Ничего кроме правды - Болен Дитер Гюнтер (первая книга TXT) 📗
Вдруг однажды утром настал момент, когда я не смог избавиться от вопроса: «Скажи, Юрген, где находятся всё это время мои деньги?» Он успокоил меня: «Нее, не беспокойся, Дитер! На следующей неделе все они снова будут на твоём счету. И даже больше». Для моего успокоения и безопасности он вручил мне несколько чеков. Прошло ещё немного времени.
Знаешь, твои 800 000 я вложил туда–то и туда–то — изворачивался он — С ними там ничего не случится. Только дай мне ещё миллион сверху. Тогда–то мы точно сможем извлечь 1000 % прибыли». На этот раз он выдал мне долговую расписку на свой дом. И кроме того я получил техпаспорт на его Бентли. О'кей, думал я. Порядок, Дитер! Машина стоит 600 000 марок. И чеки, в конце концов, тоже что–то значат.
Постепенно у Гарксена накопилось моих три миллиона марок, но парень не торопился тащить капусту мне. Я человек нервный. Один плюс один будет два. Теперь–то все аварийные сирены во мне взвыли разом. Со стопкой чеков помчался я в банк. Подбежал к окошечку для частных лиц и просунул чеки туда. Господин за стойкой поглядел на меня как–то сочувственно. А потом вернул мне чеки с пометкой «Не принято к оплате».
Я растерялся. Взбудораженный спускался я вниз в лифте вместе с тем типом из окошечка. «Я не могу понять… Это просто в голове не укладывается… — заговорил я — Этот Гарксен всегда говорил мне, что у него на счету куча денег, где–то 1,2 миллиарда, как он мне говорил».
Этот тип не имел права ничего рассказывать. Но он видел, что я весь трясся, и ему было интересно, что же со мной произошло. «Что, нет у него миллиарда?» — спросил я. Он покачал головой. «И миллионов?» Он снова помотал головой. И так далее, пока мы не дошли до 50 000 марок. Как раз столько было на счету Гарксена. Обычно он тратил столько за вечер.
Я принялся за техпаспорта, что были у меня на руках. Оказалось, машина принадлежит сомнительной фирме, занимавшейся лизингом. И бумажка в моих руках практически ничего не стоила. По долговой расписке за дом я тоже не мог ничего получить, эта огромная коробка была записана на его жену.
Сам Гарксен, как выяснилось, позаботился о том, чтобы каждой шишке в Гамбурге дать на лапу. Там сплелись воедино политика и экономика. Когда он сбежал за границу с семьюстами миллионами, оказалось, что кошельки иных граждан он облегчил на 80 миллионов. Один известный композитор отдал свои последние сбережения и пенсию папы и мамы, чтобы вложить в него. Аптекари позакрывали свои лавки, так как из–за Юргена они по уши были в долгах. А один тип, владелец авиакомпании, вынужден теперь за 20 марок мыть свои собственные самолёты.
Гарксен посеял за собой след банкротства и сбежал через 2 дня после того, как некто намекнул ему: «Знаешь, уже выписан ордер на твой арест, они хотя упечь тебя.» У него было достаточно времени, чтобы вывезти всё из дома, заказать билет и без проблем улететь в Южную Африку. Только свою ненаглядную Гав — Гав он в спешке не смог взять. Потом он прислал — обычное для него дело — боинг 707, чтобы забрать гордость германского собаководства.
Потом ко мне приходили толпы подозрительных людей и говорили: «Дитер, мы вернём тебе назад твои 3 миллиона!» Я поговорил с адвокатами, и они объяснили мне, что мы живём по законам правового государства, а не по Ветхому Завету — «око за око». Другие обманутые пытались вернуть свои деньги. Они посылали в южную Африку наёмных убийц и вымогателей, которых арестовывали прямо в аэропорту. Ничего не выйдет, если ты попытаешься забрать богатство силой, ты не можешь пойти и схватить кого–нибудь за глотку или приставить ему винтовку к виску: «Эй, живо отдавай капусту!» В Германии такое не пройдёт.
Три урока вынес я из этой истории. Первое: нужно уметь вовремя остановиться, когда играешь на деньги. Я твёрдо убеждён, каждый человек в своём роде жаден. Поэтому нужно крепко вбить себе в голову: если кто–то предлагает тебе доход выше 10 %, можешь отправить его назад: «Прощай, обманщик, это всё вздор!»
