Пилсудский (Легенды и факты) - Наленч Дарья (бесплатные книги полный формат txt) 📗
Ошибаются те биографы, которые недооценивают глубину потрясения, преобразившего психику Маршала в мрачные декабрьские дни. Именно тогда он окончательно утвердился в убеждении, что разногласия и эгоистичные интересы отдельных политических партий угрожают основам существования государства.
Эти общие соображения еще больше укрепили его личные ощущения. Убийца президента показал на процессе, что прежде намеревался убить Начальника государства. «На предварительном следствии, — поведал суду и удивленной публике Элигиуш Невядомский 30 декабря 1922 года, — я умолчал об одном обстоятельстве, которое обязан прояснить здесь. Выстрел, жертвой которого пал президент Нарутович, поначалу предназначался не ему. От него должен был погибнуть Юзеф Пилсудский». Убийца раскрыл даже детали планировавшегося покушения, от которого он отказался в последний момент, узнав, что Начальник государства не выставил свою кандидатуру на выборах президента. Никто не сомневался, особенно после того, что случилось 16 декабря, что он добился бы своей цели. И хотя Маршалу нельзя отказать в смелости, которую он продемонстрировал во время покушения на него во Львове 25 сентября 1921 года, дыхание смерти, которой удалось избежать только благодаря случайности, должно было оказать отрицательное воздействие на его психику.
Именно в это время, в конце декабря 1922 года, несомненно считаясь с возможностью, что угроза убийцы президента Нарутовнча может быть осуществлена другим безумцем, Маршал подготовил предложения о генералах действительной службы. Рукописный документ был вложен в запечатанный конверт, на котором была отметка, что он подлежит вскрытию исключительно президентом Речи Посполитой или будущим главнокомандующим только в случае смерти Пилсудского или его отказа от занимаемых в армии должностей.
Маршал в документе, не стесняясь в выражениях, расправился с генералами, которых его противники считали достойными самых высоких должностей. О Юзефе Халлере написал, что он может командовать «максимум полком». Тадеуша Розвадовского признал очень способным человеком, с широким профессиональным кругозором и прирожденной интеллигентностью, но одновременно целиком лишенным организаторского таланта. Станислава Шептыцкого рекомендовал командующим одной из армий с той оговоркой, что «верховным главнокомандующим быть не способен из-за слабохарактерности. На начальника Генерального штаба не годится, не рекомендовал бы его на этот пост даже своему врагу».
Зато дал высокую оценку командирам из числа бывших легионеров: Эдварду Рыдз-Смиглому, Казимежу Соснковскому и Владиславу Сикорскому. Первых двоих считал достойными поста главнокомандующего, отдавая предпочтение, однако, Рыдзу. Но и в его характере видел недостатки: «В отношении собственного окружения и штаба — капризный и любящий удобства, подбирающий таких людей, с которыми не было бы необходимости вступать в какие бы то ли было споры и бороться… В отношении него опасаюсь двух вещей, — добавлял Пилсудский, — во-первых, он не смог бы совладать в нынешнее время с раскапризничавшимися генералами и их гипертрофированными амбициями, во-вторых, я не уверен в его оперативных способностях как главнокомандующего и умении соизмерять не только чисто военные силы, но и силы всего государства — своего и вражеского». Вторая из этих оценок в значительной мере подтвердилась спустя шестнадцать лет [111].
Характеристики генералов показывают, насколько глубоко Маршал был уверен, что весь генеральский корпус, вместе взятый, в подметки ему не годится. Тем более его донимали грязные оскорбления, раздававшиеся по его адресу в дни эндековского шабаша. Для ксендза Казимежа Лютославского он был «кошмаром», десятилетиями преследовавшим Польшу. В середине декабря 1922 года ксендз-депутат Сейма писал на страницах «Мысли народовой»:
«Пилсудский — орудие международного сионизма в борьбе с польским народом не с сегодняшнего дня. Нельзя допускать его к власти в независимой Польше. Еще в 1905 году, когда после японской войны начали рушиться оковы, соединявшие Польшу с Россией, Интернационал использовал Пилсудского в Польше, чтобы он насаждал здесь российскую революцию, препятствуя консолидации польского народа в борьбе и использованию революции для укрепления позиций польского народа на польской земле. <…> Этот пункт программы еврейской политики против Польши он выполнил с достойной сожаления смелостью. <…>
Во второй раз в 1914 году, а точнее, в годы, предшествовавшие началу войны и в течение первых ее лет, Интернационал использовал Пилсудского, на сей раз ряженного не в революционера, а в Бартека Победителя [112], который повстанческим пафосом должен был зажечь сердца молодежи и народных масс на героическое самопожертвование во имя победы немцев. Что неминуемо должно было бы привести к краху всех надежд, которые польский народ связывал с великой освободительной войной народов. <…> Этот пункт еврейской программы, направленной на то, чтобы парализовать народ во время великой войны и вырвать у него из рук плоды страданий и безымянных жертв, Пилсудский выполнил частично, потому что народные массы, здравый инстинкт народа, разум и несгибаемая воля национальных вождей во главе с Дмовским дали ему столь достойный отпор, что пришлось все же в конце концов порвать с лояльным выполнением плана немецких штабов и Интернационала и пойти в Магдебург поговеть.
Вопреки всем расчетам врагов, вопреки преждевременным триумфам и наглым издевательствам евреев Польша изгнала оккупанта, сбросила оковы, возродила свою государственную независимость. И тогда Интернационал в третий раз направляет Пилсудского в Польшу, чтобы отравить первые годы ее существования и не допустить ее внутренней независимости. <…> Вот уже четыре года польский народ борется с последним делом рук Пилсудского: Львов, федерализм, Вильно, Киев, Пса [113] — это поля тех великих политических битв, которые Польше пришлось провести с еврейской политикой на мировой арене, и всюду народ имел против себя на стороне еврейства Пилсудского как самое грозное орудие Интернационала. <…>
Народ победил, меч врага сломался в его руках, кандидат накануне выборов покинул арену, повергнув в ужас своих сторонников».
Эти слова можно было бы отнести к проявлениям психического заболевания, если бы не некоторые обстоятельства. Этот текст вышел из-под пера ценимого в своем лагере публициста, одного из эндековских лидеров только что избранного нового состава Сейма. Он появился на страницах газеты, считавшейся главным органом теоретической мысли эндеков. Он являлся не чем иным, как публично сформулированными убеждениями, разделявшимися многими поляками. Под воздействием именно такой аргументации зародилась мысль убийства президента.
Неудивительно, что такая атмосфера повлекла за собой существенные изменения в образе мышления Маршала. Он начал презирать противников, а это вело к мысли, допускающей грубое насилие над ними. Уже в интервью, данном 6 января 1923 года Игнацы Роснеру, редактору «Курьера польского», он говорил, что в Польше господствует «глубоко безнравственная политическая мысль», опирающаяся на «легкость принятия лжи как основы политической мысли и политических суждений, с которой вести честный спор чрезвычайно трудно…».
Явно стало меняться отношение Пилсудского к окружению. Он перестал доверять даже самым близким людям. Стал резким, требовательным, часто неприветливым в беседах. Именно в это время явная метаморфоза произошла с языком его высказываний. «В речи молодого Пилсудского, — писал Адам Кшижановский [114],— деликатного и изысканного в обхождении, отсутствовала грубая брань и оскорбления. Только после отхода от политической жизни он начал осыпать ругательствами своих противников. Изменил привычки вопреки просьбам и мольбам своих друзей и семьи в надежде, что, применяя это оружие, он предотвратит использование физического принуждения своими политическими противниками и им самим».
