Карпатские орлы - Малкин Василий Максимович (книги полностью TXT) 📗

На особенно крутых подъемах лошади останавливались, и бойцы, ухватившись за постромки, подталкивая брички, волочили повозку вместе с лошадьми вверх, на гору. Полковые артиллеристы никак не могли вытянуть пушки. Лошади, взмыленные, с ввалившимися боками, храпят, и бегающий вокруг них лейтенант Оничко, напутствуемый командиром батареи, подзывает новую группу бойцов, чтобы втащить орудие вместе с упряжкой на следующую возвышенность. А дорога все вьется и вьется по горе, уходит все выше и выше. Изредка кое-кто выругается, но большинство упорно молчит и шаг за шагом одолевает гору.

Вот по склону горы карабкается бронебойщик со своим 16-килограммовым ПТР. Вижу, кто-то к нему подошел, снял плащ-накидку и сказал:

— Давай помогу.

Боец в ответ невнятно буркнул, а потом взорвался:

— Кто придумал такой марш, ни дна бы ему, ни покрышки…

— Не горячись, — вновь начал тот, в плащ-накидке, — давай ружье да отдышись. Ты хочешь победы? Знаю, хочешь. А у победы соленый вкус… Ты когда-нибудь пробовал на язык пот и кровь?

Говорящий откинул плащ-накидку с головы, взял противотанковое ружье на плечо, и мы узнали капитана Одякова.

«Да, у победы соленый вкус», — повторил я про себя.

Начинался рассвет. Люди поднялись на плато, и только отдельные бойцы, повозки да артиллерийские упряжки еще тянулись вверх. А там, на высоте, командиры подсчитывали людей, проверяли, не утеряно ли оружие. И конечно же, кое-кто отстал, кое-что оставили, позабыли. Тотчас же по скатам горы потянулись небольшие группы людей, чтобы найти, поднять то, что было брошено, и втянуть все, что отстало, на гору.

— Василий Максимович, я поехал. С собой беру командиров батальонов, будем принимать участок обороны, — обратился ко мне командир полка. — За меня остается Берлезев. Посмотри, пожалуйста, за тем, чтобы Агеев хорошо покормил людей.

Вскоре Шульга и комбаты скрылись в вихре мокрого снега.

Во второй половине дня 2 ноября полк переместился с высоты 807 на высоту 226 севернее Стакчина. Роты занимали районы обороны. Ночью люди не смыкали глаз: ставили на огневые позиции орудия, углубляли окопы, совершенствовали траншеи, блиндажи.

Прошло не одно десятилетие после войны, а из моей памяти не уходят картины трудного горного марша в Карпатах. А ведь он был не один, этот марш. Помню, я лежал под дождем и мокрым снегом на привале. Меня знобило. И я думал… О чем? О крестьянской избе, о простой избе с крышей, с печкой, от которой идет тепло, с сухими полатями. Думал как о великом творении рук человека. Война лишила нас и крыши. Ну что же, все это объяснимо…

Листаю фронтовые записи и нахожу следующее место: «За этот ночной марш надо каждого наградить по меньшей мере медалью «За отвагу» — ошибки не будет». Подтверждаю это и сейчас. Это была действительно отвага, сложное испытание моральных и физических сил бойцов и командиров. Люди успешно выполнили задачу, показав себя сильными, выносливыми, смелыми. Когда над горами и лесами Стакчина забрезжил рассвет, полк уже держал оборону.

В период затишья на нашем участке фронта пришлось много потрудиться полковым разведчикам: ожидалось, что вот-вот немцы начнут отступать, на этот раз на линию, прикрывающую Прешов и Кошицу. Нельзя было допустить, чтобы враг ушел безнаказанно, чтобы он сумел оторваться от нас. Разведрота вела наблюдение на переднем крае, разведчики ходили в тыл врага добывать «языков». Но захватить пленных не удавалось, и начальник штаба полка гвардии майор А. В. Берлезев, очень спокойный, выдержанный человек, стал нервничать…

Зачастили в роту Поштарук, Хорошавин — с коммунистами, комсомольцами так и этак обсуждался все тот же вопрос: «Нужен «язык».

И вот удача пришла. Лучшим разведчиком в роте в то время считался гвардии сержант Ф. Ф. Бородкин. Его и послали в тыл врага вместе с бойцами X. Бикмурадовым, И. Муразимовым, Н. Куркиным. Была поставлена задача — разведать артиллерийские позиции, а на обратном пути захватить «языка».

