Будь счастлив, Абди! - Закруткин Валерий Витальевич (книги без сокращений .txt) 📗
— Это господин? — спросил дедушка Мохамед.
Приблизившись почти вплотную, он внимательно разглядывал фотографию.
— А это его книги, — продолжал гид, подводя к шкафу, уставленному тяжеловесными томами. — Он очень грамотным был, господин. И много читал.
Пояснения были пресны и скучны, слушать их становилось тягостно. И все назойливей чувствовался запах нежилого помещения, какой обычно бывает в редко посещаемых людьми музеях или архивах. Несмотря на прохладу, хотелось, чтобы сомалиец скорей бы кончил рассказ о старом владельце плантации, и можно было бы уйти.
— А это шлем адмирала.
На тумбочке лежал пробковый шлем, традиционный головной убор белого человека в Африке. Сейчас таких не увидишь. Носят панамы, пестрые вязаные шапочки, белые, едва прикрывающие макушку камилавки, фески, соломенные шляпы, но только не шлемы. Шлем напоминает о черном времени колониализма. Он его символ. И сейчас не в ходу.
Поблескивала пожелтевшая от времени, плотно натянутая на пробку шелковая ткань. От нее исходил запах времени. Али взял шлем в руки.
— Капиталист, — он щелкнул пальцем по поверхности: послышался глухой звук пробки.
Он повернулся к своему деду, но тот шел к двери. Шаркали о паркет сношенные сандалии. Неуверенно ступали худые старческие ноги. Плечи сникли, и во всей фигуре вдруг проглянула беспомощность, свойственная долго прожившим на земле людям.
— Авове Мохамед! — окликнул Али. — Авове!
Старик не повернулся.
— Знаешь, Али! Давай и мы уйдем, — немного погодя, предложил я. Пребывание было в тягость. Даже царившая в комнатах прохлада не замечалась. Тленный запах чувствовался все сильней.
Мы поспешно распрощались с гидом, не дослушав его до конца. Он провожал нас до самого выхода. Забегая вперед, услужливо открывал двери, улыбаясь и часто кланяясь.
— Прэго, сеньоры! Прэго!
И тут мы увидели дедушку Мохамеда. Он сидел неподалеку, прямо на земле, в тени высокой пальмы.
— Авове! — окликнул его Али.
Но старик даже не пошевелился. Он оцепенел. Худые руки тяжело лежали на коленях согнутых ног. И застыл взгляд из-под нависших седых бровей его глаз. Мне показалось, что в них слезы.
— Авове, — прошептал в тревоге Али. Он участливо склонился над стариком, бережно коснувшись рукой его плеча. — Авове.
Я стоял в стороне, не решаясь приблизиться. «Что случилось? Чем расстроен дедушка Мохамед?»
Наконец старик нехотя, через силу заговорил, голос его дрожал, а пальцы в волнении перебирали складки маро. Али тяжело вздыхал и сочувственно начал головой.
— Что случилось, Али? — спросил я сомалийца.
Али не ответил. Только усадив старика в автомобиль, он горестно вздохнул и сказал;
— Понимаешь, у дедушки было три сына. Они работали здесь, на плантации. И здесь они умерли. Дедушка увидел шлем и вспомнил их, своих сыновей. Понимаешь? Вспомнил черное время.
Селение лежало в стороне от дороги, у крутого берега реки. Река начиналась в горах Эфиопии. Приняв сотни больших и малых ручьев, она была широкой, с мутной, желтоватого цвета, водой. А дальше, я знал, приближаясь к океану, река становилась все спокойней. А потом распадалась на множество рукавов. Заболотив огромную площадь, она, так и не впав в океан, исчезала совсем.
Река называлась Веби-Шебели — Леопардовая река. Леопардов в стране действительно много. Они даже на гербе республики: два хищника поддерживают щит с пятиконечной на нем звездой.
Раньше в селение нередко наезжали белолицые охотники, жаждавшие удовлетворить не только охотничью страсть, но и сделать бизнес на шкурах зверя. Шкура леопарда ценится дорого. Одна стоит четырех шкур зебры. И цена на нее продолжает баснословно расти. За нее платят более 600 долларов, а в столице соседней Кении она стоит не менее двух тысяч.
Охотников на этого зверя не так уж много: во всей Африке, по неофициальной статистике, немногим более полутораста человек. Преимущественно это приезжие американцы.
