Гончаров - Лощиц Юрий Михайлович (электронные книги без регистрации TXT) 📗
Нечего и говорить, что самым сильным из первоначальных впечатлений плавания стало впечатление о паре, пришедшем на смену парусу. Установка паровой машины на военный английский парусник, которую Гончаров вместе со своими новыми товарищами наблюдал в портсмутском доке, на одних произвела впечатление неприятное, угнетающее, других, наоборот, воодушевила. Капитан «Паллады» — верный рыцарь парусного водоплавания, — тот по поводу хитроумной затеи англичан выражался без обиняков: «Черт бы драл эти пароходы!» Но были на фрегате люди, которые смотрели на дело с практической, а не с романтической стороны и потому появление пароходов приветствовали. Конечно, парусник красив, а при хорошем попутном ветре развивает скорость даже большую, чем пароход. Но зато последний идет по курсу при любом ветре, парусник же при неблагоприятных условиях становится фактически неуправляем. А как громоздка его привлекательная на вид, по страшно неудобная в употреблении оснастка!
Гончарову все эти доводы, особенно после десятидневного метания «Паллады» по Немецкому морю, казались вполне убедительными. Он — тоже за пароходы. «До паров еще, пожалуй, можно было не то что гордиться, а забавляться сознанием, что вот-де дошли до того, что плаваем себе да и только, но после пароходов на парусное судно совестно смотреть. Оно — точно старая кокетка, которая нарумянится, набелится, подденет десяток юбок, затянется в корсет, чтоб подействовать на любовника, и на миг иногда успеет, но только явится молодость и свежесть — и все ее хлопоты пойдут к черту».
Словом, как бы кто из его товарищей по кораблю ни отнесся к этому решительному столкновению парусаи пара, каждому было ясно: событие это — не мелочь, тут не отделаешься злословием или криком «браво!», тут назревает нечто прямо-таки символическое, неминуемое, чреватое самыми решительными последствиями не только для одного мореплавания.
Недаром Иван Гончаров об этом столкновении сообщает на первых же страницах «Фрегата «Паллада». Тем самым он готовит читателя к восприятию основной смысловой антиномии всей книги. Ибо за частным противостоянием паруса и пара откроется более общее противостояние — двух грандиозных мироукладов, двух возрастовчеловеческой истории. Один из них — возраст наивного детства, восторженно-беспомощной молодости человечества, возраст поэзии, веры в чудеса, надежд и грез. Сейчас, в середине XIX столетия, все сроки этого возраста явно истекают.
На первый план истории все увереннее выступает «зрелость» человечества. Она заявляет о себе деловитостью, умным практицизмом, хозяйственным отношением ко всему подручному веществу земли, воды и воздуха. Любая материальная данность существует для того, чтобы извлечь из нее максимальную пользу. Нужно не подчиняться этим данностям, не любоваться ими, а приспосабливать их к собственным нуждам. А поэтому необходимо смело вторгаться во все несообразности имеющегося в наличии природного материала — изменять, подправлять, корректировать, усовершенствовать, ломать и перестраивать, разбирать на составные части и преобразовывать… Прокладывать дороги и мосты в неприступных горах. Разбивать сады в пустынях. Одевать обнаженных дикарей в европейские одежды. Увеличивать скорость сообщения между отдаленными материками. Налаживать постоянный обмен товарами в масштабах всего мира. Строить мануфактуры и заводы. Производить все больше и больше железа, механизмов, тканей, украшений, газет. Подтачивать веруво все чудесно-таинственное и взамен ее повсеместно вводить прочное и нерушимое знаниео полезном, приятном и необходимом.
Можно восторгаться этими и другими проявлениями «зрелости», можно слегка иронизировать по их поводу (как, кстати, почти постоянно и поступает Гончаров), по нельзя не видеть, что дело приобретает оборот весьма серьезный. И потому: «Скорей же, скорей в путь!» — восклицает он. «Поэзия дальних странствий исчезает не по дням, а по часам. Мы, может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов: на нас еще, по возвращении, взглянут с участием и завистью».
