Непримкнувший - Шепилов Дмитрий (читать хорошую книгу .TXT) 📗
— А разве «Борис Годунов» и многие другие великие произведения написаны не на «старые сюжеты»? Почему в Комитете по делам искусств такие примитивные взгляды?
Вообще Сталин по разным поводам многократно подтрунивал над высказываниями, что писатели заняты «поиском тем», что такой-то писатель поехал в «творческую командировку» для выбора темы романа или «сбора материала» для повести.
Известно, что, когда зашел разговор на этот счет в одной из бесед с писателями, Сталин спросил:
— Как вам кажется такой сюжет: она — замужем, имеет ребенка, но влюбляется в другого, любовник её не понимает, и она кончает жизнь самоубийством?
Писатели:
— Банальный сюжет…
Сталин:
— А на этот банальный сюжет Толстой написал «Анну Каренину».
Когда Сталин подмечал у начинающего писателя дарование настоящего художника, он проявлял о нем заботу. Помню, что, когда вышел роман Михаила Бубеннова «Белая береза», Сталин интересовался жизненным путем Бубеннова. Поддержал его роман на первую премию. При обсуждении этого вопроса на Политбюро Сталин интересовался его здоровьем. Узнав о болезни Бубеннова, предложил мне организовать его лечение. «И не под Москвой. На юг его отправьте и лечите хорошенько».
Во время обсуждения вопроса о премиях Сталин всегда пытливо доискивался: все ли учтено? Все ли работы просмотрены? Не останется ли кто-нибудь из достойных людей обиженным?
Сталин допрашивал и Жданова, и Фадеева, и меня:
— А такой-то подойдет (и называл одного, другого писателя)? А что выдвинули на премии из прибалтийских республик? А почему ничего нет из Молдавии? Сталинский комитет хватает и представляет нам то, что у него под носом, а остального не видит.
И Сталин сам называл работы латышских, литовских и других писателей из союзных республик и спрашивал:
— А это подойдет? А это годится? А это потянет на премию?
В процессе таких поисков Сталин на заседании Политбюро 31 марта 1948 г. задал вопрос:
— А «Кружилиха» Пановой выставлена?
Кто-то из присутствующих литераторов ответил, что роман Пановой «Кружилиха» вызывает в писательской среде разногласия: одни — за, другие — против.
— А почему против?
— В очень нерадостных тонах показан быт рабочих.
— А как показана жизнь людей в «Городке Окурове»? А какая это хорошая штука. Весь вопрос — правдиво показана? Почему же нельзя дать премию за «Кружилиху»?
— Но ведь важно отношение писателя к событиям людям; кому он сочувствует.
— А кому сочувствовал Горький в «Деле Артамоновых»? Панову ругают за то, что она не разрешила счастливо коллизию между личным и общественным. Смешно. Ну, а если так и есть в жизни? А кто из писателей разрешил эти коллизии?
Больше вопросов не было. Вера Федоровна Панова получила Сталинскую премию 2-й степени.
А Сталин всё продолжал выяснять, добавлять, корректировать:
— А Первомайского выдвинули? А может быть, Костылева за «Ивана Грозного» передвинуть на 2-ю степень? Я думаю, Якобсону за «Два лагеря» (так Сталин назвал пьесу А. Якобсона «Борьба без линии фронта») можно дать 1-ю премию. Грибачеву за «Колхоз „Большевик“ можно дать премию. Только образ парторга в поэме не развернут.
Александр Фадеев предложил включить цикл стихов Николая Тихонова «Грузинская весна» на 2-ю премию. Сталин (смеясь):
— Вот это удружил другу. Я предлагаю включить Тихонова на 1-ю степень.
Наряду с высокой требовательностью к художественным достоинствам произведений, Сталин иногда в этом вопросе проявлял непонятную терпимость и такую благосклонность к отдельным работам и писателям, которая не могла не вызывать удивления. В этой связи можно упомянуть о Ф. Панферове.
Федора Ивановича Панферова я знал на протяжении многих лет. Он несколько раз заглядывал ко мне домой на чашку чая и в Пушкино, когда мы с П.Ф. Юдиным и другими работали над учебником политической экономии. Я как-то навещал его и его супругу А. Коптяеву на их даче на Николиной Горе.
