Как будут без нас одиноки вершины - Кавуненко Владимир Дмитриевич (электронные книги без регистрации TXT) 📗
Так вот, я ходил в 45-м году по Привозу, слышал и видел мальчишек, которые звонкими голосами кричали: «Есть холодная вода со льдом! Кому напиться воды холодной?!» Эти ребячьи голоса запомнились мне на всю жизнь. Я где-то писал об этом. Как сейчас их слышу. Звонко и как-то напевно: «Есть холодная вода со льдом!»
— Колоссально!
— А ты помнишь, из Румынии, из Констанцы, пришёл тогда в Одессу трёхмачтовый парусник «Принц Мирча»?
— Спрашиваешь... Бегали смотреть хоть в порт не пускали.
— Так вот, на этом судне, на яхте румынского короля Михая, и снимали мы наш фильм. Одновременно там же снимался фильм «Адмирал Нахимов».
— Ну, ты даёшь! Надо же!
— Да... Чего только не бывает в жизни. Ну ладно, давай дальше.
— Летом из Германии приехал друг отца дядя Саша, мы с ним пошли в парк имени Шевченко, и я умудрился съесть столько мороженого, что свалился с воспалением легких. Двухсторонняя пневмония, затем туберкулезный диспансер, из которого я вышел полным дистрофиком. Не то что бегать, ходить толком не мог. Пошёл в спортивный зал и записался в секцию гимнастики. Тренер внимательно на меня посмотрел и сказал, если я не буду пропускать тренировки, то из меня выйдет толк. Особого толка из меня не вышло, но через пару лет я уже работал по первому разряду. В каком месяце вы снимали в Одессе?
— Начали в конце мая, и всё лето.
— Ну да... А осенью 45-го я пошёл в школу. Как я перепрыгивал через класс, не помню. Я был переростком, но в принципе окончил семь классов в 50-м году и получил аттестат, позволяющий поступать в среднее специальное учебное заведение. Надо сказать, я не был прилежным учеником. Слишком много появилось соблазнов. В то время отец с матерью работали уже проводниками на железной дороге.
Чего мы только не вытворяли на уроках, и оружие приносили и патроны, и стреляли. Оставшееся от войны оружие прятали в катакомбах. Катакомбы — удивительно сложное по конструкции сооружение из известняка с множеством пещер, входов и выходов. Если не знаешь точного расположения этих лабиринтов, то можешь и навсегда остаться в катакомбах. И мы, пацаны, там играли, стреляли. Представляешь?
— Интересно, Володя, вот ты вырос у моря. Море — такая же стихия, как горы. Может быть, даже большая. Почему ты не связал себя с морем, почему стал не моряком, а альпинистом?
— Люди, выросшие в горах, не становятся альпинистами, исключение составляли у нас сваны — Миша Хергиани, Иосиф Кахитани, Шалико Маргиани, Джумбер Кахиани... Море я очень люблю, его нельзя не любить. Но после войны мы все мечтали стать лётчиками. И я поступал в одесскую спецшколу при авиационном училище. Тогда после семи классов принимали в спецшколы при разных родах войск.
Вот я и сдал вступительные экзамены в авиационную спецшколу, у меня в аттестате за семь классов только одна четверка, причём по физкультуре, остальные тройки.
Пятерка только по поведению, иначе аттестата не давали. А в спецуху я сдал все экзамены на «пять», такое у меня было желание поступить. Кстати, мои тройки ничего не значили, в школе получил такую сильную закладку, что до сих пор помню, чему меня учили. Школа была украинская, а экзамены я сдал по-русски и считал себя королём. Осталась только мандатная комиссия. Сидят три человека: майор Калинин (я на всю жизнь запомнил этого козла) и еще два младших офицера. И вот они меня спрашивают: «Вы были на оккупированной территории?» — «Да, был». Майор Калинин говорит: «В таком случае мы не сможем доверить вам авиационную технику».
Со мной истерика. Я схватил гранитную чернильницу со стола и хотел влупить ему в лоб, но меня схватили. Вызвали отца и сказали ему, что колония мне обеспечена: хулиганское нападение на лиц, исполняющих служебные обязанности. Мне кажется, что их остановило только то, что стыдно стало отдавать под суд четырнадцатилетнего мальчишку за нападение на трёх здоровых офицеров. Короче, в спецуху меня бортанули, не приняли. Я неделю круто переживал, для меня было трагедией, то, что я неполноценный человек.
