Под черным знаменем - Семанов Сергей Николаевич (книги бесплатно без txt) 📗
Ленин плохо знал народную жизнь, половину взрослого своего бытия прожил вне России, интересы подлинных «рабочих и крестьян» представлял себе сугубо умозрительно, через искаженные марксистские очки. Однако чутьем, инстинктом выдающегося политика он, безусловно, обладал, что он доказал и на II съезде своей тогда еще слабенькой партии, и в апреле 1917-го, и в дни заключения Брестского мира, но с особым блеском он проявил эти свои дарования весной того самого 1921-го. Он понял (видимо, почувствовал): кто даст народу передышку, покой и отдых хоть на несколько лет, за тем сегодня пойдет изнуренная Россия. Он круто повернул руль – и выиграл как политический лидер: коммунисты-догматики резко протестовали, но дело их было обречено – политика важнее теории.
Конечно, люди уже разучились доверять обещаниям, поэтому новые декреты поначалу не спешили принять на веру, но повседневная реальность вроде бы потихоньку
подтверждала обещания. Посыпались многочисленные амнистии – и из Центра, и от всевозможных местных властей. Вот одна из них, пожалуй, важнейшая для данного сюжета: 5-й Всеукраинский съезд Советов объявил «амнистию-прощение бандитам, которые добровольно явятся до 15 апреля 1921 года». Потом срок помилования продлили до 15 мая, потом еще и еще. Обо всем этом широко оповещала местная печать.
Конечно, к исходу гражданской войны отвыкли верить декретам и амнистиям, и не без оснований. Этим поначалу тоже не очень-то верили, но… то один, то другой хлопец возвращался в родную хату, и вроде бы ничего. А ведь сколь многим хотелось домой, к мирному труду! Опять же, подчеркнем, многим, но не всем, и это важно иметь в виду при осмыслении последних времен махновщины.
Война всегда ужасна и разорительна, но самая страшная из всех – гражданская война. Тут нет ни законов, ни правил, жизнь человеческая висит на волоске. Однако за время многолетних войн накапливается огромное и неистребимое племя вояк, для кого нет иной жизни, кроме этой самой, которым, как гениально предупреждал Пушкин, «и чужая головушка полушка, и своя шейка копейка». За время бесконечных насилий, что тянулись в России с 1914-го, а по сути – с 1905-го, за эти долгие годы народился целый слой кондотьеров, из числа тех, о ком еще триста лет назад, во время страшной гражданской войны в средневековой Германии, сказано было, как припечатано: «война кормит войну».
С поздней весны 1921-го к Махно стекалось множество этих самых «кондотьеров войны», а мирные селяне потихоньку разбегались по домам. Но грозный батько по-прежнему оставался силен, смело и решительно передвигался, ускользая от сильных противников, и громил слабейших. И тут Нестор Махно сделал одну-единственную, пожалуй, военно-политическую ошибку. Он не учел того, что теперь политика стала заменять силу, он не почувствовал громадной усталости украинского селянства, своей социальной опоры, и решил, переоценив свои силы, пойти штурмом на тогдашнюю столицу Советской Украины – Харьков.
Операция эта произошла в середине мая 1921-го, окончилась, что можно предположить, полной неудачей (к сожалению, никаких подробностей об этом деле в источниках не сохранилось). Дальше – больше. На Полтавщи-не, в лесистой пойме реки Сулы, махновцы были врасплох застигнуты красными частями и потерпели сокрушительное поражение; случилось это в последних числах июля. Не раз терпел неудачи Нестор Иванович Махно, однако каждый раз пополнялся новыми силами. Теперь приток этих сил иссяк. И вот приближающийся итог: селяне, его социальная опора, устали, хлопцы разбегаются по хатам. По сведениям Д. Лебедя, к осени 1921-го (то есть в основном за летние месяцы) сдалось в общей сложности 30 махновских командиров и 2443 рядовых. Это очень много, но ведь далеко не все вернувшиеся так или иначе учитывались органами политического надзора; можно с уверенностью предположить, что «неучтенных» махновцев, бросивших оружие, было не меньше, если не больше. Окружали теперь Махно кучка старых сподвижников да те отчаюги, которым нечего ждать и нечего терять."
В 1926 г. Э. Эсбах, видимо из бывших российских штабных офицеров, опубликовал в специальном военном журнале краткую статью о «последних днях махновщины на Украине», где приведена обстоятельная и по-военному точная схема передвижений Махно и его поредевшего воинства летом 1921-го. Графика эта впечатляет. Где только не побывали запыленные тачанки Нестора Махно в ту пору! Ну, ладно, почитай вся Украина, но ведь и далее залетали махновцы – в область Войска Донского, которую исколесили изрядно, до Волги добрались! И нигде уже надолго задержаться не смогли, а силы их таяли, а пополнений становилось все меньше, все меньше…
Известно по сводкам советских военных архивов, что в наибольшей точке удаления от родной Екатеринославщины Махно находился в августе 1921-го – сперва в районе Хопра (среднее течение Дона), а потом наведался даже в Нижнее Поволжье. Силы у некогда грозного батько оказались уже ничтожны: по данным советской разведки, на 25 июля в его отряде числилось «150 сабель» при нескольких пулеметах… И это после десятков тысяч конных и пеших войск, артиллерии, подобия правительства и гражданской администрации и многого, многого иного. Итог выразителен, но закономерен:
Нестор Махно пережил махновщину, тем более свою «махновию».