Я считал Ф. Панферова писателем посредственного дарования. Известное литературно-художественное значение имел лишь его роман «Бруски». В нем было дано большое историческое полотно жизни советской деревни. Правда, это произведение подверглось критике со стороны А.М. Горького за засоренность языка романа всякими вульгаризмами. Но его положительные черты несомненны. Последующие же работы Панферова и в социальном, и в литературно-художественном отношении шли по нисходящей линии. Пьеса же Панферова «Когда мы красивы» и роман «Волга матушка-река» (1952—1953) явно вымучены, ходульны.
Тем не менее на заседаниях Политбюро ЦК и в 1948, и в 1949 годах Сталин обращался к нам с вопросом:
— А Панферов есть?
Услышав наше неопределенное мычание, Сталин в обоих случаях говорил:
— Панферову нужно дать. Ну, критиковали его. А премию нужно дать.
И Панферову присуждалась в 1948 году Сталинская премия 2-й степени за роман «Борьба за мир», а в 1948 году — 3-й степени за роман «В стране поверженных». Это вызывало недоумение и у читателей, и в писательской среде, т.к. оба романа лишены сколько-нибудь серьезного литературно-художественного значения.
Такое же необъяснимое пристрастие проявлял Сталин и к произведениям С. Бабаевского. Роман последнего «Кавалер Золотой Звезды» среди писателей и читателей стал своего рода классическим образцом «лакировочной литературы». Реальная жизнь колхозной деревни с её трудностями, противоречиями, напряженной борьбой нового, светлого против сил и традиций старого, отживающего подменялась здесь идиллически-сусальными картинами. Однако Сталин положительно отнесся и к этому роману, и к его продолжению — «Свет над землей». Роман трижды был отмечен Сталинской премией.
Тщательно готовился Сталин и к рассмотрению вопросов о премиях за произведения живописи и скульптуры. Сталин и другие члены Политбюро (кроме Жданова) не посещали Третьяковской галереи и других выставок, где можно было ознакомиться с работами, выдвинутыми на Сталинскую премию. Поэтому Агитпроп иногда перед заседанием Политбюро устраивал в Екатерининском зале Большого Кремлевского дворца обозрение полотен и скульптур, выдвинутых на премию. Сталин и все члены Политбюро приходили посмотреть на них.
Однако Сталин этим не удовлетворялся. Он иногда приходил на заседания с журналом «Огонек», где печатаются репродукции с картин, или с какими-то почтовыми открытками и задавал самые неожиданные вопросы:
— А вот в «Огоньке» напечатан портрет Станиславского художника Ульянова. Можно дать премию?
Я говорю «неожиданные» потому, что действительно никогда невозможно было предвидеть, какие новые предложения внесет Сталин или какие коррективы сделает он к проекту Агитпропа.
Так, например, известно было, каким благожелательством пользовался в правительственных кругах народный художник СССР, президент Академии художеств А.М. Герасимов. И вот уже после смерти Жданова на заседании Политбюро 26 марта 1949 года рассматриваются предложения Комитета по Сталинским премиям насчет полотна Герасимова «И.В. Сталин у гроба А.А. Жданова» и портрета В.М. Молотова.
Сталин:
— Ничего особенного в этих картинах нет. Герасимов немолодой художник. Поощрялся. Нужны ли ещё поощрения? Надо как следует подумать и оценить — достоин ли он ещё премии.
Все молчали. Сталин, обращаясь ко мне:
— А вы как думаете о Герасимове?
Я честно высказал то, что думал на этот счет. Сталин — после долгой паузы и энергичного потирания правой рукой своего подбородка — жест, который всегда означал у него напряженное раздумье:
— Потом, нельзя же так: всё Сталин и Сталин. У Герасимова — Сталин, у Тоидзе — Сталин, у Яр-Кравченко — Сталин.
Но это Сталин говорил неискренне. Ибо и после наигранного разноса «за Сталина» литературные произведения, полотна, кинокартины, в которых прославлялся Сталин, без сучка и задоринки проходили на Сталинские премии.
На этом же заседании, когда зашел вопрос о присуждении премии Александру Кибальникову за скульптуру Н.Г. Чернышевского, Сталин сказал:
