Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала - Глейзер Владимир (книга жизни .txt) 📗
Через неделю получаю от зава телеграмму с требованием срочно явиться на работу (наверное, заказанный им продукт был скоропортящимся, не помню). Я отстучал в ответ, что имеются сложности с авиа — и железнодорожными билетами в связи с летним сезоном. Раздраженный руководитель среднего звена присылает мне резкую депешу следующего содержания: «Обстановке служебной необходимости срочно выезжай любым видом транспорта».
В тот же день я с вещами поехал в Речной порт, купил билет первого класса на белый теплоход «Александр Фадеев» и целую неделю впервые в жизни на верхней палубе шикарного туристического лайнера курил табак и пил вино. Стоил вояж несусветных денег, на возврат которых я рассчитывал.
Когда я, сытый и загорелый, предстал пред слезными очами бледнолицего десятника с пустыми руками, великомученик чуть не лопнул от гнева и возмущения и, цепко схватив меня за руку, потащил к шефу Шевчику.
Растолкав посетителей в приемной, он ворвался к уже подвыпившему боссу. И, брызжа во все стороны слюной, начал докладывать ему об открыто совершенном тяжком преступлении — растрате казенных денег в особо крупном размере. Профессор выслушал тираду и спросил меня:
— Ну, а ты что молчишь, Глейзер?
Я вежливо вытащил из кармана мою курбскую переписку с завлабом грозным и тихо спросил:
— В чем вы, Владимир Николаевич, видите нарушение?
Шеф внимательно ознакомился с представленной документацией, откинулся на спинку кресла и, обращаясь к пламенному опричнику, огласил соломонов приговор:
— Оплати ему командировочные, мудак! И оба — вон отсюда!
Правой рукой и левым глазом Шевчика был высокий, стройный и веселый красавец из бывших комсомольских вождей Ренат Шакирович Амиров. Демократом он был без кавычек, условия номенклатурных игр соблюдал прагматично и не более, а когда сильно напивался, ложился на пол или на землю и громко объявлял:
— Нам, татарам, одна хуй! — И, главное, не врал.
Шевчик справлял очередной день рождения в ресторане с людьми из своего ближнего круга. Я пьянствовал в соседнем, не помню с кем. Линии нашей судьбы пересеклись в квартале от дома шефа, когда я увидел на углу пошатывающегося Рената, а в ста метрах — поворачивающих к дому Владимира Николаевича с супругой. Ренат честно рассказывал мне о ходе именин, добавив, что продолжения, к величайшему его сожалению, уже не будет, когда я своим стремительным взором усек замсекретаря парткома доброго алкоголика Юрия Ивановича, огородами, как Котовский из анекдота, нырнувшего в подъезд шефа.
— Ренат, — начал я тотчас созревшую провокацию, — а праздник-то продолжается. Но некие злые силы вычеркнули тебя из ближнего круга друзей именинника. И с этим надо бороться!
Обиженный верностью моих предположений, Амиров тотчас предложил мне заглушить его горе в каком-нибудь шинке. Однако я продолжил предательскую акцию.
— Добро должно быть с кулаками. Давай сожмем твою обиду в мой кулак и пойдем вместе к шефу для выяснения отношений!
— Да ты с ума сошел! Выкинет, как щенков, из дома с непредсказуемыми последствиями!
— Кто не рискует, тот не пьет кизлярского! — намекнул я на любимый коньяк Рената.
— Ладно, — согласился с финалом предстоящего похода на Варшаву бывший отчаянный комсомольский вожак. — Только ты идешь первым!
Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Через пять минут мы, с дистанцией в лестничный пролет, поднялись к волшебной двери. Ее без замешательств открыла шефиня и расплылась в улыбке непредвиденного удовольствия — она была не только красавица, но и умница.
— Володенька, дорогой, заходи, Владимир Николаевич будет доволен, ты же у нас никогда не бывал, правда?
— Я не один, Надежда Петровна, а с мальчиком, он стеснительный и ждет отдельного приглашения внизу, на лестничной площадке.
— Ренатик, солнышко, — заглядывая вниз, проворковала шефиня, радостно прочувствовав надвигающийся скандал, — проходи, дорогой, долгожданненький!