В пургу разведчики пробрались в тыл противника и в течение суток наблюдали, записывали, наносили на карту артиллерийские позиции. Решив переходить передний край к утру, Бородкин дал отдохнуть выбившимся из сил бойцам. «Языка» попробуем захватить на линии связи или вот на той тропе, идущей из села к окопам на переднем крае», — решил Бородкин.

Бойцы спали в густом кустарнике, накрывшись плащ-палатками. Бородкин остался на карауле. «Спать хотелось — ну, думал, не совладаю… — рассказывал потом Бородкин. — Но вдруг сон пропал, как только вспомнились дом, семья. Как-то они там, в Михайловке, под Сталинградом? Как моя Мария Григорьевна справляется с ребятишками? Десять лет мы с ней только и пожили, а удастся ли еще свидеться?.. Да и не десять лет, а меньше — на войну надо три года сбросить, как ушел в сорок первом на фронт, так и не был дома…»

Бородкин почувствовал холод, посмотрел на часы. Пора. Он разбудил бойцов. Вышли на кабельно-телефонную линию. Здесь их постигла неудача: два немецких солдата-связиста, переговариваясь, прошли стороной, по открытой поляне. Там в это время стоял тягач, три гитлеровца его ремонтировали. «Не будем терять время — найдем «языка» на тропе, идущей к окопам», — решил Бородкин.

«Языка» они схватили удачно: шли с переднего края обороны в деревню два немца, за ними — бричка, в которой были какие-то ящики. Но вот один из немцев отстал, свернул в сторону, а второй сел в бричку. Когда утих скрип колес, Бородкин оглушил гитлеровца и сразу же засунул ему в рот кляп.

По лесистому оврагу разведчикам удалось выйти к своим. Было это уже на рассвете.

Через сутки из разведотделения дивизии мы получили информацию: «языком» оказался фельдфебель Вейс. Его показания подтвердили ранее полученные данные о том, что противник не собирается оставлять своих позиций без боя. Несколько дней назад, проезжая в 8 километрах восточнее города Гуменне, Вейс видел, что силами гражданского населения проводятся оборонительные работы. Вдоль дороги устанавливаются проволочные заграждения, углубляют противотанковый ров. На дороге Гуменне — Каменица оборонительные работы ведут три инженерных батальона. Пленный сообщил, что он видел, как на запад проходили колонны автомашин и железнодорожный состав с оружием и имуществом пехотной дивизии. Можно предполагать, что противник часть своих сил уже перебрасывает на новый оборонительный рубеж на кошицком направлении.

Фельдфебель сообщил некоторые данные о численности, вооружении подразделений и настроении немецких солдат. Боевая группа — двухбатальонного состава. Во 2-м батальоне две роты, а 5-я и 6-я роты недавно объединены в одну. В ротах по три взвода. Во взводе по три отделения. В 7-й роте 75–80 человек, главным образом судетские немцы и эльзасцы. В обозе роты один русский. На вооружении этой роты станковый пулемет, 6 ручных пулеметов, 5 автоматов, 2 фаустпатрона.

Пленный заявил, что зимнего обмундирования немецкие солдаты еще не получали. Белья им не меняли шесть недель, завшивели. В окопах вода. Участились случаи простуды. Недостает медикаментов… Война многим надоела. Солдаты между собой ругают свое верховное командование…

Позже в разведотделении штаба дивизии я ознакомился с двумя письмами фельдфебеля Вейса, которые он не успел отправить жене. Вот выдержки из этих писем:

«3.11.44 г. Моя крошечка!

Вчера принесли мне твое письмо, которому я очень обрадовался. Мне принесли также пакет с сигаретами. Большое спасибо, но я прошу тебя не присылать мне больше сигарет, так как мне мало приходится курить, повсюду сыро, тяжело. К тому же мы получаем здесь ежедневно только по 9 штук сигарет, и мне приходится раздавать твои сигареты солдатам…

Будь умницей, моя крошечка, и уясни себе, в каких ужасных условиях пишутся тебе письма. Если бы ты знала, как нажимают на нас русские, то удивилась бы, что вообще получаешь мои письма…

Целую крепко. Твой Вейс».

«6.11.44 г. Моя любимая!