Тайный брак императора: История запретной любви - Палеолог Морис Жорж (полные книги .txt) 📗
В числе покровителей Распутина в начале его деятельности был также тибетский доктор Бадмаев, сибиряк из Забайкалья, монгол, бурят. Не имея университетского диплома, он занимался лечением не тайно, а совершенно открыто — лечением странным, с примесью колдовства. К концу войны с Японией один из его высокопоставленных клиентов из признательности отправил его с политическим поручением к наследственным правителям китайской Монголии. Для того чтобы обеспечить их содействие, Бадмаеву поручено было отдать им двести тысяч рублей. Вернувшись из Урги, он изложил в докладе блестящие результаты своей поездки и на основании этого письменного сообщения удостоился соответствующей благодарности. Но вскоре было замечено, что Бадмаев оставил себе эти двести тысяч рублей. Инцидент стал принимать скверный оборот, однако вмешательство высокопоставленного клиента уладило все. Доктор свободно вздохнул и снова принялся за свои каббалистические операции.
Никогда еще не было такого притока больных в его кабинет на Литейном, ибо распространился слух, что Бадмаев привез из Монголии всякого рода целебные травы и магические рецепты, с большим трудом полученные у тибетских шаманов. Сильный своими невежеством и фанатизмом Бадмаев без колебания брался за лечение самых трудных, самых темных случаев. Он, впрочем, оказывал известное предпочтение нервным болезням, психическим страданиям и загадочным расстройствам женской физиологии.
Бадмаев сам приготовлял прописываемые им лекарства под странными названиями. Он производил, таким образом, опасную торговлю наркотиками, заглушающими боль, анестезирующими, месячногонными и возбуждающими средствами. Он именовал их "Тибетским элексиром", "Порошком Нирвитти", "Цветами азока", "Ниэн-Ченским бальзамом", "Эссенцией черного лотоса". В действительности Бадмаев получал ингредиенты для лекарств у знакомого аптекаря.
Царь и царица несколько раз приглашали Бадмаева к цесаревичу, когда обыкновенные врачи оказывались бессильными остановить у ребенка приступы кровотечения. Там он и познакомился с Распутиным. В одно мгновение шарлатаны поняли друг друга и заключили союз.
Но с течением времени здоровые элементы столицы были взволнованы скандальными легендами, распространившимися о "старце" из Покровского. Частые визиты Распутина в царский дворец, его доказанное участие в некоторых произвольных и злополучных актах верховной власти, наглое высокомерие речей, нравственная распущенность вызвали наконец со всех сторон ропот возмущения. Несмотря на строгость цензуры, газеты разоблачали гнусную деятельность сибирского чудотворца, не осмеливаясь касаться личности императора, но публика понимала с полуслова. "Божий человек" почувствовал, что ему нужно бы испариться на некоторое время. В марте 1911 г. он вооружился посохом и отправился в Иерусалим. Это неожиданное решение наполнило поклонников Распутина печалью и восхищением: только святая душа могла так ответить на оскорбления злых людей. Затем Распутин провел лето в Царицыне у своего доброго друга и соратника, монаха Иллиодора.
Между тем царица не переставала писать и телеграфировать Распутину. Осенью она заявила, что не может больше выносить его отсутствия. К тому же кровотечения цесаревича стали повторяться чаще. А если ребенок умрет… Мать не успокаивалась ни на один день: беспрестанные нервные припадки, судороги, обмороки. Царь, любящий свою жену и обожающий своего сына, чувствовал себя глубоко удрученным.
В начале ноября Распутин вернулся в Петербург И тотчас же возобновились безумства и оргии. Но среди его поклонников обнаружились уже некоторые разногласия: одни считали Распутина стишком похотливым, других беспокоило его растущее вмешательство в церковные и государственные дела. Как раз в это время в духовных кругах волновались по поводу позорного назначения, полученного от царя благодаря его слабости: Григорий добился назначения тобольским епископом одного из друзей детства, безграмотного, непристойного, гнусного отца Варнавы. Одновременно стало известным, что обер-прокурор Синода получил приказание пожаловать Распутину сан иерея. На этот раз поднялся скандал.