Гуськом мы прошли в идеально чистую квартиру, где, для основательности, я, а потом и Ренат сняли в прихожей обувь, и под музыку Вивальди-Вивальди-Вивальди, доносящуюся из зала, один за другим в носках продефилировали на тайную вечерю.
— Незваный гость хуже Рената Шакировича! — под гробовое молчание апостолов произнес я заготовленное в подъезде вступительное слово.
Тут тишина стала еще гробовей, так как замолкла пластинка. Я подошел к проигрывателю, рядом с которым лежала следующая музыкальная заготовка — Гайдн в красочной обложке, — быстро оценил напряжение и, взяв в руки диск, начал с умным видом вслух зачитывать крупными буквами написанную на обложке шпаргалку:
— О, Франц Йозеф Гайдн! Олимп классической венской школы! Предтеча Моцарта и Бетховена, доведший до совершенства и симфонию, и квартет, и сонату. Сто четыре симфонии! Восемьдесят три квартета! Пятьдесят две чудесных сонаты! Это нам всем о чем-то говорит? Предлагаю начать сегодняшнее прослушивание со знаменитой симфонии… «Прощальная»!
«Похоже, я в кон попал с апофеозом, не врут обложки и календари», — горько спрогнозировал я в уме ход дальнейших событий.
Эрудированные только в области физики адепты открыли рты от моих специальных познаний шире, чем от моей наглости, даже Ренатик разомкнул одеревенелые губы. Шеф набычился, и я понял ошибку в начальных условиях уравнения, за решение которого по молодости и дури взялся, — клиент был трезв более, чем пьян!
Тут в залу мелкими шажками шоколадницы вплывает шефиня Надюша с расписным подносом, заставленным чашечками мейсенского фарфора, и принимает посильное участие в комедии:
— А вот и чай, дорогие гости! Володенька, вы с чем предпочитаете — с лимоном или с вареньем?
— С коньяком кизлярским, если можно! — подсказывая Ренату неминуемо близкий финал, вежливо говорю я.
И тут сказал Учитель:
— Все! Ренат остается, а мы со старшим инженером на минутку уединимся!
В прихожей шеф лично вручил мне в руки грязные туфли, открыл входную (выходную!) дверь и, настойчиво выталкивая искателя приключений наружу в одних носках, промычал:
— Если я эту твою цыганочку с выходом, паче чаянья, за делами не забуду, завтра же тебя уволю как пить дать!
Через пять минут к лавочке в темном дворе, где в ожидании финала ждал я незадачливого компаньона, выкатился с ботинками в руках взъерошенный Ренат.
— Ну, что? — с несбыточной надеждой спросил я.
— Шеф меня уволил!
— А дальше?
— А дальше сказал: «Ну что, Ренат, не выпить ли нам на посошок?» И хлопнул стакан водки!
Я понял, что мое научное и Ренатово административное будущее небезнадежно — шеф прямой дорогой пошел в спасительный запой!
СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО
Каждый советский человек мог и умел быть свободным. Особенно в отпуске. А если ты его проводишь на московском международном кинофестивале, естественное чувство внутренней свободы неестественно обостряется сладкими картинками внешней. Сидишь в темном зале и, пока не включат свет, упиваешься борьбой за права человека на широком экране и другими гуманитарными ценностями от ретроспективного Феллини до перспективного Формана. С буфетом.
А потом спускаешься с Пушки по Пешке в Елисеевский гастроном для покупки какого-нибудь экзотического напитка с Острова свободы. Рома «Гавана клаб», к примеру. И здесь же, не отходя от прилавка, встречаешь Мишку Пахтера — заядлого картежника и шахматиста на деньги, моего старшего одношкольника, с которым не виделись сто лет, и помнишь о нем только то, что жили в одном доме и у мамы его было необычайно красивое имя, ни до нее, ни после мне не встречавшееся: Чара!
(Хотя вру: был потом такой банк элитный «Чара», нахлобучивший на зеленые миллионы всю московскую попсовую тусовку, а в рублевом эквиваленте и их покровителей — ментов и прокуроров.)
Мишка уже давно бездельничает в каком-то союзном министерстве, тяжело похмелен с ясными целями, мне и моей покупке рад искренне.
— Вовка, пойдем в Москву, там наши, саратовские, опохмеляются!
