Антон Павлович Чехов - Чудаков Александр Павлович (читать книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Конец 80-х – начало 90-х годов – время расцвета таланта Чехова. Появляются новые сборники его рассказов: «Хмурые люди», «Рассказы», «В сумерках». За последний сборник молодому писателю в 1888 году присуждена Пушкинская премия. Водевили «Медведь» и «Предложение» ставятся в профессиональных театрах и на любительской сцене в Казани, Калуге, Костроме, Новочеркасске, Симбирске, Ревеле, Тифлисе, Томске, Туле, Ярославле…
Слава его росла; она не была ему неприятной, но он не выносил ее шумные и экзальтированные формы. Василий Иванович Немирович-Данченко вспоминал, как однажды в театре Корша какая-то поклонница «набросилась» на Чехова:
«От восклицательных знаков перешла к цитатам. И не успел еще бедный А. П. очухаться, как она одну его страницу – наизусть. Чехов весь пошел красными пятнами:
– Ради бога, уведите ее… У меня в кармане свинцовка есть. Я ведь и убить могу…»
«– Помилуйте, – возмущался Чехов, – вспоминает другой мемуарист, – пошел я в Тестов трактир обедать, а какой-то купец напротив увидел меня, поперхнулся и всю даму рядом обрызгал. Что ж тут красивого? Не дают расстегая съесть…»
В самый разгар своих беллетристических и театральных успехов Чехов уехал на Сахалин. Даже родственникам казалось, что «собрался он на Дальний Восток как-то вдруг, неожиданно». Но он уже давно считал, что в его жизни образовался некоторый застой и «надо подсыпать под себя пороху», как он писал Суворину весной 1889 года. А меньше чем через год дал важное разъяснение: «Поездка – это непрерывный полугодовой труд, физический и умственный, а для меня это необходимо, так как я хохол и стал уже лениться. Надо себя “дрессировать”».
Жизнь временно перестала требовать решения постоянных задач на грани возможностей, вроде писания во время экзаменов на медицинском факультете или писания ста рассказов в год, – и такую задачу он себе ставит сам.
Путешествие было сопряжено с огромными трудностями: нужно было проделать путь через всю Сибирь, в том числе четыре тысячи верст на лошадях.
Коллеги Чехова говорили, что, не будь он писателем, он стал бы хорошим врачом. Если вспомнить, сколько и с какой страстью он ездил, что на карте его маршрутов можно отметить Украину, Азовское море, Кавказ, Сибирь, Амур, Сахалин, Тихий океан, Гонконг, Сингапур, Цейлон, Индийский океан, Суэц, Константинополь, Вену, Париж, Флоренцию, Рим (и все это – с плохим здоровьем и минимальными средствами), если вспомнить, как бесконечно восторгался он с молодых лет жизнью таких людей, как Ливингстон, Миклухо-Маклай и Пржевальский, если вспомнить его неосуществленные планы поездок в Африку и Арктику, то можно сказать: в нем жила еще одна душа – путешественника.
На Сахалине Чехов за три месяца единолично сделал перепись всего населения острова, заполнив более 8000 карточек; он беседовал буквально с каждым, в доме или камере тюрьмы. Несмотря на запрет встречаться с политическими ссыльными, Чехов говорил и с ними. Это были в основном народовольцы и члены польской социально-революционной партии (всего около 40 человек).
Поездка на «каторжный остров» оказалась важной для всего последующего творчества Чехова, которое, по его собственному выражению, «все просахалинено». «Как Вы были не правы, когда советовали мне не ехать на Сахалин! – писал он Суворину вскоре после возвращения. – У меня […] чертова пропасть планов […], какой кислятиной был бы я теперь, если бы сидел дома… Не то я возмужал от поездки, не то с ума сошел – черт меня знает». Впечатления от поездки воплотились в рассказах «Гусев» (1890) [10] , «Бабы» (1891), «В ссылке» (1894), «Убийство» (1895).
Но главные результаты поездки не в прямом отражении впечатлений и эпизодов путешествия. Дело обстояло сложнее.
Первым крупным произведением после Сахалина была повесть «Дуэль».
