Сталинский дом. Мемуары (СИ) - Тубельская Дзидра Эдуардовна (хорошие книги бесплатные полностью .TXT, .FB2) 📗

К концу второго дня океан успокоился, туман рассеялся, и выглянуло солнце. Дальнейший путь до Нью-Йорка проходил при полном штиле. Даже не верилось, что под нами океан.

На восьмой день на горизонте появились очертания небоскребов и статуя Свободы.

Пассажиры первого класса спускались по отдельному трапу прямо на пристань к таможне. Пассажирам третьего предстояло пройти гораздо более строгий контроль на Элис-Айленд. Ведь это были в основном эмигранты, прибывшие в Америку в поисках работы. Не всякого пропускали: Америка переживала «великую депрессию».

Нас же на таможне встретили лишь одним вопросом — не везем ли мы спиртного? — в Америке был сухой закон. Благополучно миновав досмотр, мы попали в дружеские объятия встречающих отца работников Амторга.

Через несколько дней нам подыскали подходящую квартиру — даже сейчас помню адрес: 609 Вест, 151 стрит — короткой улочке, соединяющей Бродвей с Риверсайд Драйв, на берегу Гудзона. Квартира была светлая, трехкомнатная, меблированная, на третьем этаже. Окна выходили на противоположный берег Гудзона, утопавший в зелени. Там находился уже другой штат — Нью-Джерси. Первым английским словам меня научил молодой улыбчивый негр-лифтер, с которым я быстро подружилась. Вскоре меня определили в школу, в специальный класс для детей из разных стран — Италии, Польши, Венгрии, Латинской Америки, — не знавших английского, как и я. Не прошло и пары недель, как мы научились общаться друг с другом, а уже через три месяца говорили так хорошо, что нас перевели в обычные классы, и мы продолжили учебу вместе с нашими американскими сверстниками. Отец очень гордился моими успехами. Школа находилась недалеко от нашего дома — сперва шумный Бродвей, затем по перпендикулярной улочке до Амстердам-авеню. Первое время меня провожали и встречали, но вскоре отец велел мне ходить самостоятельно и приучил четко следовать правилам уличного движения. Первые дни я боялась, но вскоре привыкла и всегда радостно отправлялась по утрам в путь.

На переменах мы играли в школьном дворе. Однажды, когда мы весело гонялись друг за другом, туда забрела большая овчарка и стала бегать за нами. Она прыгала и лаяла, включившись в игру, и, чуть не опрокинув, вцепилась мне в руку. Я животных никогда не боялась и не придала случившемуся никакого значения. Каково же было мое изумление, когда в класс вошел полицейский и повез меня в собачий питомник для опознания собаки. Как же я могла это сделать, если видела овчарку лишь мельком. Тогда полицейский заявил, что необходимы прививки — с бешенством шутить нельзя. Пришлось мне вытерпеть несколько довольно болезненных уколов.

По вечерам мы с отцом гуляли по аккуратным дорожкам вдоль реки или ходили в кино на Бродвей. Тогда фильмы демонстрировались без перерыва. В сеанс кроме самой картины входил журнал новостей и короткометражная комедия. Нам с отцом нравились комедии с участием Гарольда Ллойда, Бастера Китона, Эдди Кантора, Лорела и Харди. Мама предпочитала мелодрамы, где играли Рудольф Валентине Дуглас Фэрбенкс, Глория Свенсон, Мэри Пикфорд. Я даже негромко ей переводила, она совсем еще не освоила английский.

В Нью-Йорке мы подружились с Богдановыми. Приехали они в Америку года за два до нас. Глава семьи — Петр Алексеевич занимал пост председателя Амторга. Это была чрезвычайно ответственная должность, фактически совмещающая обязанности посла и торгпреда — как я уже говорила, США в начале тридцатых еще не признали Советский Союз. Жена Богданова — Александра Клементьевна, красивая властная женщина, крепко держала в руках бразды правления семьей. Я ее немного побаивалась. Все свободное время я проводила с их дочерью Ириной, моей сверстницей.

В школе детей приучали к бережливости, к умению преумножать свои сбережения. Раз в неделю мы все вносили часть своих карманных денег в банк, где школа открыла для каждого из нас счет. Отец надо мной потешался, называл капиталисткой, предрекал, что банк «лопнет» и я потеряю весь свой «капитал». Деньги я копила таким образом года три, и, надо же, ко времени нашего возвращения в Москву банк действительно лопнул. Отец торжествовал — ведь он это предсказывал, как же могло быть иначе в капиталистической стране!