О последних неделях пребывания Махно и махновцев на Украине почти ничего достоверного не известно. Из всех старых сподвижников около перераненного батько остался только Левка Задов. Он и ушел с Махно за кордон, но уже в 1924-м вдруг возвратился в СССР. Был он еще молод – 1893 года рождения. И тут начинается самое любопытное: махновского обер-палача не только не казнили, но даже – взяли на штатную должность в Одесское – «на родине», так сказать, – ГПУ. Там он и прослужил до конца 30-х, когда в советских верхах, в том числе и своих, чекистских, начали убивать всех без разбора. Однако сын Левки Задова, носивший подлинную фамилию отца – Зиньковский, стал офицером советского Военно-Морского Флота, уже после войны вышел в отставку в звании капитана первого ранга. Никаких данных нет, но можно предположить, что Задов был «внедрен» к Махно «органами» еще в самом начале махновского движения… Вполне возможно: ВЧК и не такие мероприятия проводила. Ныне, как сообщалось в печати, Лев Задов тоже реабилитирован…
В середине лета стало ясно: долго гулять Махно и остаткам войск его не придется. Как всегда, Нестор Иванович не колебался в принятии крутых решений. 13 августа, преследуемый со всех сторон, ведя с собой лишь сотню отпетых своих хлопцев, он из родных мест пошел к Днепру, а через три дня, около Кременчуга, переправился через реку на лодках, каким-то образом даже лошадей сумели перевести, но много оружия и имущества бросили. Здесь их накрыли красные, учинили запоздалую стрельбу, Махно вновь получил ранение, но легкое. 19 августа на реке Ингулец махновцев опять нагнала красная кавалерия, атаку удалось отбить, оторваться от преследования, но путь оставался теперь один – за кордон. Иначе – гибель.
Преследуемые по пятам, махновцы отходили в сторону румынской границы. 22 августа Махно получает новое пулевое ранение – в затылок, правда скользящее, но довольно болезненное. Его кое-как вынесли из боя 26-го в стычке с красными уцелевшая махновская сотня опять понесла потери, но Махно, не утратив от боли и потери крови присущей ему твердости воли, вновь ускользает от преследований, круто поменяв свой маршрут, и 28 августа переходит Днестр – в Румынию.
Но здесь уже открылась совершенно новая глава в судьбе Нестора Махно и его молодой супруги.
Теперь самое время возвратиться к «Автобиографии» Галины Андреевны Кузьменко, уже цитированной в начале книги; автограф она отдала мне в 1968 году:
«В августе 1921 года вместе с мужем в составе небольшого отряда перешла через Днестр в районе Бельцы и попала в Румынию. Весной 1922 года из Румынии перебралась вместе с мужем и десятью (наверху слова написано – «несколько». – С. С.) сотоварищами в Польшу, где была посажена в лагерь Щалково. Я снеслась с советской миссией в Варшаве. Здесь вскоре польские власти меня, мужа и еще двух товарищей обвинили в подготовке вооруженного восстания в Восточной Галиции с целью оторвания таковой (Галиции) от Польши и присоединения к Советской Украине и посадили в тюрьму в городе Варшаве. В тюрьме мы просидели 14 месяцев, после суда были все освобождены. В тюрьме я родила дочь Елену 30 октября 1922 года.
По освобождении из тюрьмы мы с мужем переехали из Варшавы в город Торн (это в Восточной Пруссии тогдашней Германии. – С. С). Через несколько месяцев, в 1924 году, из Торна выехали в город Данциг с намерением через Берлин переехать в Париж. В Данциге мы были арестованы. Немцы выразили недовольство тем, что Махно с 1918 года со своими отрядами изгонял немцев-«колонистов» из Украины. Мужа заключили в крепость, а меня в тюрьму. Через несколько дней я с ребенком была освобождена и уехала через Берлин в Париж. Через год приблизительно муж бежал из данцигской крепости и тоже прибыл в Париж. В Париже он понемногу работал на разных работах, то декоратором на киностудии, то сапожником, то в редакции анархистской антимилитаристской газеты, то занимался плетением туфель, то оставался без работы. Сотрудничал в анархистском журнале «Дело труда» и писал свои мемуары. Много и подолгу болел, он был болен туберкулезом еще с царской каторги, и в июне 1934 года умер от туберкулеза.
Я в Париже также работала то на фабрике, то в швейных мастерских, то поваром, то репетитором. Работала также в 1927 – 28 году в одной советской организации «СУГУФ» (Союз украинских громадян у Франции) в качестве экспедитора газеты «Українськи Вісти», заместителя секретаря «СУГУФА», пока газета не была прикрыта и всем главным участникам организации не было предложено покинуть пределы Франции. Прожила я в Париже до 1943 года, оставаясь последние годы безработной. В 1943 году, во время второй мировой войны, я переехала из Парижа в Берлин, где жила и работала в то время моя дочь. После занятия Берлина русскими, 14 августа месяца 1945 года я с дочерью были задержаны и в конце 1945 отправлены в киевскую тюрьму. В августе 46 года я была осуждена ОСО по ст. 54, пункту 13 на восемь лет ИТЛ, которые и отбывала в Дубравлаге. По окончании срока 15 августа 1953 года меня задержали еще около девяти месяцев и освободили только 7 мая 1954 г., после чего я прибыла в г.Джамбул».
