как бы там ни было, я был склонен простить многие противоречия, лишь бы по сути сохранялось стремление к высшим целям, к спасению религии. Естественно, нельзя было сразу требовать совершенства как от советского правительства, так и от возродившейся Церкви, тем более что она возрождалась из руин той Церкви, которая на протяжении веков была поражена цезарепапизмом. Итак, с посланником Москвы мы поддерживали добрые отношения даже тогда, когда после своего отсутствия, длившегося несколько месяцев, он вернулся в наш город уже в качестве епископа Кировоградского и викария Одессы, где практически и устроил свою резиденцию.

Отец Николя и я отправились выразить ему поздравления и пожелания и пригласили его на обед. Затем мы сами были гостями на его трапезе. Теперь он говорил нам об открытии церковной семинарии в Москве, представлял нам «Журнал Московской Патриархии», который вновь начал выходить, показывал фотографию старых епископов, вновь вступающих в должность, и новых (более многочисленных), делящих между собой виноградник Господа. Все это было бы прекрасно, если предположить, что одухотворяющее начало всего этого на самом деле было таким, каким его пытались представить.

И все-таки вскоре, несмотря на все желания оправдать изъяны, которые постепенно обнаруживались, зародились сомнения. Трудно ангелу мрака, изображающему из себя ангела света, долго прятать свой змеиный хвост, или, как говорит русская пословица, «шила в мешке не утаишь». Действительно, постепенно замечались уже не второстепенные, а существенные недостатки, подрывающие сами основы и цель божественного установления Церкви.

Новая церковная иерархия, не удовлетворенная тем, что она уже превратила храм в финансовую контору для войска и государства или в орган патриотической пропаганды в поддержку воинственно безбожной власти, вставала на защиту самой этой власти и коммунизма. На страницах «Журнала Московской Патриархии» Сталин превозносился как «посланник Божий», «великий освободитель советского народа», «отец бедных и угнетенных», «учитель народов мира». Даже в литургических молитвах всплывала подобная хвала Сталину.

Уже в октябре месяце (1944 года) один русский православный архиерей сообщил мне о подозрениях, распространившихся среди подчиненных епископа Сергия Ларина, что именно он сообщает в НКВД имена священников, подлежащих уничтожению. В самом деле, вместе с тысячами советских граждан арестовывались и священники. Со временем стало ясно, что он хищный волк, терзающий стадо, но тогда это оставалось всего лишь подозрением, пусть и ужасным. Лишь одно было ясно уже с тех пор — исчезали лучшие православные священники, я сам слышал, как жаловался на это верующий народ.

Наступили октябрьские праздники 1944 года. Ко мне пришел настоятель соседней православной церкви, чтобы спросить, намерен ли я отмечать в церкви годовщину Октябрьской революции или нет. Я ответил откровенно, что самое большее, что мы можем сделать, — это отслужить торжественную панихиду по всем жертвам советской революции. Я объяснил ему, что и им неприлично петь «Тебя, Бога, хвалим» революции, которая в конечном счете принесла Православной Церкви бедствий больше, чем Католической, начав счет с отравленного патриарха Тихона.

Но приказы епископа Сергия не подлежали обсуждению, и во всех церквах Одессы, за исключением наших, отмечалась годовщина революции. Впрочем, эти приказы исходили не лично от Сергия Ларина, а спускались сверху и распространялись по всей новой Православной Церкви.

Первые выпады

Патриарх Московский Сергий умер, предстоял созыв Собора для избрания нового патриарха, на сей раз неоспоримо «каноничного». Этому придавала большое значение и советская власть. Для подготовки Собора в Москву был приглашен также епископ Сергий Ларин.

После возвращения из Москвы Ларин начал выказывать агрессивный настрой против нас, католиков. Это был тот самый дух, который уже обнаруживался в советской печати, позволявшей себе к концу 1944 года публиковать инсинуации против Ватикана и Папы. Можно было угадать намерения Советов, уже уверенных в своей победе: они хотели в полной мере возобновить наступление на религию, прежде всего на Католическую Церковь, в которой видели самое большое препятствие.

В декабре Ларин объявил, что недоволен моей миссионерской деятельностью среди православных. Выразив сожаление, что заставляю его испытывать недовольство, я сказал, что иначе поступать не могу. Тогда он вызвал меня к себе, как это сделал бы начальник, и отчитал в присутствии своего секретаря, старого священника: «Я узнал, что вы занимаетесь прозелитизмом среди православных. Это нехорошо. Есть много атеистов, обращайтесь к ним, делайте из них католиков — я слова не скажу. Идите к сектантам, обращайте их в католицизм, я и на это глаза закрою. Но смотрите, не смущайте сознание наших верующих, а не то… Объединять Церкви мы будем, но тогда, когда посчитаем нужным именно мы, и когда придет время, мы, пастыри, и наши овцы соединимся с Папой. И знайте, что у нас есть способ заставить вас отказаться от этой разлагающей деятельности среди православных».

По тону его голоса можно было сразу понять, что средства, на которые намекал Сергий, были не слишком духовными, но, к счастью, когда речь шла об интересах Церкви, страх не был моим советчиком. Поэтому я свободно ответил, ссылаясь на право и долг поддерживать власть Папы в моей церкви. «Если православные придут послушать меня, я не буду против, а если кто-то из них попросит принять его в Католическую Церковь, я тем более не откажу. Не думаю, что Ваше Преосвященство (представьте себе, какое глубочайшее „уважение“ я испытывал к этому Преосвященству!) вправе помешать мне принимать тех овец православного стада, которые решаются испрашивать пристанища в Овчарне Иисуса Христа. Ведь и их пастыри сами подумывают, не вернуться ли и как, и когда — в Овчарню, являющуюся единственно истинной, как вы сами знаете. И вы не вправе мешать мне, а я не намерен отказывать просящему пристанища».

Однако благоразумие требовало не слишком его раздражать во избежание большего зла, поэтому я сказал, что на самом деле он плохо информирован о моей пропагандистской деятельности среди православных. «Речь идет о редчайших случаях, — добавил я, — когда по причине смешанного брака православный или православная решает стать католиком ради единства семьи».

На этом, казалось, он успокоился. Мы расстались с виду в хороших отношениях, но уже чувствовалось, что между нашими конфессиями возникает ледок. Я говорю именно о конфессиях, согласно представлению, которое в то время я еще сохранял об этой «Церкви». Действительно, в ней я все еще старался видеть продолжение Церкви царского времени, несмотря на растущее подозрение, что я нахожусь пред лицом финансового и политического органа большевистского государства.

Открытая борьба

Окончательное разоблачение этого переодетого волка и всей новой московской «Церкви» произошло спустя месяц на московском Синоде. Епископ Сергий Ларин отправился в столицу в конце января. Собор, которому предстояло избрать патриарха, был созван при полной поддержке советского правительства, того правительства, которое продолжало упорно заявлять об отделении от всякой Церкви и религиозной конфессии. На советских самолетах, на роскошных поездах в советскую столицу были доставлены православные патриархи или их делегаты из Иерусалима, Антиохии, Александрии, Константинополя, менее важных зарубежных кафедр. Они приезжали как гости-единомышленники, как братья «Церкви», возрожденной из пепла дореволюционной Церкви. Непосредственного участия в Соборе, являвшемся поместным, «братья» не принимали. Прочие любопытствующие и симпатизирующие прибыли из протестантского и англиканского мира.