Загадка миллиардера Брынцалова - Беляева Лилия Ивановна (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
— А способен наш народ на бунт?
— Способен. А что эти бунты дают? Бунт любой — это негативно. Никогда положительного не давал. Ничего положительного не давал. Он только учит элиту правящую, чтобы не дать ему взбунтоваться, способом подавления. Поэтому фетишировать, что вот народ, туда-сюда — это мура. Нам народ нужно вести за собой. Историю делают пассионарии, поэтому роль личности в истории незаменима. Будет личность, будет партийная организация — будет народ. Ну а великое государство у нас по одной простой причине: была великая коммунистическая партия. Может быть, она неправильно поступала, но была у нас организация, которая ломала ребра Америке, всем. Нет партии, нет личности — вот тебе народ, срань болотная. Что, не так? Ну, что дальше, чем гордиться? Чем гордиться мы должны? Грязными улицами? Ну, в космос запустили, так это было вчера, но по пять, а сегодня по три, помните? Чего гордиться? Я понимаю, сейчас организован народ в Америке, в рамках демократической республиканской партии организованный народ. А если взять даже одну нашу личность — она сильнее американской. Взять нашего пацана — он его, американского, просто поломает, любой московский школьник. В любом плане поломает.
— За счет чего?
— А он смышленее, смекалистей… А государство у нас сумасшедшее, которое не ориентировано на людей, оно ориентировано на себя. Раньше государство понималось как средство угнетения, средство навязывания своей воли, одного класса другому. Ну, класс был, допустим, феодалов, рабовладельцев, был класс капиталистов. Сейчас государство общенародное считается. По конституции от того, бедный ты или богатый, ты имеешь право избирать, то есть государство осуществляет функции для народа, выражает его волю. А на самом деле нет, это ошибка наша, потому что государство не выражает волю народа, его слоев, и все беды происходят из-за этого…
— Почему вы так сравнительно спокойно обо всем этом говорите? Вы уже свыклись со всем этим? Примирились?
— Я? Разве я говорю спокойно?
— Ну все-таки… не на эмоциях. А привыкли считать, что Брынцалов — это одна сплошная эмоция.
— Да ну, а кто там привык? Как они быстро привыкли ко мне, видят меня всего три месяца? Я, депутат Государственной Думы, публично выступаю, говорю народу, как я оцениваю события, как должно быть с моей точки зрения. С точки зрения нормального, уравновешенного человека. Если я буду когда-нибудь президентом, я буду поступать только по закону. И это будет самая лучшая защита для меня.
— Мы же все-таки выбирали президента, демократический строй ради того, чтобы был защищен человек, особенно маленький человек…
— Ну и что дальше? Что изменилось?
— Что?
— Да ничего не изменилось! Еще хуже становится!
— Почему?
— Да потому, что мы выбираем людей недееспособных, мы еще политически недальновидные люди. Да и нету пока еще людей, которые… Мы, к сожалению, не выпестовали политиков, которые были бы, допустим, способны управлять по-настоящему нашим государством. Если раньше коммунистическая партия делала это все, она брала числом, а не умением, было много людей, коллективные решения принимались более-менее верные, пусть они были формальные — партийная местная организация, райком, горком, обком, ЦК, — но все равно, все равно они снизу, сверху смотрели, как люди реагируют, идеологическую подоплеку подсовывали, была масса информации, все было. А сейчас ничего нет! Какая программа? О чем нам говорят? Вот у Бориса Николаевича главный лозунг был таков: если останусь, пойдут инвестиции зарубежные… Тьфу, как посмотришь на них… Никакого понятия не имеют, даже руководители. Ни в банковском деле, ни в политическом устройстве государства, ни в других профессиональных вещах понятия не имеют. Никакого! Я убедился на сто процентов в этом.
— Общались с ним?
— Ну, в общем, я не общался совсем уж так долго, но по деньгам сужу. Раз — загорелся — и опустился, загорелся и опустился. Мизеры какие-то, невозможно так жить. Я даже пошел на выборы, думал — уже потух, Его уже нет. А Он взбунтовался и все нам карты перепутал. Ну, потух, уходи, помните, в январе месяце — никто, ничто не работает. Его нету? Я поэтому и пошел. Что там делать? Я вижу — пустые места, нету людей, да и не с кем бороться, по сути дела, по-настоящему. Нет, вдруг поднялся, засуетился…
— Как же не с кем? Команда же там огромная была.