Обычно охотника сопровождали местные жители, выполнявшие одновременно роль слуг и загонщиков. Они-то в основном обеспечивали белолицему гостю удовлетворение охотничьей страсти.
Об одной такой охоте мне рассказал пожилой Абдалла, с которым я и Али повстречались на берегу Веби-Шебели. Он сидел на толстом стволе нависшего над рекой дерева.
Дерево то ли от ветра, а может, от подземных вод наклонилось, но не упало совсем, а каким-то чудом удержалось над рекой, и тонкие гибкие ветки свисали, и их омывала вода. С противоположного берега, залитого лучами заходящего солнца, несся неумолчный птичий гвалт. В крутом отвесном берегу темнели сотни высверленных в глине гнезд. И перед ними порхала стая ярко-красных незнакомых птиц с черными хохолками.
— Охотился ли на леопардов, спрашиваешь? Охотился. Страшный и злой зверь. Один оставил о себе память на всю жизнь. Это был мой последний леопард. После я уже не ходил на охоту. Не пошел бы и в тот раз, да соблазнили двести шиллингов…
Волосы охотника густо посеребрены сединой, под глазами сетка морщин. На ногах, словно на черном эбеновом дереве, рельефно выделяются мышцы. Глаза старого охотника застыли. Мне даже показалось, что на них навернулись слезы. Медленно, будто погружаясь в прошлое, он начал рассказ о своей последней охоте…
Гость был высоким, сильным, с сухим лицом и совсем выгоревшими, белесыми волосами. Подкатив на автомобиле к мундуле старейшины, он, не вылезая, подождал, когда тот подойдет.
— Я приехал охотиться на леопардов, — начал белолицый без обиняков. — Мне нужен опытный проводник, хорошо знающий места, где водится зверь. Я уплачу и тебе за помощь и проводнику.
Он небрежно протянул старейшине пятидолларовую бумажку. Тот сразу понял, что перед ним богатый господин. От него не ускользнули многочисленные коробки и тюки в блестящем автомобиле. На такой машине ездят богатые люди.
— Хорошо, хорошо, сеньор! Проводников у нас много, но с вами пойдет самый опытный. Только одного мало, нужно два или три проводника, сеньор. Ведь на охоте все может случиться…
— Сколько же придется тогда каждому платить?
— Сто пятьдесят шиллингов, сеньор, — смекнул старейшина.
Белолицый, обдумывая, уставился в землю:
— Мне нужен один. Я заплачу ему двести.
Автомобиль окружили дети. Они с любопытством поглаживали сверкающие никелем части, трогали колеса, с вожделением заглядывали внутрь. Поодаль судачили о приезжем в пестрых одеждах женщины.
— Абдалла! Эй! Абдалла! — подхватили они, едва старейшина распорядился позвать охотника.
— Абдалла! Абдалла! — бросились мальчишки.
Абдалла жил на окраине селения. Его хижина выглядела бедней остальных.
— Вот что, Абдалла. Мне нужен в охоте помощник. Пойдешь? — белолицый гость посмотрел на сомалийца. — Пойдем вдвоем: ты и я.
Абдалла промолчал. К охоте он был привычен. Бил антилоп, страусов. Случалось убивать львов-людоедов. Но охотиться на леопардов не любил. Он знал повадки этой кошки, не одну изловил. Однако каждый раз испытывал на охоте неприятное чувство леденящей настороженности от возможной встречи в этим зверем.
Нападения леопарда дерзки. Зверь бросался на человека, когда тот совсем не ожидал. Сильное тело, словно торпеда, пролетало в воздухе и в следующий миг уже терзало жертву. И нелегко было обуздать этот сгусток энергии, мускулов и свирепости. Недаром считалось, что после смерти отважных и сильных людей их души переселяются в леопардов. Абдалла этому верил.
— Неужели ты боишься этой кошки? — американец попал в точку: сомалийцы презирают трусов. — А мне говорили, что ты — настоящий охотник.
«Лежебоке даже драка кажется пустяком», — вспомнил сомалиец с детства знакомую поговорку.
— Я хорошо тебе заплачу! — продолжал уговаривать Абдаллу белолицый. — Дам двести шиллингов! Может, ты стал слабей жены? Может, жену вместо тебя пригласить? — Сеньор знал, как уязвить самолюбие охотника. Абдалла молчал.
