Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда - Шаттенштейн Евгения Ричардовна (читать книги онлайн бесплатно полностью без .TXT) 📗
С ухудшением продовольственного снабжения, даже несмотря на непрекращающиеся бомбардировки, население все меньше и меньше использовало бомбоубежища. Главным становилась задача — достать питание. На улицах вокруг Кузнечного рынка образовался черный рынок. Сюда люди шли, чтобы обменять свои хорошие вещи и ценности на продукты. Этим пользовались различные негодяи, имевшие доступ к продуктам питания.
Папа выменял у дворника дома 27 по Свечному переулку небольшой пакет отрубей, в нормальное время предназначенных для корма лошадей. Мама на черном рынке выменяла на какие-то вещи дуранду-жмыхи, твердые пластинки, остатки семян после выжимки из них масла. Варили пищу из столярного клея, жевали кожу.
Поскольку отец и мать работали, то все нехитрое домашнее хозяйство было на мне. Каждая семья постаралась приобрести «буржуйку». Эта мини-печь оправдала себя еще с Гражданской войны. На ней готовили еду, и она же обогревала помещение, выводя отходящие газы прямо в окно. В качестве топлива использовалось все: доски из разрушенных зданий, мебель, антресоли, книги, бумага.
Положение в Ленинграде осложнялось еще и тем, что в нем оказалось очень много (около 300 тысяч) беженцев из окрестностей Ленинграда и соседних областей.
Электростанции работали с перебоями, не хватало топлива. Сначала подача электроэнергии прекращалась периодически, а затем и окончательно. Трамваи и троллейбусы прекратили движение.
После отключения электроэнергии освещение в квартире осуществлялось сначала свечами, а затем коптилками. В стеклянную баночку наливали керосин, через крышку наружу выводили фитиль. Иногда вместо керосина наливалась олифа или любая горючая жидкость. Использовалась также обыкновенная лучина.
Напор воды в водопроводных сетях стал очень слабый. Воду приходилось брать из водоразборных колонок, домовых прачечных, реки Невы.
В течение осени нормы выдачи хлеба и других продуктов неоднократно снижались и достигли минимума 20 ноября. По рабочим карточкам хлеба полагалось 250 г в день, по иждивенческим — 125 г. Эти нормы действовали до 25 декабря. При этом надо учесть, что 50 % и более в хлебе составляли несъедобные примеси.
В ноябре люди, поначалу мужчины, начали умирать. Хоронить их не всегда было возможно, и часто трупы лежали просто на улицах. Впервые я увидел покойников, когда несколько трупов, завернутых в простыни, лежали возле ограды 36-й поликлиники на улице Маяковского.
Моя будущая жена Гета, которой было тогда 4 года, спала в одной постели с умиравшим на ее глазах больным отцом. Ее мама в это время была на работе (на казарменном положении).
Все тяготы голода ужесточались сильнейшими холодами, нагрянувшими на Ленинград. Повторилась зима 1939/40 года, когда шла война с Финляндией, значительно холоднее и длиннее обычной. Но тогда хоть дома было тепло и не было голода. Люди натягивали на себя все, что могли, особенно если приходилось вставать ночью в какие-либо очереди.
Нечистоты выносились прямо во двор и постепенно образовывались огромные замерзшие горы их.
Артиллерийский обстрел и бомбардировка города продолжались. Порой воздушная тревога, связанная с бомбардировкой города, затягивалась на 5–6 часов. Но люди теперь не обращали на нее внимание, так как у каждого были свои дела, да и бомбежка — это не главное. Главное — голод.
Не помню, по какому поводу, но мне пришлось во время воздушной тревоги идти на улицу Некрасова, дом 39, к моему другу Борису Припштейну. Мы сидели за столом, и вдруг в полной тишине закачалась люстра. Мы сразу поняли, что где-то близко взрыв (опыт уже был). Действительно, оказалось, что бомба уничтожила дом 43 (через дом от нас). Улица была завалена разрушенными частями дома.
25 декабря нормы выдачи хлеба по карточкам были повышены до 350 г для рабочих и до 200 г для иждивенцев, но фактически хлеб в магазины почти не поступал, не говоря уже о других продуктах питания. В 4–5 часов ночи я вставал и, закутавшись во все, что можно было, шел занимать очередь в булочную на углу Невского проспекта и ул. Восстания. Люди в очереди мерзли, спрятаться было некуда, а утром продавец говорил: «Расходитесь, хлеба не привезли». А иногда булочная даже не открывалась.
В декабре смертность от голода стала массовой. Люди еле ходили, а уж если человек упал, то он уже встать не мог и умирал. Снег не убирался, во многих местах достигал 0,5 м толщины и более, а если рядом горел дом и его пытались спасти пожарной водой, то там образовывался еще больший слой льда. Так было, например, у дома 9 по Пушкинской улице, где образовался ледяной холм толщиной более метра.
В городе возросла преступность. Были организованные группы людей, которые отнимали у граждан карточки, нападали на фургоны с хлебом. Стал появляться каннибализм. Человеку, не выглядевшему истощенным, опасно было находиться на улице. Моя теща рассказывала, что однажды она везла маленькую Гету на саночках через реку Неву. Внезапно она почувствовала, что саночки стало легче везти. Она обернулась и увидела, что два человека схватили Гету и пытаются уйти. И она вступила в настоящую борьбу за жизнь своего ребенка. Ей удалось вырвать Гету из их рук.
В этот период времени у меня началась депрессия. Есть было нечего, не хотелось жить, и только мягкость и душевная теплота моих родителей улучшили мое состояние. Кроме того, невзирая на большие трудности, руководство города все же сумело нам, детям, сделать праздник Нового, 1942 года. В районной школе ДХВД (Дом художественного воспитания детей) была устроена елка, небольшой концерт, а главное, нас угостили ОБЕДОМ, показавшимся нам тогда вершиной кулинарного искусства. В январе месяце я был на нескольких занятиях в школе. Занятия проходили в том самом бомбоубежище, которое 4 месяца назад спасло мне жизнь.
В помещении было страшно холодно. Нас было всего 5–7 человек. Среди них были мои друзья-одноклассники Алик Кац, Нина Белова и Таня Бирштейн, ставшая впоследствии известным российским ученым-физиком, заслуженным деятелем науки РФ, лауреатом европейской премии L’Oreal-UNESCO «Женщинам в науке».
Мы все в городе уже знали, что налаживается Дорога жизни по льду Ладожского озера. По всей вероятности, продукты и не поступали в магазины, потому что шел процесс их накопления. В этот же период начался второй этап эвакуации населения по льду Ладожского озера. Эвакуация коснулась также многих институтов с их сотрудниками. Среди эвакуированных был и мой одинокий дядя, инвалид с детства.
В конце января мой отец слег и больше уже не вставал. Он медленно угасал.
Когда-то наша квартира была большой и коммунальной и имела два входа: с парадной лестницы и с дворовой лестницы. В 30-х годах квартиру разделили. Наша семья получила отдельную квартиру со входом со двора, а за стенкой осталась меньшая, чем раньше, коммунальная квартира. В одной из комнат этой квартиры жила семья сестры отца (моей тети Хаси). В январе от голода умерли ее муж и сын, она осталась со вторым сыном, Ильей, который был очень близоруким человеком и поэтому не находился в армии.
