Гитлер в Вене. Портрет диктатора в юности - Хаманн Бригитта (читать бесплатно полные книги .TXT) 📗
С другой стороны, Франца Иосифа считали символом и почти единственным гарантом существования распадающейся империи. Верный габсбургскому идеалу, он старался быть «справедливым отцом своих народов» и одинаково обращаться со всеми подданными, вне зависимости от их национальности. Он давал уверенность, что даже самый бедный русин или еврей из Галиции смогут явиться в случае необходимости в Вену и потребовать у императора защиты своих прав. Пока был жив этот государь, крах Австро-Венгрии казался немыслимым. «Мы не можем так поступить со старым господином», — эта фраза была одной из самых частых присказок в Дунайской монархии.
Подданные идеализировали своего правителя. Вот так, например, поучал экономиста Феликса Сомари его отец: «Эта империя отличается от всего остального мира. Только представь себе, что император и его правительство будут отсутствовать хотя бы год — нации же передерутся между собой. Правительство — это заслон, отделяющий зверинец с дикими животными от внешнего мира, потому что нигде на свете нет такого количества опасных политических бестий, как у нас». И далее: «Габсбургская монархия — это не исторический пережиток, а единственно возможная форма сосуществования восьми наций на самой опасной границе Европы. Те, кто придерживались этого мнения, популярностью не пользовались, считались «карьеристами», «реакционерами» — уничтожающий ярлык в эпоху помешательства на прогрессе… А ведь молодёжь ставила государю в вину именно то, что являлось самой большой заслугой правящего дома: отсутствие агрессивности и надпартийность… О монархии можно говорить что угодно, но здесь, на вулкане, она была необходимым, и даже единственно возможным решением». Императорско-королевскому правительству удавалось «вопреки фанатизму добиться упорядоченного сосуществования и гарантировать представителям всех национальных меньшинств политическую и личную свободу» [410].
Эта прогабсбургская точка зрения, приукрашивающая истинное положение вещей, формально соответствовала законам, принятым после 1867 года. Однако реальность, особенно в сельской местности, этому идеалу не соответствовала. Здесь всё ещё действовал старый порядок, по которому подданные делились на «господ» и «рабов».
Государственные учреждения, насколько возможно, пытались проводить в жизнь принцип равенства граждан как перед законом, так и в других вопросах, даже вопреки недовольству отдельных народов. Представители тех национальностей, которые в течение многих веков считали себя «главными», не признавали введённого равноправия: поляки по отношению к русинам, немцы по отношению к славянам, итальянцы по отношению к словенцам и т.д.
Законодательной базой существования народов западной части империи до 1918 года была статья 19 Конституции 1867 года: «Все народности государства имеют равные права, каждый народ имеет неотъемлемое право на сохранение своей национальности и своего языка и на заботу о них». Строгое соблюдение этого пункта гарантировал лично император Франц Иосиф.
Именно император считался покровителем национального и религиозного равноправия, и патриотизм касался в основном лично его персоны. Притесняемые на протяжении столетий национальные меньшинства — такие как русины, словаки, словенцы — ценили законодательное равноправие и потому были лояльны по отношению к государству. Евреи воспринимали правовое государство как надёжное убежище. Вспоминая о прошлом, Стефан Цвейг писал о довоенной Вене, не скрывая восхищения: «Кто жил и творил там, чувствовал себя свободным от косности и предубеждений. Нигде не ощущал я себя европейцем с такой лёгкостью — и знаю: главным образом этому городу… я обязан тем, что с детства полюбил идею содружества как главную идею моей жизни» [411].
О феномене старого монарха, внушавшего благоговение, Гитлер рассуждает в «Моей борьбе»: В последние годы государство существовало исключительно благодаря фигуре Франца Иосифа, и грядущая смерть этого древнего воплощения монархи и заранее воспринималась широкими массами как смерть всей империи. Ловкие политики, в особенности славяне, умели создать впечатление, что австрийское государство обязано своим существованием только чудесному, единственному в своём роде искусству управления этого монарха; и эта лесть производила в Хофбурге тем более благоприятное впечатление, чем меньше она соответствовала реальным заслугам императора [412].
И ещё раз в другом месте: Нет ничего хуже состарившихся королей. Попробуй задень такого, тут же протесты. Франц Иосиф, несомненно, был гораздо менее умён, чем его преемник, но устроить революцию против него было просто немыслимо. Его окружал определённый ореол, хотя ему досталось от судьбы гораздо больше ударов, чем любому из когда-либо существовавших монархов. Он позволял событиям происходить, а сам ни во что не вмешивался [413].
Как и все жители Вены той эпохи, юный Гитлер в некотором смысле принимал участие в жизни двора, особенно на первом году своего пребывания в столице, когда жил неподалёку от Мариахильферштрассе. По этой улице дважды в день проезжал старый император, утром — из Шёнбрунна в город по государственным делам, а вечером — обратно. Вдоль дороги всегда толпились зеваки, они приветствовали государя или дивились на него, как на достопримечательность. Кубичек вспоминал: «При виде императора Адольф не выказывал большого интереса и не говорил о нём, его интересовал не император сам по себе, а государство, которое он представлял: императорская и королевская Австро-Венгерская монархия» [414].
Однако развлечения, предлагавшиеся гостям столицы империи, Гитлеру и Кубичеку были хорошо известны. По воспоминаниям Кубичека, они несколько раз были в капелле императорского дворца Хофбург: вместе с туристами присутствовали на выступлениях Хора мальчиков, а заодно любовались и знаменитой сменой дворцового караула [415].
Гитлеру довелось увидеть и самое зрелищное появление императора на публике — как участника процессии в праздник Тела и Крови Христовых. Флигель-адъютант Альберт фон Маргутти так описывает этот день: рано утром император в запряжённой шестёркой парадной карете отправился в собор Святого Стефана, «а впереди — эрцгерцоги в парадных каретах, запряжённых четвёрками… Сверкающие золотом застекленные кареты, драгоценная сбруя упряжных коней — великолепных белых испанских жеребцов, кучера, лакеи и коноводы в расшитых золотом чёрных сюртуках в стиле рококо, в белых чулках, туфлях с пряжками, париках и больших украшенных золотой отделкой и страусовыми перьями треуголках и двууголках». По прибытии на площадь перед собором императору отдали честь лейб-гвардейцы, одетые в яркие униформы.
После торжественной мессы состоялась знаменитая процессия. Первыми шествовали члены рыцарских орденов в парадном облачении, духовенство, кардинал князь-архиепископ с дароносицей под балдахином. Сразу же вслед за «небесами» шёл, как смиренный христианин, старый император — с непокрытой головой и свечой в руке, вслед за ним — эрцгерцоги, знать, сановники, бургомистр Вены д-р Карл Люэгер, члены городского совета и многие другие. Все вместе они составляли, по словам Маргутти, «одну из самых впечатляющих достопримечательностей в целом мире» [416].
На молодого человека из Линца произвели самое большое впечатление лейб-гвардейцы и их парадная форма: серебряный шлем с белым султаном из конского волоса, красный мундир, украшенный золотыми галунами, белые брюки и высокие чёрные лакированные сапоги с отворотами [417]. В 1942 году Гитлер вспоминает: Если, конечно, построить лейб-гвардию; как тогда, когда они маршировали перед процессией в праздник Тела, земля сотрясалась, вот это было зрелище! Они были такими безобидными, что им даже революция не причинила вреда. И приходит к выводу: Человечеству необходим предмет обожания… Монархия поступила очень умно: она создала идола. Весь этот театр, вся эта суета имели смысл [418].
