Дмитрий Самозванец - Пирлинг (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
Так изображают эти загадочные события сторонники царевича Дмитрия. Русские летописи совершенно иначе освещают дело. По их свидетельству, из Тулы в Москву были нарочно присланы князья Голицын с Мосальским. Им было поручено поскорее свести счеты с Годуновыми. Уполномоченные самозванца отправили царскую родню в ссылку; что касается молодого Федора с матерью, то они были задушены. Ксения осталась в живых: но, как мы увидим вскоре, не на радость себе уцелела юная царевна. Так или иначе, внезапная гибель Годуновых явилась как нельзя более кстати; несомненно, она оказала большую услугу делу Дмитрия. Однако встает вопрос, был ли он сам повинен в этих убийствах? Кому принадлежала здесь инициатива — царевичу или кому-нибудь другому? Отдал ли Дмитрий определенные распоряжения или же только дал понять своим уполномоченным, каковы его желания? Приходится признать, что для решения этих вопросов у нас нет положительных данных. Во всяком случае, насильственная смерть несчастных Годуновых представляется едва ли оспоримым фактом.
Гораздо легче уловить следы личного влияния Дмитрия в тех строгих мерах, которые приняты были против высшего духовенства. Может быть, здесь сказалось мстительное чувство бывшего монаха; с другой стороны, подобные меры могли быть продиктованы как соображениями политической предосторожности, так и заботой о своем достоинстве. В самом деле, мог ли оставаться при дворе нового царя патриарх, ставленник Годунова? Ведь еще так недавно он громил самозванца анафемой; ведь столько раз он предавал его проклятию и обрекал геенне огненной. Конечно, Дмитрий совсем не был расположен оставить это безнаказанным. По его распоряжению, Иову было сообщено, что он лишается своего сана. С патриарха сняли его пышные обличия; после этого, одетый в простую рясу, он был отвезен в Старицкий монастырь. Все современники подтверждают этот факт; нам кажется, что истинные мотивы Дмитрия в данном случае достаточно ясны. Менее понятен смысл тех мер, которые одновременно были предприняты по отношению к архимандритам Варлааму и Василию. Пришлось и им сложить с себя сан и отправиться в ссылку. Что имел Дмитрий против них? Почему не оставил он их на своем посту? Упоминание об этой мере самозванца мы находим у Арсения, архиепископа галасунского; к сожалению, он не касается скрытых мотивов Дмитрия. Во всяком случае, однако, это свидетельство само по себе не вызывает сомнений. При своем положении в Москве Арсений должен был иметь самые точные сведения о церковных делах. Сам он был родом из Фессаля. Некогда вместе с Иеремией II он прибыл в Москву и принимал участие в учреждении патриаршеств в России; после этого ему не захотелось расстаться с гостеприимным Кремлем. Ему не пришлось раскаяться в этом. Он был назначен хранителем Архангельского собора. Благодаря такому положению Арсений находился в постоянных отношениях с двором и официальными сферами. Ссылку Варлаама и Василия он описывает как очевидец; при этом добросовестность его показаний решительно не допускает сомнения.
Пока все это происходило в Москве, войско Дмитрия выступило из Тулы 24 июня и тронулось к Москве при всевозрастающем энтузиазме народа. Шатры, устроенные для царя в Серпухове, возбудили еще больший восторг поляков, чем бывало раньше. Просторные, убранные с невиданной роскошью, с башнями по бокам и массивными дверями, эти сооружения имели вид маленьких крепостей. Внутри стены были увешаны коврами. Особенно изящно была обставлена столовая палата. Здесь Дмитрий мог угощать сколько угодно сотрапезников. Бояре предусмотрительно прислали ему из Москвы целый штат поваров с обильным запасом всякой снеди.
