В кругу королев и фавориток - Бретон Ги (мир бесплатных книг txt) 📗
Узнав о решении короля, сотни парижан прибыли в Сен-Дени, желая его поздравить и поприветствовать. Но он никого не принял, а просто заперся в комнате, со своей Габриэль, которая только что приехала…
Церемония отречения произошла в воскресенье 25 июля. С раннего утра парижане заполнили все улицы, богато украшенные гобеленами и цветами. К восьми часам утра, предшествуемый полком швейцарцев и двенадцатью трубачами, появился Генрих IV, облаченный в белый атлас. Голову его украшала черная шляпа. И тогда воздух взорвался мощным криком, криком, разрушившим все надежды лигистов, испанцев и лотарингцев:
— Да здравствует король!
При входе в церковь Генриха IV ждал архиепископ Буржский:
— Кто вы? — спросил он.
— Я король!
— О чем вы просите?
— Я прошу принять меня в лоно католической, апостольской и римской церкви.
— Желаете ли вы этого искренне?
— Да, я этого хочу и желаю.
На ступенях церкви толпились люди. В первом ряду король заметил Габриэль и улыбнулся ей с нежностью. Потом он преклонил колени и произнес слова обета:
Как видите, нет и речи о знаменитой фразе «Париж стоит мессы», которую так часто ставят в упрек Генриху IV. Слова эти, однако, были сказаны, но не королем, а Сюлли. Доказательство этого найдено в сатирическом сборнике, опубликованном в 1622 году и озаглавленном «Причитания роженицы»: «Оно, конечно, верно, говорит одна кумушка, веревка на виселице всегда пахнет хворостом; и как однажды герцог де Росин сказал королю Генриху Великому, которому Господь дал отпущение грехов, когда спрашивал, почему последний не ходит к мессе: „Сир, сир, корона стоит мессы“.
«Перед лицом Всемогущего я торжественно обещаю и клянусь жить и умереть в лоне католической, апостольской и римской религии, охранять и защищать ее от всех ценой собственной жизни, а также отказаться от всякой ереси, враждебной этой церкви».
После этих слов ему было позволено войти в церковь, где он исповедался и прослушал мессу.
Когда он вышел, народ в порыве энтузиазма встретил его кликами восторга и стал забрасывать цветами.
В ответ на это он приказал разбросать в толпе содержимое громадного денежного кошелька.
Тут началась невообразимая свалка, которой он воспользовался, чтобы вместе с Габриэль возвратиться в свое жилище. Габриэль, довольная тем, что добилась своего, была обворожительна, нежна, по обыкновению, чуточку порочна, и оставшуюся часть дня король провел в ее объятиях. Лигисты, плохое настроение которых можно было понять, естественно, возмущались поведением короля. Вечером того же дня монах Жан Буше оскорблял короля с кафедры в церкви Сен-Мерря и неистовствовал «против наглости человека, который спит с женщиной, чья репутация хорошо известна в монастыре Сен-Дени, вещь, категорически запрещенная на тайных заседаниях церковных Соборов. Это значит, что король вместе с указанной женщин-ом совершает публично, на глазах у всех, обычное и двойное прелюбодеяние, потому что сам женат и она замужем».
Но Генрих IV мог позволить себе задержаться и объятиях Габриэль и понаслаждаться ее ласками без особых угрызений. Предоставляя фаворитке самое серьезное из всех доказательств своей любви, он спасал Францию от испанской опеки!..
Узнав об обращении короля, парижане были потрясены. В Сен-Дени из-за этого собралась такая толпа, рассказывает Сюлли, «что на улицах нельзя было повернуться», а студенты воспользовались давкой и стали предаваться «непристойным забавам с молоденькими девушками, многие из которых возвратились домой с прибавлением»…
Простой народ, вполне естественно, желал видеть короля с близкого расстояния, но чрезмерное любопытство толпы причиняло множество хлопот. Однажды вечером несколько десятков парижан собрались толпой у дверей дома, в котором обедал Генрих IV. Все толкались я лезли друг на друга, надеясь увидеть короля в маленькое окошко, как вдруг оконная рама подалась. Целая куча народу, потеряв равновесие, влетела в комнату, точно громадная морская волна, и опрокинула стол со всей снедью.
