Расскажи мне, как живешь - Кристи Агата (мир бесплатных книг TXT) 📗

Покрывала сбрасываются. Одна из женщин, молодая и высокая, очень красива. Я думаю, что это новая жена-йезиди, приобретенная на аванс арендной платы за землю. Главная жена много старше; на вид ей лет сорок пять, но возможно, что ей и тридцать. На всех женщинах драгоценности, и все они принадлежат к курдскому типу – веселые и красивые.

Женщина средних лет показывает на свои глаза и прижимает руки к лицу. Увы, это не тот случай, когда помогает борная кислота! Она страдает, я бы сказала, от какого-то инфекционного заболевания крови.

Я повышаю голос и обращаюсь к Максу. Я говорю, что это заболевание крови и что ей нужно ехать к врачу или в больницу в Дейр-эз-Зор или Алеппо, где бы ей сделали нужные инъекции.

Макс передает это шейху, который, кажется, поражен моим диагнозом. Затем Макс произносит:

«Он просто потрясен твоей мудростью. Это именно то, что ему уже сказал доктор в Багдаде. Он тоже сказал, что ей нужны «des piqures» [80] . Теперь, когда ты сказала то же самое, шейх собирается серьезно это обдумать. Как-нибудь он обязательно возьмет свою жену в Алеппо».

Я говорю, что хорошо бы он свез ее поскорее.

Этим летом, говорит шейх, или во всяком случае осенью. Все будет, как укажет Аллах.

Младшие жены, или кто они такие, теперь рассматривают мою одежду с полным восторгом и жизнерадостным весельем. Я даю пациентке аспирин, чтобы облегчить боль, и советую применять теплую воду и т. д. Ее, однако, гораздо больше интересует моя внешность, чем ее собственное здоровье. Я угощаю их рахат-лукумом и мы все смеемся, улыбаемся и трогаем одежду друг друга.

Наконец женщины с сожалением вновь накидывают свои покрывала и прощаются. Я возвращаюсь в состоянии нервного шока в гостиную.

Я спрашиваю Макса, думает ли он, что шейх свезет ее куда-нибудь в больницу, а Макс отвечает, что, вероятно, нет.

Сегодня Михель везет в Камышлы белье в стирку, и кроме того, он должен сделать целый ряд покупок. Михель не умеет ни читать, ни писать, но он никогда ничего не забывает и способен помнить точную цену каждой покупки.

Он скрупулезно честен и это перевешивает его многочисленные раздражающие свойства. Я сама перечислила бы их в следующем порядке:

1. Его высокий скулящий голос.

2. Его тенденция отбивать тутти под окнами.

3. Его настойчивые попытки убийства мусульман на дороге.

4. Его способность спорить.

* * *

Сегодня много фотографии, и я начинаю работать в моей «темной комнате». Она по сравнению с «камерой пыток» в Амуде явное достижение. В ней я могу стоять во весь рост, и в ней есть стол и стул.

Но она – недавнее добавление, ее пристроили за несколько дней до моего приезда, глиняные кирпичи еще влажные. По ее стенам растут странные грибы, и человек, заточенный в ней в жаркий день, выходит из нее полузадохнувшимся!

Макс дал плитку шоколада мальчишке, который сидит снаружи и моет керамику, и сегодня вечером этот мальчишка пристает к нему: «Скажи мне, Хвайя, умоляю тебя, как название той сладости? Она столь восхитительна, что теперь мне не хочется никаких сладостей с базара. Я должен купить эту новую сладость, даже если она стоит целый меджиди!»

Я говорю Максу, что он должен чувствовать себя так, как будто создал наркомана. Определенно, шоколад дает привыкание.

Макс отвечает, что в данном случае совсем не то, что с тем стариком, которому он предложил кусок шоколада в прошлом году. Тот старик вежливо поблагодарил и спрятал шоколад в складках своей одежды. Всегда готовый вмешаться Михель спросил его, неужели он не собирается это есть. «Это вкусно», – сказал Михель. Старик ответил просто: «Это новое. Может быть, опасное!»