29 декабря саратовский епископ Гермоген, монах Иллиодор и несколько иереев устроили ссору со "старцем". Они ругали его, толкали, обзывали: "Проклятый… богохульник… блудодей… скот смердящий… ехидна дьявольская…" Наконец они стали плевать в лицо Распутину. Сначала он растерялся, потом, припертый к стене, попробовал ответить потоком ругательств. Тогда Гермоген, колосс, с размаху нанес ему несколько ударов по черепу своим наперстным крестом, выкрикивая: "На колени, несчастный… На колени перед святыми иконами! Проси у Бога прощения за твои гнусные мерзости. Поклянись, что больше не осмелишься осквернять своей гнусной образиной дворец нашего любезного государя!" Распутин, дрожа от страха, с разбитым в кровь носом, ударяя себя в грудь, бормоча молитвы, дал клятву, что никогда больше не увидит царя. Наконец он вышел, осыпаемый градом последних проклятий и плевков. Едва спасшись из этой западни, он поспешил в Царское Село.
Распутину недолго пришлось ждать удовлетворения своей мстительности. Несколько дней спустя, по требованию обер-прокурора, Синод лишил Гермогена епископской кафедры и сослал его в Хировицкий монастырь, в Литву. Что касается монаха Иллиодора, то он был схвачен жандармами и заключен в исправительный Флорищевский монастырь, близ Владимира.
Полиция вначале была бессильна замять скандал. В Думе лидер октябристов Гучков в прозрачных выражениях осудил двор за сношения с Распутиным. В Москве самые признанные представители православного славянства, граф Шереметев, Самарин, Новожилов, Дружинин, Васнецов публично протестовали против раболепия Синода. Дошло до того, что они потребовали созыва всероссийского собора для реформы Церкви. Сам архимандрит Феофан, раскусив наконец "Божьего человека", никак не мог простить себе, что рекомендовал Распутина при дворе, и с достоинством возвысил свой голос против него. Вскоре Феофан, хотя он был духовником царицы, был сослан по постановлению Синода в Крым.
Председателем Совета министров был в это время Коковцов, временно управлявший и Министерством финансов. Он делал все возможное, чтобы представить своему государю в настоящем свете всю гнусность "старца". 1 марта 1912 г. Коковцов умолял царя разрешить отослать Григория обратно в его родную деревню. "Этот человек овладел доверием вашего величества. Это шарлатан и негодяй наихудшей породы. Общественное мнение против него. Газеты…" Царь прервал своего министра презрительной улыбкой. "Вы обращаете внимание на газеты?" — "Да, государь, когда они нападают на моего государя и от этого страдает престиж его власти. А в данном случае наиболее лояльные газеты оказываются наиболее суровыми в своей критике".
Со скучающим видом царь опять прервал его: "Эти критики бессмысленные. Я знаю Распутина". Коковцов гадал, стоило ли продолжать. Однако он закончил: "Государь, ради династии, ради вашего наследника, умоляю вас — дайте мне принять необходимые меры, чтобы Распутин вернулся в свою деревню и никогда больше не возвращался". Царь холодно ответил: "Я сам ему скажу, чтоб он уехал и не приезжал больше". — "Должен ли я считать это решением вашего величества?" — "Это мое решение". Затем, посмотрев на часы, которые показывали половину первого пополудни, царь протянул Коковцову руку: "До свидания, Владимир Николаевич, я вас больше не задерживаю".
В тот же день в четыре часа Распутин подозвал к телефону сенатора Д., близкого друга Коковцова, и насмешливо крикнул ему: "Твой друг, председатель, пытался сегодня утром напугать "папку". Он наговорил ему на меня всячески, но это не оказывает никакого действия. "Папка" и "мамка" любят меня по-прежнему. Ты можешь телефонировать об этом от моего имени Владимиру Николаевичу".