Право же, и ему, и его товарищам просто повезло, что они попали в этот узкий промежуток между историческими сменами! «Пройдет еще немного времени, и не станет ни одного чуда, ни одной тайны, ни одной опасности, никакого неудобства… Части света быстро сближаются между собой: из Европы в Америку — рукой подать; поговаривают, что будут ездить туда в сорок восемь часов — пуф, шутка, конечно, но современный пуф, намекающий на будущие гигантские успехи мореплавания». Словом, этот «пуф» на глазах перерастает в новый мифчеловечества.
Повезло ему как свидетелюи потому, что путешествие их фактически началось с Англии — с абсолютного полюса всемирной «зрелости». Именно такой открылась Англия Гончарову эа два месяца пребывания на острове. Практицизм рядового англичанина — эталон для деловых людей всего света. Ни в быту англичапина, ни тем более в его деятельности нет, кажется, ни одной бесполезно проведенной, не учтенной в общем балансе полезности минутки. Даже во всяком малом движении он распоряжается собой по принципу наибольшей пользы, выгоды и экономии. Всякий отрезок времени оценивает с точки зрения заполненности наибольшим количеством деловых отправлений. Выжимая все возможности из собственной натуры, англичанин в том же направлении действует и на природу окружающую.
«Какая там природа! — восклицает Гончаров, — ее пет, опа возделана до того, что все растет и живет по программе. Люди овладели ею и сглаживают ее зольные следы. Поля здесь расписные паркеты. С деревьями, с травой сделано то же, что с лошадьми и с быками. Траве дается вид, цвет и мягкость бархата. В поле не найдешь праздного клочка земли; в парке нет самородного куста. Все породисто здесь: овцы, лошади, быки, собаки, как мужчины и женщины».
Иногда кажется, что в подобных характеристиках гончаровская ирония сильно сгущена и граничит уже с тоном пасквиля. Но, впрочем, свои обобщения путешественник на всяком шагу подтверждает фактами. Взять хотя бы заботу англичанина об удобстве. Она достигает иногда смехотворных размеров: придумано паровое устройство, резко сократившее скорость приготовления котлет. И для ускоренного выведения цыплят также используется всемогущий пар. И для обогревания ног во время приема пищи изготовлено механическое устройство… В магазинах бесчисленное разнообразие всевозможных — не безделушек, нет! — деловых, полезных мелочей, способствующих комфорту, наращивающих количество и качество удовольствий в жизни каждого покупателя.
Вообще английские магазины, английская торговля — вне всяких сравнений. Кажется, что здешняя торговля подавляет собою все другие виды деятельности передовой промышленной нации. «Здесь торговля есть жизнь», — обобщает Гончаров. Торговля в Англии — дело и удовольствие, серьезное занятие и одновременно увлекательнейшая игра, она успешно заменяет войну и любовь, она выше политики и философии, она — род новой — или очень-очень древней? — религии. Все имеет цену: начиная от вещи на витрине и кончая простым жестом. «Нет ни напрасного крика, пи лишнего движения, а уж о пении, о прыжке, о шалости и между детьми мало слышно. Кажется, все рассчитано, взвешено и оценено, как будто и с голоса, и с мимики берут тоже пошлину, как с окон, с колесных шин».
Даже непроизвольный сердечный порыв — жалости, великодушия, симпатии — англичанин старается регулировать и контролировать. «Кажется, честность, справедливость, сострадание добываются, как каменный уголь, так что в статистических таблицах можно рядом с итогом стальных вещей, бумажных тканей показывать, что вот таким-то законом, для той провинции или колонии, добыто столько-то правосудия, или для такого дела подбавлено в общественную массу материала для выработки тишины, смягчения нравов и т. п.».
Так Гончарову суждено было стать первым из русских писателей XIX века, которые трезво и нераболепно посмотрели на «зрелую» действительность европейской буржуазной цивилизации.