Во–вторых мне стало ясно: Гарксен только притворялся моим другом, что разочаровало меня сильнее, чем потерянные бабки.
И в-третьих я понял, что невозможно ничему научиться на ошибках. Потому что годами позже нашёлся некто, надувший меня на большую сумму, чем этот Гарксен, — Рон Зоммер, экс–председатель управления германских телекоммуникаций. Купив его акции, я подарил Рону несколько миллионов. Сначала покупал за 80 евро, потом за 70, потом за 60, потом за 50, потом за 40, и, наконец, за 30. А банкиры всё советовали мне: «Послушайте, господин Болен, с этими акциями ничего не случится, на этом зиждется Германия». Даже мой бедный маленький Марки вложил все свои сбережения — карманные деньги и бабушкины подарки в акции Дейчланд–телеком и тоже разорился. Да, Рон Зоммер сыграл с большим и маленьким Боленами злую шутку.
12 ГЛАВА
Энгельберт Хампердинк или что в лоб, что по лбу
Нормальный брак распадается в 46 % случаев, то же самое происходит между певцами и продюсерами. Так в 1989 году я заполучил американскую примадонну Энгельберта Хампердинка, который рассорился со своим продюсером Джеком Уайтом. Речь шла о деньгах: как всякий известный музыкант, Энгельберт хотел получать 12 % с каждого проданного диска, но Джек платил ему только 3. По крайней мере, так говорил Энгельберт.
Для Энгельберта, что один продюсер, что другой — без разницы, так сказать, что в лоб, что по лбу. Звукозаписывающая фирма прислала мне предложение — не хочется ли мне о нём позаботиться, причём словечко «хочется» звучит очень мило применительно к этому проекту, от которого я так и эдак не смог бы отказаться. Как продюсер, заключивший эксклюзивный договор с BMG, я, теоретически, должен выполнять любой запрос, даже если Мария Гельвиг захочет повыть. Может, в таком случае меня бы даже поупрашивали, так как достоверно известно — я настоящий специалист по безнадёжным пациентам.
И, как водится в этой среде: лучше всего идея сегодня и договор ещё вчера. «Послезавтра мы встретимся с Энгельбертом в Лондоне, а потом он хотел бы прослушать несколько новых песен» — получил я приказ. Я сидел, надув щёки, потому что у меня не было и половины песни, не говоря уже о нескольких.
Я уселся, как обычно, в студии, включил синтезатор. Побренчал немного на клавишах, спел парочку текстов, включив при этом магнитофон на запись. Так я работал час за часом. Сочинение музыки — это как математика: здесь прибавим, три в уме, отнимем единицу, равно песня.
С результатами труда одной бессонной ночи, шестнадцатью песнями, адвокатом, и нечистой совестью отправился я в Англию к Энгельберту, в его загородный дом. Его менеджер, некий мистер Марфи, приветствовал нас словами: «Сейчас чего–нибудь выпьем!»
Я страшно волновался, больше всего мне хотелось сразу же распаковать привезённые песни и запихать кассету в магнитофон. Но я заметил, что никто, включая Марфи, моего адвоката и адвоката Энгельберта не горел желанием тотчас же представить Энгельберту мои демо–записи. Откровенно говоря, они уже слышали о моей музыке. А плохая слава всегда бежала впереди моих песен. Обо мне говорят, будто я размазываю сопли по аудиоплёнке и даже не пытаюсь написать что–нибудь приличное. Я же в свою очередь считаю, что вовсе не обязательно напрягаться, если в студии всё равно всё испортят.
И чтобы не сорвать подписание контракта, им пришлось подготовить Энгельберта и привести в соответствующее настроение.
Когда Энгельберт опрокинул пару стаканчиков, я подумал: «ну вот, сейчас начнётся работа». Но вместо этого услышал: «Таак! А теперь пойдёмте чего–нибудь перекусим!»
В конце концов, поздно ночью, я смог сыграть ему мои песни. И тут все начали по непонятной причине говорить и шаркать ногами, так что Энгельберт едва ли расслышал по одной строчке из песни.
Стратегия оправдала себя. Вместо того, чтобы возмутиться: «Что за дерьмо!», он повторял после каждой песни: «Да, мило… только что–то многовато там всяких бейби!» Это верно. В каждом втором предложении как затычка торчало: «Baby, I love You baby… maybe baby…let's go baby…»
