Владимир Высоцкий в Одессе (Документальная повесть) - Цыбульский Марк (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
А потом приехал Стас Садальский, и Высоцкий со свойственным ему темпераментом начал давить уже на Стаса. Дело в том, что Владимир Семёнович в очередной раз куда-то опаздывал, хотя в своё время и обещал, что будет сниматься только „у друга Славы" в театре останется лишь на „Гамлете", отменит все планы, все гастрольные поездки. На самом же деле, то на месяц пропадал, то на два. Кто сейчас об этом вспомнит?
Значит, стал он на Стаса давить, повторялась та же история, что и со мной. Но я уже привык, у меня выработалась внутренняя броня.
Я говорю: „Стас, попроси получасовой перерыв"…Я завёл Стасика за ближайший сарай, где уже был накрыт на земле рушник со всевозможными яствами и бутылкой шампанского. Стас выпил стаканчик, другой, а я тем временем ему объяснял: „Успокойся, дорогой, я испытал то же самое, но потом притерпелся".
За эти полчаса Стас пришёл в себя, и когда вернулся на съёмочную площадку, то был уже совершенно спокоен, только язык немного заплетался — отсюда эта шепелявость у его героя…» [150].
Кстати, режиссёр картины С. Говорухин историю появления шепелявости у Кирпича рассказывал совершенно иначе:
«Высоцкий помог создать образ Кирпича, — он же изначально не шепелявил. Володя часто рассказывал истории, словно придуриваясь. И вот эту его манеру в картине скопировал Садальский» [151].
То, что образ Кирпича лепился не без помощи Высоцкого, подтверждал и сам исполнитель С. Садальский:
«Вопрос: Смешной дефект речи, который был у Кирпича, вы специально придумали?
— Это Высоцкий подсказал такой приблатнённый говорок. Ну а я уж дальше развил, тем более что у самого в детстве был неправильный прикус. Вот видите, чем хороша актёрская профессия, — свои недостатки можно превратить в достоинство.
Вопрос: Кстати, как вам работалось на съёмочной площадке с Высоцким? Вы были с ним дружны в жизни?
— Я, пожалуй, сейчас единственный из артистов, кто не клянётся, что был близок с Высоцким. Мы с Высоцким как-то сразу друг другу не понравились. Он мне — тем, что был разодет во французские шмотки. Володя же возмутился, когда я однажды спросил, кто это у нас тут вертится на съёмках: „Как кто? Это же Марина Влади!" По ходу работы, конечно, отношения сложились» [152].
Пора, однако, вернуться к воспоминаниям В. Конкина. В одном из интервью он сказал так:
«Трения (в отношениях с Высоцким. — М. Ц.) возникали буквально на ровном месте, — он был постоянно не согласен с моей игрой. А поскольку Владимир Семёнович был другом Говорухина ещё со времён„Вертикали", ему позволялось высказывать своё мнение по любому поводу и делать замечания всем и вся. Думаю, Высоцкий пользовался своей лужёной глоткой чаще, чем это было нужно.
…Честно скажу, ссору из-за подкинутого Кирпичу кошелька нам было играть легче лёгкого. Наше „не сошлись характерами" работало на нас. Тут уж мы дали волю своим эмоциям» [153].
«…Мы с Володей могли орать друг на друга, доходя до белого каления: я отстаивал собственные представления о Шарапове, а он пытался навязать мне свои. Говорухину в этой ситуации приходилось выступать третейским судьёй… Кстати, хотя мы с Высоцким порой и гавкались, но гавкались публично и по делу…» [154].
Меня всегда поражало: десятки интервьюеров задавали В. Конкину вопрос об их взаимоотношениях с Высоцким. Убеждён, что большинство уже и ответ знали: отношения были непростые. И при этом ни один — я подчёркиваю, — ни один из них не задал вопрос, который самым очевидным образом напрашивается: а в чём же, собственно, расходились В. Высоцкий и В. Конкин в видении образа Шарапова?
С этого вопроса и началась моя беседа с В. Конкиным.
«В. К. — Ну, каким Высоцкий видел Шарапова, я не знаю и уже не узнаю никогда. По большому счёту, меня это никогда и не интересовало, что он там видел в Шарапове, — каждый должен заниматься своим делом. Это как если бы я начал ему давать советы, каким должен быть Жеглов.
