Одри Хепберн – биография - Уолкер Александр (читать книги онлайн без .txt) 📗
О сделке кричали заголовки газет. Она спровоцировала проявление шовинистических чувств в британской прессе, которая уже продемонстрировала свою неприязнь к Мелу Ферреру с его «собственническим» отношением к жене во время съемок фильма «О… Розалинда!» на студии Элстри. Не наступило ли время для Одри сняться в кино на родине? После «Римских каникул» на Одри смотрели как на британскую звезду, хотя она была наполовину голландка и постоянно жила за пределами Англии. «Вместо того чтобы зарабатывать доллары для Британии, – писал один из обозревателей „Дейли Мейл“, – Одри Хепберн будет и впредь помогать Голливуду наживаться на британских звездах». В этой утечке валютных ресурсов в первую очередь винили Мела, намекали на то, что он использовал Одри благодаря тому, что она безумно влюблена в него. Мел, разумеется, не мог опровергнуть эту точку зрения. «Я думаю, что Одри позволяет Мелу думать, будто он оказывает на нее влияние», – говорил Уильям Холден, ее бывший возлюбленный и партнер по «Сабрине». Одри и Мел стремились к тому, чтобы съемки не разлучали их. Они будут сниматься в одних и тех же фильмах, либо в разных кинокартинах, съемки которых идут в местах, не удаленных друг от друга. «Нас ужасает сама мысль о расставании, – говорил Мел. – Вы только взгляните, что произошло с множеством голливудских семей из-за таких временных расставаний».
Хоть Мел и попытался доказать обратное, но слухи о том, что он подчинил себе Одри, прочно укоренились в сознании публики. Одри была вынуждена дать интервью журналу «Фото-плей» под заголовком «Мой муж мною не управляет». Она утверждала, что, если бы их профессия угрожала им долгой разлукой, она, не задумываясь, предпочла бы семью работе. «Я не думаю, что какая бы то ни было работа, выполненная в таких условиях, может быть сделана хорошо, – сказала она. – Я думаю, что в таком случае каждый из нас будет ощущать острое чувство вины».
Как только начались съемки «Войны и мира», даже режиссер вынужден был признать, что «Одри предоставила Мелу возможность устраивать скандалы за нее». В интервью Томасу Уайзмену Кинг Видор признавался: «У меня было такое ощущение, что Одри нуждалась в ком-то, кто принимал бы решения за нее. Она же – сама невинность, не способная разобраться в делах так, как в них разбирается Мел. Все переговоры за нее вел только он. Он знает, что хорошо для нее. Он знает, сколько денег она должна получить, и он ведь сам режиссер и потому прекрасно понимает, справедливо ли обходятся с ней… Мне кажется, он даже ее зарплату сам получает». Этот вполне доброжелательный комментарий вызвал у Одри взрыв негодования. «Защита, – повторила она, прочитав интервью Видора, – защита от чего? Будучи мужем, Мел, естественно, дает советы собственной жене. Но этим все и ограничивается. Я могу вас заверить, что не нуждаюсь ни в какой „защите“.
MИЛОЕ ЛИЧИКО
Одри была одной из самых доброжелательных повелительниц, когда-либо «управлявших» съемками фильма. Она практически никогда не злоупотребляла своей властью. Она полагала, что сможет давать советы, предостерегать, выступать в роли консультанта, что и оговаривалось в условиях контракта. «Я никогда не предполагала, что столь многое может пойти не так, как нужно», – сказала она после первого прочтения контракта. Не предполагала она также и то, насколько сложно устроить все в ее собственных интересах и в интересах фильма. С первым испытанием она столкнулась уже при выборе актера на роль Пьера Безухова.
