Берлиоз - Теодор-Валенси (серия книг txt) 📗
Но возвратимся в театр.
У смутьянов беспокойство сменяется тревогой, потому что публика продолжает внимательно слушать и аплодировать.
Но нет, вы не проиграли этой партии. Повремените, господа заговорщики.
«Продолжение плачевно… Посредственные декорации, затем первая, тривиальная сцена, изобилующая разговорными выражениями: „Моя трость и моя шляпа…“, „Я буду словно леопард…“ — короче, плохое впечатление, потому что подобная фамильярность в Академии музыки не допускалась. Первые протестующие выкрики. Изысканная публика необъяснимо застенчива. Я вспоминаю, как на премьере „Намуны“ деликатных зрителей возмутила картина праздничной ярмарки. В тот момент, когда трубы выдували сверкающие звуки, раздался общий вопль негодования. Я и сейчас еще слышу, как чрезвычайно элегантный молодой человек из первой ложи, которую я мог бы указать, в конце первого акта выкрикнул пронзительным голосом этакую презрительную фразу, долетевшую до половины партера: „Интересно бы знать, в Опере мы или на ярмарке в Сен-Клу?“ [90] Да, публика 1838 года не принимала трости и шляпы папского золотых дел мастера. Опера началась неудачно. А можно утверждать, что в девяти с половиной случаях из десяти, если начало спектакля проходит плохо, то он бесповоротно провалится. Публика — существо в высшей степени нервное и впечатлительное, ее трудно повернуть вспять. Прежде чем окончилась первая картина (всего их было четыре), поэма была обречена.
Что музыка? Если терпит крах либретто, оно тянет за собой и партитуру. Одним словом, топанье, свист… Потом вдруг вопли, звериный пой, шутовские выкрики… все вплоть до чревовещания [91]. Сам Дюпре пел неуверенно, его товарищи были этим деморализованы…
Словом, битва была проиграна! Похороны по первому разряду [92].
В действительности основным виновником этого невероятного провала был Дюпре, о чьих подозрительных связях с врагами Гектора стало известно задним числом.
Согласимся, что либретто, может быть, и содержало слишком много реалистических деталей. Обычай требовал, чтобы опера была отмечееа благородством, а тут говорилось о будничных вещах. Произведение запятнали простолюдины и тривиальность. Слишком материально, слишком весомо, чересчур точно. Беллини справедливо говорил: «Текст оперы хорош, только если он лишен точного смысла».
Но разве музыка своей красотой не сглаживала такой недостаток?
Каковы бы ни были причины, результатом была полная катастрофа!
Бесконечные для Берлиоза часы… Крики, смех, редкие аплодисменты во враждебно настроенном зале… Вся его жизнь внезапно разбита… Пятнадцать лет борьбы, труда, таланта — ив завершение шумное, страшное падение. Конец всему…
После спектакля принято объявлять имя автора. Объявлять ли? Его друзья смело требуют этого. Протесты, свист… Имя Берлиоза тонет в общем шуме» [93].
— Неужели их сообщник… — Но богохульство застряло у него в горле.
Хотя Гектор и похвалялся своим безбожием, в нем неосознанно жила вера.
Послушаем, однако, что говорила пресса. На сей раз воздадим ей должное. Огромное большинство газет протестовало против этой чудовищной несправедливости. Оставив в стороне посредственное либретто, печать славила достоинства страстной, яркой, проникновенной музыки, мощной оркестровки. И, несмотря на провал, осмелилась утверждать: «Это шедевр!»
В «Журналь де Пари» Огюст Морель заявил, что музыка, которой он восхищался, подавляла посредственное либретто «всем весом своего огромного превосходства».
Морель в «Котидьен» писал, что опера «Бенвенуто» стоит того, чтобы публика принимала ее всерьез, судила о ней вдумчиво и не выносила ей приговора после первого исполнения».
Теофиль Готье высказался так: «Большая предвзятость едва ли возможна».
Лист утверждал, что эта музыка была явно лучше тех произведений, что имели блестящий успех в ту же пору [94].
О чем кричали враги, авантюристы пера?
«Шаривари» писала, что опера «Бенвенуто» была навязана дирекции нашего первого музыкального театра приказом управления внутренних дел и канцелярией его величества короля Бертена I».
В «Карикатюр провизуар» литография Рубо изображала автора «Мальвенуто Челлини» [95].
Театральная газета «Псише» взамен отчета посвятила опере лишь одно слово: «Увы!»
«Королевская академия музыки
«БЕНВЕНУТО ЧЕЛЛИНИ»
Увы!»
Но если дилетанты — россинисты или керубинисты — ликовали при чтении этих пасквилей, то защитники Гектора неослабно продолжали восхищаться «Венвенуто».
Гектор впервые почувствовал себя обиженным жизнью, он считал этот провал совершенно незаслуженным.
Он писал Феррану: «Описать те происки, интриги, распри, споры, битвы, брань, которые родило мое произведение, невозможно».
И верно, никогда еще разгул низких страстей не достигал такой силы, справедливость была забыта.
Нужно уметь сносить несправедливости, Гектор, до того дня, покуда не станешь достаточно сильным, чтобы чинить их самому, а потом нужно быть достаточно благородным, чтобы их не допускать.