— У Ельцина — все люди, которые потерять места могли, спохватились, увидев нас, спасать все это дело, спохватились и вытащили. Так вот Он и смог, а Он и не знал… Ему Коржаков говорит: «Не будем бороться». А Чубайс: «Давай, мы задавим, давай!» И вот все они так. Страшно, когда нет идеи…
И — все. И вроде бы не ссорились, но внезапно Владимир Алексеевич сказал:
— На следующей неделе у меня времени не будет.
То есть договоренность лопнула… А ведь я только начала вроде что-то понимать… Только-только притерпелась к неустойчивому «ты — вы»… Но вопросов-то в блокноте еще ого-го сколько! Как быть? Что делать?
— Ждать, — посоветовал мне Александр.
Единственное, что несколько утешило спустя время, — это разговоры в журналистско-писательских кулуарах, где мне рассказывали:
— Ребят вызвали в офис, вроде сам товарищ миллиардер захотел какой-то интерьер обнародовать — они пришли как люди, а он им: «Убирайтесь! От вас потом пахнет!»
Верить? Не верить? Черт его знает. Но чтоб времени даром не терять, я решила покопаться в газетах. Ведь в период президентских гонок имя «скандального» миллиардера было на устах многих периодических изданий.
Вот Владимир Алексеевич открывает тайну своей удачливости, подробно рассказывает, что все началось с «Пчелки», с легендарной «Пчелки», кооператива, который он организовал в городе Джибуте Ставропольского края. И тут — цифры. А цифры — это уже кое-что…
« — Был у нас вощинный цех, я реализовал мечту отца Федора — свечной заводик. Кондитерский цех был, 15 тысяч пчелосемей на пасеках… Тысячу тонн сахара за лето выдавал на подкормку, орава людей за ним приезжала. В первый год — кто на мотоцикле, кто на велосипеде, одежда вся в дырах… А через год — уже на „Запорожцах“, „Москвичах“, детей в джинсы одели. И все у нас шло хорошо. О прогулах и речь не заходила: по 80 тысяч в год у меня рабочие получали — по тем деньгам очень неплохо. Но и мне выгодно. Маточное молочко стоило 1000 рублей, а в конечном итоге 20 тысяч дохода. От налогов я не прятался, отчет давал полный. Конечно, подоходный платил большой. В 88-м году, например, я заплатил налог, вдвое больший, чем весь бюджет района! Налог — 300 тысяч, а районный бюджет — 150.
Вот сейчас презрительно вспоминают о кооператорах. А мы, между прочим, имели серьезную подготовку, системное образование получили, на руководящих должностях побывали. И когда мы поняли, что прибавочную стоимость можно присваивать, когда почувствовали, что значит работать на себя, а не впустую, на государство… желание работать больше и больше развивалось огромное. В то время я думал и дальше сельским хозяйством заниматься. Но потом порыв потух — сейчас никто не хочет работать физически, все норовят иначе устроиться. А какое сельское хозяйство без работящих рук?
Да, хорошая тогда жизнь была, спокойная. Дневную выручку получишь, в банке вечером отвезешь и ходишь по городу — на равных со всеми. Секретари горкома, и все другие начальники — за руку здороваются, первыми подходят. Деньги, они как и власть, дают определенный партбилет.
— Газета «Сегодня» сообщила, что ваше личное состояние оценивается в 2 миллиарда долларов. Это верная цифра? — интересуется корреспондент.
— Наша фирма, возможно, стоит и больше. Но вы же, наверное, хотите услышать, как эти деньги работают на страну и как они же работают на меня? Я вам скажу: утром к нам на расчетный счет приходит 10 — 12 миллиардов — вечером уже ничего нет. А это мы зарплату заплатили, поставщикам, налоги, купили что-то, со строителями рассчитались. Если я, как некоторые подозревают, захочу удрать с деньгами за границу, то вечером не смогу — нет денег! И вообще, вот они, мои цеха — стоят тут со всем оборудованием. И когда шум вокруг меня газеты поднимают, налоговые службы и так далее, то напугать они меня, конечно, могут. Как наседку, по которой мелкой дробью из ружья шарахнут, она мечется туда-сюда, а из двора — никак. Так и я — весь тут. Поэтому думаю, что если я де-юре и де-факто имею здесь собственность, то это полезно всем.
