Вспомним мы пехоту... - Мошляк Иван Никонович (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗
После собрания Фоменко дал мне почитать кое-какие брошюры. Из них я впервые узнал о марксистской теории классовой борьбы. Брошюры эти пьянили меня, открывали поразительные вещи: я, батрак из глухого алтайского села, состою в рядах борцов за социальную справедливость, являюсь орудием социального прогресса, личностью, которая плечом к плечу с другими такими же эксплуатируемыми делает историю человечества.
Кстати, более всего в истинности этих положений меня убедило поведение хозяина. Когда поздно вечером я заявился домой, Бескоровайный против обыкновения не только не обругал меня, но даже слова упрека не сказал, лишь посмотрел мрачно, исподлобья и отвел глаза.
С того дня я уже перестал быть безответным батраком. Я был не один, за мною стояли товарищи по ячейке. Это обстоятельство сразу отразилось на отношении хозяина ко мне. Грубая ругань прекратилась, а право отказываться от лишней работы я взял сам. Бескоровайный злился, но терпел. Считал меня работником выгодным — о повышении оплаты я не заикался, к тому же любил лошадей, да и они ко мне привыкли.
Петро Фоменко направили на работу в уездный комитет комсомола, а вскоре его избрали секретарем уездного комитета. Как-то в середине осени приехал он к нам на собрание ячейки. После собрания попросил меня остаться. Уселись за столом друг против друга.
— Все батрачишь? — спросил Петро.
— Батрачу.
— Дохлое это дело, Ваня. Понимаешь, никакого будущего не сулит. А бедняцкой молодежи теперь все пути открыты.
— Так куда денешься — семья.
— Что семья… Братья уж самостоятельные, сестры тоже, отец работает. Тут, понимаешь, такое дело… Объявлен набор комсомольцев в Красную Армию. Дело, конечно, добровольное. Но и берут не всякого, а по рекомендации уездкома. Ребята нужны крепкие, международное положение — сам знаешь… Ты парень, по-моему, подходящий. Сознательный, водкой не балуешься, силой не обижен. — Он улыбнулся. — Ручищи вон — возьмешь врага за глотку, тут ему и карачун. В общем, — Петро опять посерьезнел, — советую идти в армию добровольцем.
Предложение было неожиданным. Конечно, в Красной Армии службу проходить все равно придется. Но сейчас добровольно, с комсомольской путевкой. Доверие товарищи оказывают, дело почетное.
— Дай срок, Петро, с отцом посоветоваться надо.
— Ладно, на раздумья тебе — два дня. Надумаешь — приезжай в уездком, дадим направление, характеристику, и валяй в военкомат.
Отец мое желание пойти добровольцем в Красную Армию одобрил:
— И то, хлопец. Что тебе всю жизнь, что ли, на кулаков хребет гнуть? Послужи трудовому народу.
Через день я был в уездкоме у Фоменко. Он выдал нужные бумаги, и я отправился в военкомат. Там работали двое друзей по комсомольской ячейке. С их помощью быстро оформил документы и пошел на прием к военкому. Он поздравил меня, сообщил, что буду служить в пехоте. Через неделю мне предстояло явиться на сборный пункт.
Радостно и легко стало на душе. Вот и кончилось мое четырехлетнее батрачество у Бескоровайного. Круто поворачивалась моя судьба, жизнь выводила на большую дорогу. «Буду красноармейцем, защитником завоеваний революции — должность у нас в стране почетная. Оружие, которое мне доверят, будет направлено против бескоровайных в мировом масштабе. Уж я-то их знаю, на своей шкуре испытал, каковы они, эксплуататоры, и, в случае если придется стрелять по ним, не промахнусь», — так думал я, возвращаясь в уездный комитет комсомола.
Петро, узнав, что я принят, обнял меня и, сияя улыбкой, сказал:
— Ну, Ваня, желаю дослужиться до комдива. А что? Очень даже возможное дело! Ты парень гвоздь!
Вспомнились мне его слова много лет спустя, весной 1943 года, когда, будучи в звании полковника, я вступил в командование 62-й гвардейской стрелковой дивизией…
Через неделю вместе с несколькими односельчанами-призывниками я прибыл на сборный пункт. Съехалось нас со всей округи около сотни человек. Подтянутый военный с четырьмя треугольниками в петлицах стал выкликать фамилии — распределять новобранцев по командам. Тут мне пришлось расстаться с односельчанами. Оказавшись среди незнакомых людей, я почувствовал себя как-то неуютно, однако старался бодриться.