Утешься, Гектор, в былое время, когда был исполнен в Опере «Демофон», твой торжествующий ныне недруг Керубини испытал столь же большой провал (хотя против него и не чинили козней) [97]. А с тех пор…
Однако нужно ли призывать Гектора к мужеству? Он повержен, на миг смущен, но вое равно непоколебим, он никогда не отречется от борьбы, он никогда не согласится стать на колени.
Некоторые только и мечтали его извести, уповая на то, что он бросит сочинять музыку. О, как мало они его знали! Музыка — это он весь, весь безраздельно.
И в самом деле, вскоре, собравшись с силами, он воскликнул:
— Тысяча чертей! Вам меня не одолеть! Я еще поборюсь! И я восторжествую… вопреки всему!
И вот.
16 декабря,
как бы бросая вызов, он снова дал концерт, где были исполнены «Гарольд» и «Фантастическая». Разумеется, чтобы отвести удар, он должен был мобилизовать боевой строй поэтов — своих постоянных приверженцев, готовых защищать и атаковать, но факт остается фактом — он добился весьма убедительного успеха.
Во время «Гарольда» публика сосредоточенно внимала пилигримам, и казалось, будто раздаются их ритмичные шаги по земле; паломники в нежных сумерках пели вечернюю молитву, а потом пифферари [98] наигрывали серенаду, от которой таяли сердца; публику восторгал бурный финал, где разгулявшиеся разбойники искали в оргжях смелости и забвения. Публика тепло аплодировала ритмичным фантазиям «Фантастической симфонии», богатству мелодий, переполнявших Гектора, тем находкам оркестровки, что несли печать их гениального ваятеля.
Но что это вдруг произошло?
Раскаялась ли судьба, устыдившись своего злодеяния?
Случилось событие, которое действительно имело в жизни Гектора решающее значение, поскольку принесло ему одновременно и значительную материальную поддержку и музыкальный приговор ни с чем не сравнимой ценности. Спасение у самого края пропасти.
Когда, окончив дирижировать, под защитой своей «старой гвардии», полной решимости контратаковать, он положил палочку и закрыл партитуру, внезапно какой-то мрачный человек, расчистив себе проход среди музыкантов и инструментов, бросился к нему: «Эй, что там еще придумали?» «Старая гвардия» приготовилась ринуться вперед. Но тут призрак попытался произнести замогильным голосом:
— Это чудо! Чудо!..
Все вытаращили глаза, затем раздался крик:
— Паганини! Паганини!
90
Артур Кокар, Берлиоз.
91
«Денди испускали куриное кудахтанье, другие подражали Полишинелю, иные жужжали, как трутни» (Адольф Бошо).
92
На премьере присутствовали специально вернувшийся в Париж Мейербер и Спонтини. В королевской ложе видели брата испанской королевы дона Франциско де Пауле в окружении принцесс.
«Никто не слушал эту волшебную музыку, изящную и сверкающую всеми оттенками, взятую из жизни. Не замечали ни хоров, насыщенных редкими интонациями и неожиданными ритмами, ни чарующей легкости и свежести оркестра. Никто, казалось, не оценил выразительности столь живописного римского карнавала, ярко нарисованного художником, чередовавшим народные песни с романсами Субияко и сальтарелло, струнного квартета в полутонах со смелыми и новыми сочетаниями духовых инструментов» (Ги де Пурталес).
93
Адольф Бошо, Гектор Берлиоз.
94
Лист, которого не было в Париже во время спектакля, писал одному своему товарищу:
«Я узнал сегодня вечером, что опера Берлиоза не имела успеха. Бедный друг! Судьба очень жестока к нему. Боюсь, что этот провал очень его опечалит. Слышали ли вы партитуру? Наверняка там есть и прекрасные места. Какая победа всех злобных бездарностей, что шатаются по вашим бульварам! И что всего более нестерпимо в его неудаче, так это заносчивость стольких ничтожеств, которые еще за полгода ее предсказывали. Так или иначе, но Берлиоз все равно остается самым сильным музыкальным мыслителем Франции. Рано или поздно он оправится от этого временного поражения, большая доля которого, по всей видимости, падает на авторов либретто».
Позднее, став директором театра и дирижером в Веймаре, Лист употребил весь свой высокий авторитет на то, чтобы открыть миру красоту оперы «Бенвенуто», музыкальные достоинства которой никогда не переставали превозносить беспристрастные умы. Он провозгласил: «Бенвенуто Челлини» — самое крупное, самое оригинальное произведение музыкально-драматического искусства, созданное за последние двадцать лет». И особенно важно, по мнению Листа, то, что к тому времени уже появились на свет «Вильгельм Телль», «Гугеноты» и «Пророк».
95
Каламбур: по-итальянски benvenuto — желанный, malvenuto — нежеланный. (Прим. переводчика.)
97
Среди более поздних музыкальных шедевров, чьи провалы, вызванные гнусными кознями, прослыли историческими, перечислим оперы «Тангейзер» Рихарда Вагнера и «Кармен» Жоржа Визе, который, как говорят, умер от этой душевной травмы. Отдельный человек мыслит, публика слепа, жестока и несправедлива. Добавим что «Совильский цирюльник» при первой постановке также казался неудачей. Однако время очищает от ненависти и предубеждений; покоренное гением, осветившим эти выдающиеся произведения, оно реабилитировало «Бенвенуто Челлини», как и «Тангейзера», «Кармен», «Цирюльника».
98
Pifferaro (итал.) — игрок на дудке.
