Сталинский дом. Мемуары (СИ) - Тубельская Дзидра Эдуардовна (хорошие книги бесплатные полностью .TXT, .FB2) 📗

Однажды рано утром к нам в комнату прибежал директор Дома творчества Михаил Львович Бауман и слезно попросил меня выручить его: позвонили из международной комиссии Союза писателей и приказали встретить на вокзале знаменитого писателя из Германии Булля, а тут, как на грех, казенная «Волга» оказалась в неисправности. Я тотчас спустилась, и мы поехали в Ригу. Едва успели, побежали на перрон к уже приближающемуся поезду к указанному вагону. В тамбуре стоял высокий плечистый мужчина — я обомлела: это был Генрих Белль, прибывший вместе с женой и двумя сыновьями. Так как мой немецкий оставляет желать лучшего, я обратилась к ним по-английски. Они заулыбались. Мы с директором тщетно искали глазами носильщика и, схватив по чемодану, повели именитых гостей к машине. Белль несколько озадаченно присматривался ко мне. Кое-как разместившись, мы покатили в Дубулты. Мне директор сказал, что жить гости будут в так называемом «Белом доме», самом лучшем коттедже. Но даже там в комнатах не было ни ванной, ни туалета! Они же даже представить себе такого не могут! (В ту пору душ помещался в длинном бараке в парке, где на скамейках сидели в очереди желающие помыться.) Не успели мы подняться в отведенные семейству Белль комнаты, как мадам Белль тут же спросила, а где же тут душ. Она бы хотела освежиться с дороги. Я попросила их подождать минутку и ринулась искать А. Б. Только он мог спасти положение! А. Б. действительно куда-то тотчас позвонил. Было велено разместить гостей на правительственной вилле. Она находилась совсем рядом с Домом творчества. Там были и душ, и ванна, и туалет, и целый дом в их распоряжении. Но там не кормили. Я сказала, что зайду за ними, чтобы сопроводить на обед. В столовой вся семья с удовольствием уплетала нехитрые блюда, которыми потчевали писателей. После обеда я пешком проводила их обратно, сказав, что теперь они сами смогут найти дорогу в столовую Дома творчества. Это опять озадачило Белля. Он все продолжал ко мне приглядываться. Уже потом, когда мы ближе познакомились, он сознался, что встреча на вокзале и мой отличный английский подразумевали, по его понятиям, что я приставлена к ним от КГБ. Тогда почему же я перестала их опекать в первый же день? Вся семья дружелюбно ко мне относилась и время от времени приглашала на прогулку по пляжу, что вызывало некоторое недоумение со стороны обитателей Дома творчества: Белль не спешил ни с кем входить в контакт, да и мешало незнание языка.

То шумное лето привлекло на Взморье лишь самых горячих почитателей. Никто из них не жаловался на рев грузовиков, на громыхание техники на стройке. Все писатели так же неукоснительно трудились после завтрака за письменным столом.

Одним из самых верных почитателей Дубулт был Арбузов. Я знала его давно, но не близко, еще со времени работы в Дирекции фронтовых театров. Любопытно, что в то время как со многими обителями Дома творчества я общалась по имени, хотя и на «вы», Алексея Николаевича я никогда не называла «Алеша», хотя он всегда звал меня «Зюкочка».

Он был великолепным спутником на дальних прогулках по пляжу. Шел стремительным быстрым шагом и не любил терять этого ритма. Он лишь издалека махал рукой встречающимся знакомым. Я тоже не любила ходить медленно, с частыми остановками при встрече с друзьями для выслушивания очередного рассказа или байки. Алексей Николаевич даже придумал для себя особый вид прогулки — он садился на автобус и доезжал до конечной остановки в Лиелупе, примерно на расстоянии десяти километров от Дубулт. Оттуда он возвращался по пляжу пешком. Он объяснял мне, что пройти оба конца ему не под силу — это около двадцати километров, а так десять километров до дома — вполне сносно. Однажды он предложил мне составить ему компанию, и я бодро вышагала с ним в ногу всю дистанцию.

Не знаю, как с другими, но со мной Алексей Николаевич был разговорчив. Любил шутить, увлеченно рассказывал про разные театральные события. Был он чрезвычайно трудолюбив и не раз говорил, что нигде ему так легко не работается, как в Дубулты. Не помню года, чтобы он возвращался в Москву без новой, написанной здесь пьесы и ни одного сезона без его пьес в московских театрах.