Вечером нашу команду на подводах отправили в город Славгород. Добирались мы туда двое суток. Выгрузились около станции. Впервые на девятнадцатом году жизни увидел я город, железную дорогу, товарный состав с пыхтящим паровозом. Нас посадили в теплушки и повезли в Ачинск. Монотонно стучали колеса вагона. Я сидел на парах и чувствовал, как от этого стука тоскливо сжимается сердце.
С каждой минутой я все дальше удалялся от родного села, от семьи, от друзей, от могилы матери, от уклада жизни, к которому привык с детских лет и который был мне так понятен и близок. Тоска по тому, что я покинул, страх перед новым, неизвестным вызывали во мне почти физическую боль, выжимали слезы из глаз. Думалось:
«Может, напрасно покинул я родное село? Что ожидает меня впереди? Какие испытания? Военная служба — дело не шуточное. Она требует собранности, мужества, сноровки. А коли в бой придется пойти, под пули? Хватит ли сил побороть страх смерти, не броситься наутек?..» Тут я представил себе моего бывшего хозяина, целящегося в меня из окопа, и страх мой как рукой сняло, тоска начала отпускать сердце. Появилась бодрость, сознание нужности предпринятого мною шага.
Заснул я лишь за полночь. Но выспаться не удалось — вскоре поезд прибыл в Ачинск.
— Выходи из вагонов! — послышался зычный голос.
Мы очутились на высокой товарной платформе. В темноте угадывались приземистые длинные пакгаузы. Раздались команды: «Становись!», «Равняйсь!», «На пра-а-во! Шаго-ом — марш!».
Колонна наша миновала железнодорожные пути и свернула в поле, в сторону от города. Вскоре с нами поравнялся командир с четырьмя треугольниками в петлицах, знакомый нам еще по сборному пункту.
— Куда это мы идем, товарищ командир? — всполошено спросил парень, шагавший впереди меня.
Командир внимательно посмотрел на него и заговорил спокойно, размеренно, как равный с равными:
— Вот что, ребята, раз и навсегда запомните: таких вопросов задавать нельзя. Боец Красной Армии должен точно и четко выполнять приказы и команды, а куда его ведут — про то обязан знать только командир. Есть такая штука — военная тайна. Слышали?
— Ага, — отозвался парень.
— Не ага, а так точно, товарищ командир.
— Так точно…
— Ну вот и хорошо. А теперь помолчите, потому что разговаривать в строю не положено.
Так началась для нас, новобранцев, военная служба.
БАТЬКА
Небольшой военный городок — несколько двухэтажных кирпичных казарм, плац между ними, приземистые склады чуть в стороне — был построен в 1914 году. Здесь формировались маршевые батальоны для фронта. В конце 1929 года в городке располагался 118-й стрелковый полк 40-й стрелковой дивизии. В этом полку и предстояло служить нам, только что прибывшим новобранцам.
Нас разместили в казарме, дали соснуть, а утром построили на плацу. Неподалеку шли строевые занятия взвода красноармейцев. Одновременно и четко выполняя команды, они брали винтовки на плечо, на ремень, рубили строевой шаг. Новобранцы, одетые в домашние кожухи, полушубки, пальто, в нахлобученных на лохматые головы треухах, резко отличались от этих подтянутых, стройных ребят в шинелях и буденовках. Нам сразу стала видна наша неотесанность, неуклюжесть. Как-то не верилось, что и мы со временем станем такими же молодцеватыми бойцами Красной Армии.
Перед нашей шеренгой появился высокий командир в длинной кавалерийской шинели с одним кубиком в петлицах. В лучах низкого солнца кубики эти рубиново поблескивали и, наверное, потому командир показался мне на диво красивым. Был он молод, может, на два-три года постарше каждого из новобранцев. Широкий командирский ремень туго стягивал его тонкую талию, портупея держались как влитая, на шинели ни единой морщинки. Его подтянутость, военная выправка так поразили меня, что я смотрел на него, словно на чудо.