Внебрачный сын русского аристократа Пьер – рупор авторских идей. Это милый человек, неуклюжий, добродушный, близорукий, страдающий хронической рассеянностью. Немногие голливудские звезды были способны воплотить на экране такие вполне человеческие, но совершенно не героические качества. Но Одри прекрасно знала, какой актер идеально подходит для этой роли, – Питер Устинов. Она «нажимала» на режиссера и продюсера, намекая им, что не найти более подходящего актера, чем Устинов. Однако при упоминании имени английского актера Дино де Лаурентис недовольно поморщился. И не то чтобы он был против. Устинов был образован, интеллигентен, известен исполнением роли Нерона в «Камо грядеши». Он дополнял образы собственными интересными штрихами. «Но, Одри, – сказал де Лаурентис, – его славу нельзя сравнить с твоей». Толстой мог позволить своей несравненной героине Наташе Ростовой влюбиться в интеллектуала; Голливуд на такой риск пойти не мог. Плохо было уже то, что в фильме оказался такой герой, как Пьер, в очках, мгновенно отличавших его от волевых и сильных людей действия. Де Лаурентис настаивал на том, что интеллект и близорукость надо уравновесить привлекательностью. Он хотел видеть в этой роли Грегори Пека. Это поставило Одри перед сложной дилеммой, на что, видимо, и рассчитывал де Лаурентис. Как она может отвергнуть в качестве партнера человека, который столь великодушно согласился в свое время на то, чтобы ее имя в афишах «Римских каникул» писалось столь же крупно, как и его? Но, с другой стороны, будет ли приятно Мелу узнать, что партнером его жены станет актер, о котором во время съемок в Риме говорили как о ее любовнике. И когда в конце концов де Лаурентис отправился в Голливуд за «своим» Пьером, он остановил выбор на Генри Фонде. Фонда получил одобрение Одри и, вне всякого сомнения, Мела.
Одри успешнее пользовалась правилами, которые ей давал контракт, для защиты своего экранного образа (сюда входили операторская работа, грим и костюм). Когда ее первая кандидатура оператора (Франц Планер), австрийца, работавшего вторым оператором на съемках «Римских каникул», отпала по ряду обстоятельств, она предложила Джека Кардифа, одного из лучших операторов цветного кино, близкого знакомого ее и Мела. (Он был их тайной кандидатурой на роль оператора так и не снятой «Ундины».) Одри отыскала семейный коллектив гримеров и экспертов по прическам: Альберто и Грацию ди Росси. Эта пара оказалась очень удачным выбором, что доказал не только этот фильм, но и другие. Вокруг Одри возник особый «двор звезды», маленький изолированный островок из нужных людей, от которого зависит любая знаменитость. Одри попросила Живанши заняться костюмами для Наташи Ростовой, но он отказался, так как полагал, что работа над «историческими» костюмами подорвет авторитет лидера в современной моде. И все-таки он несколько раз прилетал в Рим, чтобы оценить выбор тканей и цветов для туалетов Одри в «Войне и мире».
Характерной для нее прической пришлось пожертвовать ради духа эпохи. По этому поводу «всплакнули» светские хроникеры, отметив, что Одри слишком быстро «повзрослела» со времен «Сабрины». Они хотели, чтобы она подольше сохраняла экранную юность, забыв о том, что актриса отметила свой двадцать пятый день рождения. Однако на экране она выглядела гораздо моложе своих лет. Но ведь и толстовской Наташе в начале романа всего каких-нибудь пятнадцать лет. (В сценарии фильма ей из соображений достоверности добавили год или два.) Но оставим образ в стороне и напомним строки из романа: «Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, со своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, со своими сбившимися назад черными кудрями… была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка».
«Всеобщая любимица… славная девчонка… узнать ее – значит пережить еще одну радость в жизни», – писал о Наташе Ростовой Э. М. Форстер. Его слова звучат эхом многочисленных отзывов об Одри Хепберн. Кинг Видор, приехавший в Рим весной 1955 года для подготовки сценария, заявил:
«Одри – это Наташа. Она прямо сошла со страниц романа». И если бы значение имело только физическое сходство с героиней, выбор Одри на эту роль оказался бы абсолютно безупречен.
Но дело обстояло гораздо сложнее.
Одри приступила к костюмным и операторским пробам. Стояло необычайно длинное римское лето. Ей потребовалась вся преданность профессии и присущее ей чувство долга, чтобы пережить эту жару и высокую влажность. В те годы кондиционеры были еще относительно редким явлением. Примерно около часа занимала у нее поездка до студии от виллы, которую вновь сняли для нее и Мела. Покой и уединение, которыми они наслаждались после работы, превратили эти дни во второй медовый месяц. Только избранные – или весьма могущественные – представители прессы допускались на виллу.