Мне нравилось еще одно свойство Алексея Николаевича — он любил вкусно поесть. Надо было видеть с каким интересом, с каким знанием дела он выбирал на рынке копченую рыбу — салаку, бельдюгу, камбалу и, наконец, короля рыб — угря! И с каким аппетитом вся семья это поедала! Любо-дорого было смотреть!

Когда было завершено строительство нового дома, Арбузов прочно занял 901-й номер на девятом этаже с великолепным видом на море, а в хорошую погоду — даже на далекие шпили Риги. После кончины Алексея Николаевича 901-ый номер еще долго продолжал называться «арбузовский».

Нельзя не вспомнить о двух писателях, без которых немыслимо представить себе лето в Доме творчества. Это были два друга: Борис Ямпольский и Илья Константиновский. Они почти не разлучались, хотя постоянно ссорились. Было забавно наблюдать за ними с дюн, когда они, стоя у кромки воды, о чем-то спорили. Оба яростно жестикулировали, отбегали друг от друга, возвращались, пару минут мирно разговаривали, затем вновь начинали возбужденно жестикулировать, разбегались в разные стороны, чтобы снова через несколько минут вернуться к разговору. Я, должна признаться, не воспринимала всерьез эту пару. Оба дружили с Леонидом, часто бывали у нас на даче. Мне они представлялись мелкими писателями и вечными холостяками. Как же я ошибалась! Лишь через несколько лет, прочитав «Мальчика с Голубиной улицы», я поняла, какой силы писателем был Боря Ямпольский. Благоприятное впечатление осталась у меня и от книг Ильи Константиновского. Сила их дружбы, взаимоуважение могли служить примером. Я счастлива, что оба подарили мне дружбу и доверие на долгие годы. Они помогли мне осознать, как поверхностно порой может быть первое впечатление о людях, как нельзя судить, не познав их сущности.

Одной из постоянных обитательниц Дома творчества была Мариэтта Шагинян. Уже очень пожилая, глуховатая, всегда со слуховым аппаратом наготове. Она много работала, вела себя чрезвычайно независимо, каждый день ходила на рынок в Майори за ягодами. Я несколько раз предлагала подвезти ее на машине, но она упорно отказывалась. Не соглашалась даже, чтобы я привозила с рынка ее корзинку. Мне было как-то неловко видеть, как она сама тащит довольно тяжелую поклажу.

Мне объяснил причину ее столь странного поведения Ласкин. Оказывается, Мариэтта Сергеевна была страстно влюблена в Аркадия Райкина и ревновала меня к нему: он в то лето отдыхал с женой в Дзинтари и довольно часто приходил к нам на дачу. С тех пор я старалась не попадаться ей на глаза в присутствие Райкиных. Через некоторое время Мариэтта Сергеевна сменила гнев на милость, и я стала возить ее на рынок и сопровождать на прогулки.

Вспоминая многих интереснейших людей, с которыми меня свела судьба, я искала причину их благосклонности к моей персоне. Я всегда умела слушать, слушать заинтересованно. Я была нейтральна, ничьих интересов не затрагивала и мне, сами того не замечая, часто изливали душу. И еще — я умела молчать. Никому не повторяла услышанное. Как бы то ни было, я горжусь тем, что многие люди с таким доверием относились ко мне.

Еще одной любительницей и верной летней гостьей Дубулт была Элизабет Маньян, приезжающая ежегодно из Парижа по приглашению международной комиссии Союза писателей. С Элизабет, или, как оказалось, просто Елизаветой, Лизой, я сдружилась на долгие годы. Она была родом из Старой Руссы, откуда в двадцатые годы вместе с сестрой перебралась в Москву, и вскоре обе стали работать в Коминтерне. Обе вышли замуж за иностранцев: Лиза — за француза Маньяна, ставшего впоследствии крупным функционером Компартии Франции, а ее сестра — за коммуниста из Германии. Подозреваю, что сестры выполняли некое задание, но мне, естественно, Елизавета ничего об это не рассказывала.

Лиза была чрезвычайно общительной, шумной, разговорчивой дамой. Она хорошо знала А. Б. и в столовой поместилась за наш стол. С ней было весело, она неустанно болтала и вскоре была накоротке со всеми, даже самыми замкнутыми «тружениками пера», всегда в центре вечерних прогулок или посиделок. Уже казалось, что без нее невозможно никакое общение.