Действие повести происходит на Кавказе, однако она не производит впечатление «южной» и солнечной. Уже современники говорили о связи «Дуэли» с впечатлениями Чехова от Сахалина. «Когда я читал Сахалин, – писал Чехову литератор В. Кигн-Дедлов, – мне думалось, что тамошние краски сильно пристали к Вашей палитре. Почему-то мне кажется, что и великолепная “Дуэль” вывезена отчасти оттуда». И дело не в том, что к сахалинскому путешествию восходят некоторые реалии повести. Дело в самом ее эмоциональном колорите, тревожном и временами почти мрачном, в ностальгии ее героя, в тоске его по какому-то другому краю, куда ему хочется вырваться из этого, солнечного и благословенного.
Второй крупной послесахалинской вещью была «Палата № 6». В ней, так же как и в «Дуэли», место действия не имеет никакого отношения к «каторжному» острову, и вместе с тем связь с ним несомненна. Изображение палаты умалишенных в повести удивительно близко к описаниям тюремных лазаретов в книге Чехова «Остров Сахалин». Память мемуариста (врача П. А. Архангельского) донесла до нас любопытную чеховскую ассоциацию. Когда Чехов познакомился с «Отчетом по осмотру русских психиатрических заведений», его первый вопрос к автору был: «А ведь хорошо бы описать также тюрьмы, как Вы думаете?»
Центральная коллизия повести – спор героев, есть ли разница «между теплым, уютным кабинетом и этой палатой» и должен ли человек реагировать на «боль, подлость, мерзость». Спор этот разрешается для одного из героев признанием правоты оппонента, признанием, что естественны «борьба, чуткость к боли, способность отвечать на раздражение», что именно в этом и заключается чувство самой жизни. В главе «Беглые на Сахалине», законченной как раз перед «Палатой № 6», ставится сходная проблема: «Причиною, побуждающею преступника искать спасение в бегах, а не в труде и не в покаянии, служит главным образом не засыпающее в нем сознание жизни». Для многих современников Чехов на долгие годы остался в первую очередь автором этой повести. В 1896 году один читатель в письме к Антону Павловичу подписался так: «Глубоко уважающий Вас за “Сахалин”, “Палату № 6”».
О глубоком впечатлении, произведенном на молодого В. И. Ленина «Палатой № 6», есть свидетельство его сестры, Анны Ильиничны Ульяновой-Елизаровой:
«…Остался у меня в памяти разговор с Володей о появившейся в ту зиму в одном из журналов новой повести А. Чехова “Палата № 6”. Говоря о талантливости этого рассказа, о сильном впечатлении, произведенном им, – Володя вообще любил Чехова, – он определил всего лучше это впечатление следующими словами: …Когда я дочитал вчера вечером этот рассказ, мне стало прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня было такое ощущение, точно и я заперт в палате № 6”». 8
В «Дуэли» и «Палате № 6» воплотились размышления Чехова конца 80-х годов над философскими, общественными и естественнонаучными вопросами. Один из них – необходимость «ясно сознанной цели» – нашел яркое воплощение уже в некрологе «Н. М. Пржевальский» (1888). В рассуждениях героев «Дуэли» о праве естествоиспытателей решать философские вопросы, о союзе естественных и гуманитарных наук, соотношении веры и знания и таких теорий, как непротивление злу, с данными положительных наук отразились собственные мысли Чехова. Подготовка к сахалинскому путешествию и писание книги о нем, чтение множества специальных трудов, споры с зоологом В. Вагнером оживили и обострили естественнонаучные интересы Чехова, в частности его внимание к дарвинизму, – герои спорят и об этом.
В «Палате № 6» тоже очень много спорят. В эти годы Чехов заинтересовался философией античного мыслителя-стоика Марка Аврелия, которая в разных планах отразилась в повести. Герой, Андрей Ефимыч, неоднократно высказывается на тему о ничтожности всего внешнего и противопоставляет ему внутреннее, «успокоение в самом себе», в своем разуме. С мыслями Аврелия о «единении с разумением общечеловеческим» сходны и высказывания Андрея Ефимыча об «обмене гордых, свободных идей» между мыслящими людьми.
Но во многом герой и спорит с древним мыслителем – например, с тем, что смерть – не более чем перемена состояния, что изменится только вид существования, а человек «останется жив». «Какая трусость утешать себя этим суррогатом бессмертия! – восклицает Рагин. – Только трус может утешать себя тем, что тело его будет жить в траве, в камне, в жабе…» В полемике героя в какой-то степени нашли отражение мысли Чехова, который, пересказывая одному своему корреспонденту разговор с Толстым, писал: «Мое я – моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой, – такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его».