Забегая вперед скажу, что в 1936 году, когда мы уже вернулись в Москву, на мое имя пришло письмо из посольства США. Хорошо, что отца не было дома и письмо попало в мои руки. Он бы в жизни не разрешил мне иметь какие-либо дела с иностранным посольством! В письме сообщалось, что на мое имя переведены деньги из американского банка и мне надлежит их получить в посольстве США. Я немедленно рассказала об этом Ирине Богдановой, и мы решили отправиться на Моховую, где тогда располагалось американское посольство. Я велела Ирине остаться на улице и ждать дальнейшего развития событий. У входа я показала письмо и, к моему удивлению, была тотчас же любезно принята служащим посольства. Он похвалил мой безупречный английский язык и выдал более трехсот долларов, накопленных в Америке. Сияющая, бодрым шагом, вышла я на улицу к поджидавшей меня Ирине. Такую удачу требовалось отпраздновать, и мы «кутанули» в гостинице «Метрополь», где заказали наше любимое «айскрим сода» — мороженое с кофе и льдом. Должна добавить, что полученные мною «капиталы» очень пригодились: недавно открылись так называемы «Торксины», в которых торговали на валюту или на сданные золотые украшения. В Москве, где был трудно с продовольствием и одеждой, я чувствовала себя человеком, обеспечивающим благосостояние нашей семьи.

Но вернемся в Америку. В первое лето нашего там пребывания отец узнал о существовании латышской колонии — группа переселенцев из Латвии обосновалась неподалеку от Принстона, в живописной местности на берегу канала. Отец туда съездил, ему там очень понравилось, и он снял на одной из ферм комнаты на лето. Хозяином фермы был однофамилец моей матери — Озол. Он, его жена и четверо взрослых детей обрабатывали землю, содержали коров, свиней и птичий двор и даже в годы депрессии сумели успешно вести хозяйство. Всю свою продукцию они везли на продажу в Принстон. Наши хозяева трудились так весело и жизнерадостно, что оставаться в стороне было просто невозможно. Я упросила поручить мне сбор яиц. Два раза в день я приходила с корзиной в курятник, собирала с желобков яйца и бережно несла в дом. Там я их аккуратно складывала в коробки, которые мы с хозяином развозили по субботам к заказчикам. Жена Озола готовила для нас еду и убирала в доме. Я никогда не видела ее отдыхающей, никогда не видела угрюмой. Интересно, что молодые Озолы уже полностью ассимилировались, прекрасно владели английским, а вот родители все еще общались между собой на латышском. Поэтому они были очень рады нашему присутствию, возможности говорить с нами на родном языке.

Озолы уже имели на ферме два трактора, два грузовичка, одну легковую машину и множество сельскохозяйственных орудий, облегчающих тяжелый фермерский труд. Они говорили, что и мечтать о таком в Латвии не могли бы, и нисколько не жалели, что переехали в Америку.

Отец приезжал к нам на уикенд. Он был заядлым рыболовом и его манил канал около фермы. Хозяин нас предупредил, что ловить рыбу в канале разрешается только женщинам и детям. Мужчинам запрещено. Видно, считалось, что мужчины могут выловить гораздо больше. Короче говоря, мне выпала удача сопровождать отца и наблюдать, как он налаживает на крючок червяка и забрасывает удочку. Заметив кого-нибудь вдали, отец передавал удочку мне и с невинным видом встречался глазами с прохожим. Впервые я видела отца, нарушающего порядок!

Осенью мы со всей семьей нашего фермера поехали на осеннюю ярмарку в Принстон. Там устраивались всякие аттракционы, соревнования. Я метко забрасывала кольца на колышки и получила приз — арбуз такого размера, что не смогла его поднять.

Вернуться на ферму в следующем году суждено нам не было. Я в конце зимы тяжко заболела — воспаление легких, затем перешедшее в туберкулезный процесс. Лечивший меня профессор рекомендовал незамедлительно покинуть Нью-Йорк и переселиться на природу. Отец снял домик в Лейквуде — прелестном маленьком городке на берегу озера. Свежий воздух и усиленное питание быстро сделали свое дело — я пошла на поправку. Настолько, что уже через год рентгеновские снимки показывали совершенно зарубцевавшиеся очаги. Я поступила в местную школу. Она находилась почти напротив нашего домика — я могла ее видеть из своего окна. В этой школе в мае проводился конкурс красоты. Вероятно, благодаря моим пышным золотистым волосам, которые я носила распущенными по плечам, в тот год королевой красоты избрали меня. Девочки, набравшие высшие баллы после меня, были придворными дамами. На лужайке перед школой устроили помост, на него поставили трон королевы и кресла для придворных дам. Все мы были в пышных белых платьях, я — с блестящей короной. Перед помостом — высокий шест с привязанными на верхушке длинными разноцветными лентами. Дети брали в руки концы лент и, танцуя, сплетали их в сложный узор. Получился яркий разноцветный шатер. Я наблюдала за танцами со своего трона. Сохранилась фотография этого события. Мне всегда смешно и немного неловко, что я была признана такой красавицей местного значения.