Сегодня у нас свободный день, и мы едем на Брак, чтобы там заняться приготовлениями. Само городище на расстоянии около мили от Джаг-джага, и первый вопрос, который надо решить, – это проблема воды. У нас работал местный специалист по рытью колодцев, но вода около городища оказалась слишком соленой для питья. Значит, ее придется возить из реки – отсюда Сиркассян, телега, бочки для воды (и лошадь, которая не старая женщина). Нам, кроме того, понадобится сторож, который жил бы на раскопе.

Для нас самих мы арендуем дом в армянской деревне у реки. Большая часть домов там покинута. Когда поселок только начинался, в него было вложено много денег, но, насколько можно судить, первоочередные вещи не были сделаны самыми первыми. Дома (хотя на взгляд западного человека они, вероятно, и кажутся жалкими конурами из кирпича-сырца) были построены с излишнем размахом – больше и более замысловатые, чем необходимо, в то время как водяное колесо, от которого полностью зависели и орошение, и весь успех поселения, было сделано кое-как, так как построить его как следует денег уже не хватало. Поселок начал свое существование как нечто вроде коммуны. Инструменты, животные, плуги и т. д. были получены с условием, что они будут оплачены из доходов сообщества. На самом же деле произошло, однако, следующее – один за другим люди уставали от жизни в диком месте, начинали мечтать о возвращении в город и уезжали, прихватив свои инструменты и орудия. Результат: все это приходилось постоянно заменять, и те люди, что оставались и работали, оказывались, к своему полному изумлению, все больше и больше в долгу. В конце концов перестало работать водяное колесо, и поселок деградировал, превратившись просто в деревню, причем деревню недовольную. Заброшенный дом, который мы арендуем, производит внушительное впечатление. У него есть огораживающая двор стена и даже двухэтажная «башня» с одной стороны двора. По другой стороне двора ряд комнат, обращенных к башне, каждая из которых имеет выход во двор. Серкис, плотник, сейчас занят починкой деревянных частей дверей и окон, так что часть комнат будет пригодной для обитания в лагерных условиях.

Михель послан привезти нового сторожа для раскопа из деревни в двух милях отсюда, вместе с его шатром.

Серкис сообщает, что комната в башне в лучшем состоянии, чем все остальные. Мы поднимаемся по ступенькам, проходим по небольшой плоской крыше и входим в две комнаты. Мы решаем, что в дальней комнате поставим две походные кровати, а первая сойдет для еды и т. д. На окнах есть деревянные доски на петлях, которые можно закрывать, а Серкис вставит стекла.

Возвращается Михель и сообщает, что у сторожа, за которым его посылали, три жены, восемь детей, множество мешков муки и риса и довольно много скота. Все это невозможно привезти на грузовике. Как ему быть?

Он отбывает снова с тремя сирийскими фунтами и инструкцией привезти всех, кого он может, а избыток пусть оплатит свой переезд на ослах.

Внезапно появляется Сиркассян, правящий водовозной телегой. Он поет и размахивает большим кнутом. Телега выкрашена ярко-голубой и желтой краской, бочки для воды синие, на Сиркассяне высокие сапоги и яркие одежды. Все вместе еще больше напоминает русский балет. Сиркассян слезает, щелкает кнутом и продолжает петь, покачиваясь. Он явно очень пьян!

Еще один из лебедей Михеля!

Сиркассян уволен, на его место назначен некто Абдулл Хассан, серьезный меланхолический человек, который говорит, что понимает в лошадях.

Мы отправляемся домой, и в двух милях от Чагара у нас кончается бензин. Макс в ярости обращается к Михелю и ругает его.

Михель воздевает руки к небу и испускает вопль оскорбленной невинности.

Он действовал исключительно в наших интересах. Он хотел использовать бензин до последней капли.

«Дурень! Разве я тебе не велел наливать бензин в запасную банку и брать ее с собой?»

«Запасная банка не поместилась бы, а кроме того, ее могли украсть».

«А почему же ты не наполнил бензином бак?»

«Я хотел посмотреть, сколько машина может пройти на том, что у нас было».

«Идиот!»

Михель говорит примирительно «Sawi proba», чем доводит Макса до воя ярости. Мы все чувствуем искушение применить Forca к Михелю, а он продолжает изображать добродетель – невинный человек, несправедливо обвиняемый!