Поступил я в одесский железнодорожный техникум имени Ф. Э. Дзержинского. Все экзамены сдал на стипендию, у меня была только одна четвёрка по математике. Помню, сдавал Конституцию Циле Захаровне Лимбенбаум. Она говорит: «Товарищ Кавуненко, а вы не хотите получать повышенную стипендию?». Я обалдел: «А как это?» — «У вас только одна четверка по математике. Я напишу записку, вы отнесёте её учителю». Пришёл к математику. Он прочитал записку и спрашивает: «Вы считаете, что знаете на «пять»?» Я ответил, что ничего не считаю. «Ну ладно, идите». Вот так я поступил в техникум.
Весь первый курс я висел на Доске Почета, у меня не было четверок, потом погорел со своими выкидонами, в начале третьего курса выгнали, но потом восстановили и я окончил одесский техникум железнодорожного транспорта. Ездил на паровозе СОК (Серго Орджоникидзе). Сейчас уже таких нет. Представляешь, в один конец надо было отбросать в топку 14—15 тонн угля. Тут я здорово накачался. После техникума меня распределили на Амурскую железную дорогу, город Свободный. Проработал там несколько месяцев, а потом меня забрали в армию, на флот, в Севастополь.
Служить надо было пять лет. но в 1955 году срок службы сократили. Никакой дедовщины, как сейчас, не было. Новобранцы уважали «дедов», а они, в свою очередь, не позволяли унижать салаг. Служа, я поступил в военно-морское ордена Ленина авиационное училище имени Сталина в городе Ейске. Но случился какой-то психологический перелом, не знаю почему. Мы с Витей Танчевым решили уходить из училища. Представили, что кем бы ты не стал, всегда найдётся человек, которому будешь подчиняться. Будешь лейтенантом, подчиняйся майору, майор — полковнику и т. д. Уйти просто так невозможно, я ведь на действительной службе, но всё-таки удалось, и я стал вольной птицей.
Домбай
Значок «Альпинист СССР» получил в Закарпатье. Третий разряд я поехал закрывать в Домбай вместе с Блещуновым в 53-м году. Ехали мы безовсяких путёвок, остановились в пихтовом лесу Аманауза, там, где было кладбище. Разбили палаточный городок. Сгущёнка в вёдрах, верёвка сизалевая (капроновой ещё не существовало), ботинки обычные, не окованные. Если удавалось найти трикони, то сами набивали. Старые точили, всё, что находили, шло в дело.
Когда нас выпускала спасательная служба, то проверяла состояние ботинок, набор необходимого снаряжения и питания. Но поскольку мы были нищими, из лагеря выходили при полном снаряжении, затем половину продуктов приходилось возвращать и мы уходили с минимальным грузом. Именно там я в первый и в последний раз дал зарок никогда больше не ходить в горы. Мы спускались с задней Белолакаи и попали в жуткую грозу. Темно, мокро, страшно, противно. А Блещунов бегал и говорил: «Вовка, посмотри какая красота, огни святого Эльма!». А я думал: «Какие огни?! На мне нет ни одной сухой нитки, волосы дыбом, ледоруб поёт, а он восхищается».
— Люблю грозу, когда внизу.
— Ну да. А он в восторге. Мы, слава Богу, вскоре попали в палатку к медикам, свою палатку не нашли. От холода сводит ноги и руки, все друг друга растирают. Я лежу, судороги сводят ноги, мокрый, как лист, и думаю: «В гробу я видел эти горы. Чтоб хоть раз в жизни кто-нибудь заманил бы меня сюда ещё. Да пропади они пропадом». А утром спустились вниз, нашли свои палатки, отогрелись и больше я таких заклинаний не делал. Закрыл третий разряд. На следующий год с третьим разрядом я поехал в школу инструкторов в Джантугане. Алексей Малеинов — начальник школы. Это был 54-й год.
— Наверное, Володя, каждый из нас говорил себе: «Всё! Это в последний раз». Помню, сидел ночью на стене Талгара в верёвочной петле и смотрел, как вдали мерцают огни Алма-Аты. Талгар далеко от города, но виднелось, словно зарево от него, оно переливалось от колебания воздуха. Я вспоминал свой письменный стол и лампу с зелёным абажуром, говоря себе: «Если я останусь жив, то никогда больше не полезу на стену». Но в том же сезоне сделал еще «пятёрку». Такие моменты заставляют больше любить жизнь, Что такое стакан воды? Да ничего. А в безводной пустыне? После трудного восхождения жизнь всегда казалась такой прекрасной!
