Записки президента - Ельцин Борис Николаевич (книги txt) 📗
Отец никогда об этом не говорил со мной. Он вычеркнул из своей памяти этот кусок жизни, как будто его не было. Разговор на эту тему у нас в семье был запрещён.
Мне было всего три года, но я до сих пор помню тот ужас и страх. Ночь, в барачную комнату входят люди, крик мамы, она плачет. Я просыпаюсь. И тоже плачу. Я плачу не оттого, что уходит отец, я маленький, ещё не понимаю, в чем дело. Я вижу, как плачет мама и как ей страшно. Её страх и её плач передаются мне. Отца уводят, мама бросается ко мне, обнимает, я успокаиваюсь и засыпаю.
Через три года отец вернулся из лагерей.
…Если мы проклянём прошлое, вычеркнем его из памяти, как когда-то мой отец, — лучше не будет. Наша история — и великая, и проклятая одновременно. Как и история любого государства, любого народа. Просто в России это так спрессовано, так сплетены эти драмы, эти исторические пласты, что до сих пор знобит при виде этой жёлтой папки. «Дело № 5644».
Агония
Напряжение вокруг Белого дома возрастало с каждым часом. Женщин и детей просили покинуть территорию риска. Подразделение десантников вырубило передатчик радиостанции «Эхо Москвы», люди на площади остались без информации. Но к вечеру усилиями депутатов, буквально обложивших министра связи, «Эхо» вновь вышло в эфир, и над площадью поминутно звучали сводки о перемещениях войск.
В такой обстановке красивый план, наспех разработанный генералами под давлением Варенникова, был уже невыполним. Для его осуществления надо было как минимум руководить операцией лично, лично поднимать подразделения в атаку, идти с автоматом на безоружных людей, намертво сцепивших руки в три, четыре, пять живых колец вокруг здания, проходить сквозь стариков и женщин, сквозь целый километр живых человеческих тел.
Надо было в упор расстреливать гордость и надежду России — её самых знаменитых людей, её политический символ — парламент и правительство.
На такое армия, конечно, не могла пойти. Все время отставая на шаг, все время догоняя события, пытаясь успеть за непоследовательными и истеричными действиями ГКЧП, боевые части теперь с мучительным стыдом отходили на свои базы, выключали радиопередатчики, «сбивались с курса», застывали в ночной темноте, на окраинных улицах.
Во всех интервью и воспоминаниях военных почему-то упорно называют перемещение колонн бронемашин по Садовому кольцу, от улицы Чайковского к Смоленской площади, «патрулированием» московских улиц. Но это было не просто патрулирование, а последняя, отчаянная попытка какими-то перемещениями техники напугать, расшатать, разбросать толпу у Белого дома. Так или иначе, но в подземном тоннеле на одну из машин набросили брезент, человек прыгнул на броню, раздались предупредительные выстрелы из люка — парень упал. Броневик рванул назад, волоча за собой по асфальту беспомощное тело. Ещё двое, бросившиеся на помощь упавшему, были застрелены.
Долго-долго оставалась кровь на асфальте. Ушли из жизни трое молодых ребят: Дмитрий Комарь, Илья Кричевский и Владимир Усов.
Вечная им память.
Случилось то, чего в ту ночь, кажется, не хотел никто — ни военные, ни мы. Случилось то, чего могло и не быть, раздайся в шлемофонах командиров боевых машин только один приказ: стоять, не двигаться. Случилось то, чего можно было ожидать, когда люди много часов подряд находятся в страшном напряжении, в постоянном ожидании самого страшного.
И все-таки это были жертвы, которые отрезвили всех. Уже наутро под давлением своих заместителей маршал Язов отдаёт приказ о выводе войск из Москвы.
Гэкачеписты, ещё вчера чувствовавшие себя уверенно под защитой стольких стволов, теперь оказались лицом к лицу со своей судьбой. Они в шоке.
Их последнее сбивчивое совещание сопровождает бесконечная истерика, которую нагляднее всего демонстрируют слова Юрия Прокофьева, первого секретаря Московского горкома партии: «Лучше дайте пистолет, я застрелюсь».