При виде всех этих трогательных субъектов, барахтающихся на полу среди компотов, соусов и тарталеток, Генрих IV расхохотался, хотя, говорят, «его собственный камзол оказался забрызганным блюдом из чернослива». Подобные истории вовсе не были ему неприятны, потому что он был «очень доступе», как пишут авторы «Менипповой сатиры», и обладал обостренным чутьем на рекламу. Доказательством этому может послужить следующая история, которую поведал Л`Этуаль: «В Сен-Дени, играя в мяч, король заметил, что под галереей собралось много горожанок, которые пришли из Парижа, потому что хотели на него посмотреть, но не могли этого сделать из-за охранявших его лучников, и тогда он приказал этим лучникам отойти и уступить место женщинам, чтобы те вволю насмотрелись на него…»
Отзывы повидавших его женщин не могут не привести в восхищение. Вот те, что приводит один хронист. «Одна из них обращается к соседке: — Кумушка, неужели это и есть король, о котором нам столько говорили и которого нам навязали? — Да, — отвечает другая, — это король. — Он куда красивее, чем наш в Париже, — замечает первая, — у него нос побольше».
Вот до чего доводят политические страсти некоторых женщин…
Энтузиазм народа, однако, был по понятным причинам постепенно убиваем лигистами, которые не могли продолжать нападки на короля по поводу его веры и потому начали разнузданную кампанию против Габриэль. Повсюду стали распространяться памфлеты, в которых фаворитку упрекали в том, что своим необузданным сластолюбием она ведет Беарнца к гибели.
Чтобы разом пресечь все эти нападки, Генрих IV, рассчитывавший воспользоваться плодами своего обращения в католицизм, моментально разъехался с Габриэль. Он поселил ее в Монмартрском аббатстве, где ей был оказан дружеский прием молодой аббатисой, ее кузиной, кстати. По вечерам после ужина обе женщины встречались в парке, раскинутом над столицей, и, собирая букеты для часовни Пресвятой Девы, подолгу беседовали о короле. Тема эта была дорога им обеим, потому что аббатиса, которую звали Клод де Бовилье, три года назад была, как помнит читатель, любовницей Генриха IV.
Время от времени Беарнец наведывался в Монмартр и проводил несколько часов с Габриэль в отдельном павильоне, который предоставлялся в их распоряжение. Доказав в постели свои особые чувства, он рассказывал ей о текущих политических событиях и всякий раз сообщал о капитуляции все новых и новых городов и о подчинении многих лигистов. А между тем Париж, тысячи сверкающих колоколен которого лежали у их ног в прозрачном свете летнего дня 1593 года, Париж, удерживаемый твердой рукой самого герцога Майеннского, не сдавался, и Габриэль была от этого в отчаянии.
Однажды она сказала ему:
— А если вы попытаетесь уговорить губернатора Парижа предать Лигу?
Король, в голове у которого возникали одни лишь военные планы захвата столицы, промолчал. А фаворитка продолжала:
— Поверьте мне, не все достигается пушками и кавалерией. Неужели вы этого не знаете, вы, одержавший победу над столькими женщинами?
И добавила, смеясь:
— В конце концов должна же быть какая-то польза от честолюбцев и корыстолюбцев…
Соблазненный этой идеей, Генрих IV обещал подослать несколько тайных агентов к месье де Белену, губернатору Парижа, с соблазнительными предложениями, а сам отправился в Сен-Дени, чтобы немедленно принять необходимые меры.
После его отъезда Габриэль присела у окна и в тишине летнего вечера долго мечтала, устремив взор кЛувру.
Переговоры с месье де Беленом были недолгими. Завороженный тем, что ему предложил Генрих IV, губернатор без возражений согласился сдать город, приказав открыть ночью некоторые ворота.
Вместе со своими советниками и с Габриэль, которую видел почти ежедневно, король разработал смелый план: речь шла о том, чтобы по приказу Белена вывести армию герцога Майеннского, а через несколько часов в полной безопасности самим войти в столицу.