Отношения наши, действительно, ровными не были, эта неровность создавала определённую нервозность, причём, не только у меня, но и всей съёмочной группы. А впоследствии я узнал, что Володя Высоцкий был тяжело болен, поэтому его неровность и непредсказуемость в отношениях были естественными в связи с его болезнью.
М. Ц. — Мне приходилось читать, что Вы в какой-то момент даже были готовы бросить всё и уехать со съёмок, и остались только из-за вмешательства Виктора Павлова, который прочитал Вам сценарий вслух, причём, прочитал невероятно смешно, в комедийном стиле. Я никак не мог понять, — а что же там, собственно, комедийного он мог найти?
В. К. — Об этом трудно рассуждать, потому что и этого человека уже на свете нет. Витя Павлов, в отличие от многих в съёмочной группе, отнёсся ко мне сразу же очень хорошо. Бывают такие первые встречи, которые накладывают отпечаток на отношения с человеком на всю оставшуюся жизнь, независимо от того, как часто эти люди встречаются.
Витя просто понял, что я нахожусь в состоянии определённого психического стресса, что меня выбило из колеи отношение ко мне. Мне казалось, что отношение было дискриминационным. Всё, что делал Высоцкий, всем казалось гениальным или, во всяком случае, хорошим. Всё, что делал я, вызывало, порой, какие-то кривые ухмылки. При этом по особенностям своего характера я утрирую каждый недоброжелательный взгляд, и всё это мне было очень больно.
Я собирал уже чемоданы, и тут Господь послал мне Виктора Павлова, который не был со мной знаком лично, — мы знали друг друга только по творчеству, но до этого никогда не встречались.
Витя отнёсся ко мне, как доктор Айболит, — у маленького ёжика что-то заболело, надо его лечить. Он проявил удивительную тактичность и свой природный юмор, находчивость и, главное, доброжелательность, чего мне тогда очень не хватало. Я был там очень одинок, не буду этого скрывать.
Витюша взял меня под руку, прихватил сценарий, и мы вышли из гостиницы „Аркадия". Там рядом была Высшая партийная школа, а рядом с ней — гранитные бюсты Маркса и Ленина. Облокотившись на череп одного из них, он начал читать сценарий. А с его мимикой, с его ужимками, интонациями, паузами, с его моментальными голосовыми переключениями это было безумно смешно! Я не помню, когда я так гомерически хохотал.
И вот таким образом, очень просто и незатейливо, он вытащил тот клин, который торчал в моём сердце. После этого мы пришли в гостиницу, чемодан был разобран, а в съёмочной группе так и не узнали, что я готов был уехать.
А рано утром мы уезжали на натуру пролога — Левченко и Шарапов ползут через линию фронта, за колючей проволокой берут „языка" (кстати, „языком" был сын Марины Влади Петька Оссейн). Потом пошли взрывы, мы ползли через болото, потом погиб наш третий товарищ по этой сцене. Тем не менее, „языка" мы притащили.
В фильм пролог не вошёл, Говорухин от него отказался, у меня только осталось несколько фотографий этого пролога. Помню, когда Витюша Павлов снял с себя мокрую и грязную гимнастёрку, я увидел у него на спине штук двадцать засосов от банок. Дело в том, что у него только что закончилось воспаление лёгких, но вот такой он был ответственный человек: раз съёмки, то надо ехать. Другой начал бы кобениться, капризничать: я только что переболел, а вы меня в болото суёте! Он позаботился тогда обо мне, а о себе он не очень и думал. В этом симбиозе был весь Павлов, этого человека я до конца дней своих буду вспоминать с величайшей благодарностью.
Я так подробно говорю, потому что Вы задали крайне для меня важный вопрос. У меня был старший брат, который умер от полиомиелита, когда мне было два года. И всю жизнь я испытывал огромный внутренний душевный диссонанс. У меня были прекрасные родители, которых я очень любил, но мне всегда не хватало старшего брата. И Витюша — теперь я могу в этом признаться, — как бы отчасти стал моим старшим братиком, в котором я всегда нуждался. Он появился более чем вовремя и успел мне протянуть руку, пока я не наломал дров. Скандал был бы ужасный, ведь сняли на тот момент почти треть фильма. И даже если бы я был прав, всё равно нашлись бы люди, считавшие, что я не имел права этого делать.