Торжественный въезд в Москву свершился 30 июня. Стоял великолепный летний день. Древняя столица с радостью принимала нового царя. Годуновых не желал никто. Все симпатии народа принадлежали действительному герою дня… Вот разом зазвонили все колокола московских церквей; мерные удары их языков возвещают о приближении кортежа. Какая смесь одежд, манер и лиц! Шествие под звуки военной музыки открывают семьсот поляков. Это — последний остаток первоначальных сил Дмитрия. Рыцари озираются с воинственным видом; блестящее вооружение их искрится на солнце. За ними следуют стрельцы в красных, с золотом, кафтанах; далее — московская конница с трубами и барабанами. Между тесными рядами войск время от времени показываются роскошные кареты, запряженные шестерней дорогих лошадей или иноходцев в богатейших попонах… Появляется внушительная масса православного духовенства: тут архиепископы и епископы, попы и архимандриты. Одетые в длинное и широкое облачение, они несут в руках иконы или евангелия. Особо шествует архиепископ рязанский Игнатий со своими четырьмя священосцами. Но кто же является центром всеобщего внимания? При виде кого народ испускает восторженные клики и обливается радостными слезами? Конечно, то сам Дмитрий. Кто осмелился бы в этот момент отнестись к нему с недоверием, как к самозванцу? Вся страна его приветствует; вся Русь кается перед ним и встречает его, как государя. Это он — чудесно спасенный царевич, он — угличский заложник, истинный отпрыск Рюрикова дома. И, в самом деле, не царь ли всей святой Руси этот человек, шествующий под сенью православия ко двору своих предков, словно на крыльях несомый народной любовью?
По обычаю, процессия остановилась на некоторое время у Лобного места, где всего несколько недель назад были всенародно заявлены права Дмитрия. Тот же обычай требовал, чтобы отсюда царь отправился поклониться трем главным святыням Кремля. На глазах благочестивых подданных Дмитрий клал земные поклоны перед иконами Успенского собора и проливал горячие слезы в Архангельском соборе над гробницами Ивана IV и Федора. Тут же покоилось тело Бориса Годунова. Движимый сыновьим чувством, Дмитрий приказал удалить этот прах из усыпальницы царей и предать его земле за пределами Кремля. В Успенском соборе отец Терентий приветствовал «самодержца всея Руси» речью; ритор, искушенный в библейском стиле, он на этот раз превзошел самого себя. Устами его говорил как бы весь русский народ; в его словах заключалось все значение этого исторического дня. По пути во дворец Дмитрий намеренно обошел дом Годуновых; тут же отдан был приказ срыть его немедленно. Так уничтожались последние следы этого эфемерного величия. Можно ли было, однако, вполне довериться народному чувству? И был ли новый властелин в полной безопасности в своих кремлевских покоях?
Едва закончилось триумфальное вступление Дмитрия в Москву, как в столице уже возник заговор против нового царя. Это явилось как бы отрезвляющим призывом вернуться к действительности. Конечно, никто не решился бы открыто противостоять стихийному увлечению народа. Предатель ковал свои планы тайно. Однако замысел его обнаружился. В этом эпизоде все представляется загадочным. Главой заговора был Василий Шуйский, этот подлинный сфинкс тогдашней Москвы. Некогда он служил Годунову, затем признал законным царем Дмитрия; но едва лишь ему удалось попасть в милость к новому государю, как он опять уже начал плести свою паутину. В письме от 14 июля отец Андрей в самой неопределенной форме обвиняет Шуйского в распространении враждебных царю толков: по его словам, князь Василий старается представить Дмитрия простым орудием в руках поляков и иезуитов; он называет его врагом истинной веры и уверяет, что самозванец собирается разрушить православные церкви. Другие свидетели предъявляли к Шуйскому более определенные обвинения. Если верить им, князь Василий прямо говорил, что Дмитрий вовсе не сын Ивана IV, а беглый монах Гришка Отрепьев. Во всяком случае, несомненно, что вопросы, возбужденные Василием, имели чрезвычайно важное значение. Этим и объясняется, почему Дмитрий решил безотлагательно осведомить об этом деле наиболее видных сановников своего государства.
Все это происходило в первых числах июля, тотчас после торжественного въезда Дмитрия в Москву и накануне его венчания на царство. По-видимому, целью Шуйского было воспрепятствовать утверждению самозванца на престоле. Трудно сказать, однако, надеялся ли он уже тогда сам заменить Годунова на московском троне… 9 июля бояре и высшее духовенство собрались на чрезвычайное совещание; предметом его должно было явиться дело Шуйского. Сам царь выступил в роли обвинителя. Речь, произнесенная им, была настоящим образцом ораторского искусства. Клеветнические наветы Шуйского рушились; негодование судей было настолько единодушно, что, в результате совещания, виновному был вынесен смертный приговор. Решение суда было утверждено Дмитрием. Сама казнь должна была состояться на следующий день.