Кстати, теперь Прокофьев — преуспевающий бизнесмен.
На утро 21 августа страна проснулась в страхе и оцепенении — неужели и дальше кровь? Неужели это ещё не конец? По радио и телевидению продолжали передавать указы ГКЧП, и, хотя обстановка переломилась, риск, что ГКЧП, смертельно испугавшись ответственности за содеянное, нанесёт отчаянный удар, был ещё очень велик.
Однако маршал Язов уже принял решение — техника начала понемногу уходить из Москвы.
Открылась сессия Верховного Совета России.
Хроника событий
21 августа 1991 года
В 14.15 принадлежащий Президенту СССР самолёт, на борту которого были Крючков, Язов, Бакланов, Тизяков, взял курс на Форос. На другом самолёте вылетели Лукьянов и Ивашко.
16.52. Из «Внуково-2» вылетел в Форос Ту-134. На борту Силаев, Бакатин, Руцкой, Примаков и 10 народных депутатов РСФСР.
19.25. Самолёт с путчистами приземлился на аэродроме «Бельбек».
Горбачёв отказался разговаривать с путчистами, ограничившись строгой моральной сентенцией. Им не о чем говорить. Перед бывшим генеральным секретарём стояла команда самоубийц — таких разных, таких непохожих и все-таки одинаковых в одном: все они стали уже бывшими. ГКЧП стал последней страницей их политической биографии.
Увидев вооружённого Руцкого с автоматчиками, Раиса Максимовна испуганно спросила: «Вы что, нас арестовывать прилетели?» «Почему? — удивился Руцкой. — Освобождать!» Она разрыдалась.
Эпилог
Поздно ночью во «Внуково-2» с трапа самолёта спустился Горбачёв, как кто-то написал, с «перевёрнутым» лицом, сошли с борта самолёта его родные. Я смотрел эти кадры по телевизору и думал: хотя Горбачёв был и остаётся моим политическим оппонентом, замечательно, когда у такой страшной истории такой хороший конец.
Но впереди был тяжелейший день манифестаций и похорон — невероятная толпа людей, протянувшаяся от Белого дома до Ваганькова, тяжёлая, давящая атмосфера и невыносимое чувство стыда за всех нас. Горбачёв не выдержал, ушёл, а я остался с почерневшими от горя матерями, я не мог уйти.
Кто знал, что эти похороны будут не последними…
Много раз меня упрекали в том, что на сессии Верховного Совета, открывшейся сразу после путча, я демонстративно подписал указ о приостановлении деятельности компартии. Да, демонстративно. Но не назло. Никто не мог спорить с тем, что главное событие, произошедшее в эти три дня — полное и окончательное падение коммунистической власти в нашей стране. Осталась партия, осталась идея — но как государственная, воинствующая идеология коммунизм ушёл в прошлое.
Просто удивительно, как события тех трех дней совпадают с деталями «обороны» Белого дома — в октябре девяносто третьего года. Это как бы зеркальное их отображение.
Не хочется смотреть в это «зеркало». Но надо.
И женщины в Белом доме во время октябрьского мятежа тоже были, не уходили. И вся эта самодеятельная «защита»: баррикады из мебели, круглосуточные посты, гражданские люди с автоматами, попытки склонить на свою сторону армию, планы использования подземных коммуникаций.
Руцкой отчаянно пытался связаться с посольствами, чтобы мировое сообщество взяло его под свою защиту. Я же в американское посольство ехать отказался, хотя мне такую защиту предоставляли, а лидеры западных стран связывались со мною сами.
Но если смотреть шире, без предвзятости, то это упование на помощь со стороны — тоже общее и для той и для другой ситуации.
Мы в октябре 93-го всеми силами пытались избежать силового столкновения. Для этого пошли на шаг, как я теперь понимаю, смертельно опасный — разоружили всю милицию, силы внутренних войск, задействованные в операции. Против толпы, вооружённой камнями, железными трубами и бутылками с зажигательной смесью, стояли люди, которых прикрывали лишь пластиковые щиты.
