Четвертая высота - Ильина Елена Яковлевна (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Он чуть пошевелился.
— Жарко, — сказал он одними губами. — Сними с меня одеяло.
Гуля оставила на Саше только простыню. Он опять чуть-чуть кивнул головой:
— Так хорошо.
Гуля держала обрубочек Сашиной руки в своей, считая пульс.
— Доктора, сестру, — сказала она тихонько няне. Саша вздрогнул и открыл глаза.
— Ничего, ничего, Сашенька, — успокоила его Гуля. — Лекарство пора принимать.
Дверь приоткрылась, и в дежурку вошли профессор, доктор, старшая сестра.
Но Саша даже не поглядел на них. Он с трудом, прерывисто дышал, и казалось, у него уже не хватало сил ни на что другое. Гуля поняла, что ему уже никто не поможет — ни доктор, ни профессор.
Она не заметила, сколько времени простояла у Сашиной постели, позабыв обо всём, даже о Ёжике…
После смерти лицо у Саши стало светлое, строгое, ясное.
— Ну что ж, — сказал ей профессор, как говорят самым близким людям, — тут ничего нельзя было поделать. Ступайте домой, милая, отдохните.
Вернувшись домой, Гуля еще с порога заметила, что мать чем-то огорчена и взволнована.
— Что такое? Ёжик нездоров? — тихо спросила она, оглядываясь на его кроватку.
— Нет, он здоров, — ответила мать и быстро спрятала что-то в ящик стола.
— Сергей? — ещё тише спросила Гуля.
— Да, Гуленька, — просто сказала мама. — Товарищ его пишет… Но ведь это ещё надо проверить. Может быть, ошибка…
Гуля на секунду закрыла глаза.
— Покажи, — сказала она матери и опустилась на кровать.
Мать протянула ей сложенное треугольником письмо. Медленно, точно онемевшими пальцами, Гуля развернула клетчатый листок. На колени к ней упала фотографическая карточка. Да кто же это? С карточки смотрела на неё смеющаяся девушка с развевающимися на ветру волосами.
Гуля не сразу узнала себя на этом недавнем снимке, который был подарен Сергею в одну из самых счастливых минут, а теперь вернулся как вестник несчастья.
«…Ваш муж, — написано было в письме, — убит осколком вражеского снаряда в висок. В его комсомольском билете мы нашли вашу фотокарточку…»
— Приляг, Гулюшка, — сказала ей мама, укрывая её стареньким шерстяным платком. — Ты вся дрожишь, как в лихорадке.
Гуля легла и долго лежала, не двигаясь, глядя широко открытыми глазами в темнеющее за окном небо. Она не могла плакать. Мысли её путались. Она думала сразу и о Сергее и о Саше, о том, что они уже не увидят победы.
Проснулся Ёжик. Он закричал громко, обиженно, словно все были виноваты в том, что он проспал свой ужин. Гуля взяла его, и ей стало как будто легче оттого, что в руках у неё шевелится это маленькое, тёплое, требовательное существо.
— Ёженька, Серёженька, — сказала она, неожиданно для себя самой назвав мальчика именем его отца, которого ему уже не суждено было увидеть.
Покормив ребёнка, она снова уложила его в кроватку и, постояв над ним несколько минут, села писать письмо Сашиным родным в приволжский город.
Она писала, обдумывая каждую букву, выбирая из всех слов на свете самые нежные и утешающие.
А в конце письма она написала:
«Мы не простим врагам эту смерть. Мы не забудем гибели наших мужей, сыновей и братьев, которые так же, как Саша, любили жизнь, солнце, так же хотели жить. Клянусь вам, что мы отомстим за вашего милого мальчика».
Уже была поздняя ночь, когда Гуля кончила письмо.
В эту минуту она поняла, что решила идти на фронт.
Вместе с письмом Гуля послала Сашиным родным его чёрную записную книжечку, полную цифр и чистых юношеских мыслей.
ДОМА
Шли дни. Зима уже была на исходе. Гуля работала не покладая рук. Её можно было видеть всюду — и в библиотеке за стойкой, и в перевязочной, где, наклонившись над раненым, она осторожно накладывала повязку, и на ярко освещенной эстраде госпитального клуба, когда, сняв халат, она в своём коричневом бархатном платье читала стихи людям с забинтованными головами, с руками на привязи, с ногами в лубках.
Вспомнив, что она опаздывает кормить Ёжика, Гуля наскоро одевалась и бежала домой.
А в это время Ёжик надрывался от крика… Гулина мама пыталась напоить его сладкой водичкой, но Ёжик отбрасывал от себя ложечку и кричал требовательно и сердито.
Тогда бедная бабушка принималась ходить с ним по комнате, пела ему песни, рассказывала сказки, но ничего не помогало. Ёжик не нуждался ни в сказках, ни в песнях — он хотел молока.
И когда Гуля влетала в комнату, она сбрасывала с себя на ходу жакет и, усаживаясь на кровать с Ёжиком, по-детски оправдывалась:
— Прости, мамочка, я не знала, который час.
— Проси прощения у своего сына, а не у меня! — говорила молодая бабушка. — Ты просто уморишь его голодом.
А Ёжик, уже успокоенный, громко чмокал губами и сонно водил по Гулиной щеке пухлой ручонкой, как бы перетянутой ниточкой. Она ловила губами и целовала эту ручонку и, поглаживая крутой вспотевший лобик, смотрела на сына сквозь слёзы. «Как я расстанусь с тобой, счастье моё?» — думала Гуля.
Конечно, она сама хорошо понимала, как трудно маме справиться с Ёжиком, когда её нет дома. Ёжик научился уже сам становиться на ножки в своей шаткой плетёной кроватке, и его нельзя было ни на минуту оставить одного. Таскать его целый день на руках было очень тяжело. Ёжик в семь месяцев уже был крупнее и тяжелее годовалого. Гуля также вполне представляла себе, как трудно каждый день выносить Ёжика гулять, выволакивая его на санках, укутанного в ватное одеяло, с третьего этажа во двор.
Всё это Гуля хорошо знала, и ей было горько видеть, как измучилась и похудела мать. Но Гуля знала уже и другое, о чём пока ещё не говорила дома, — что иного пути для неё нет.
С каждым днём у неё крепла уверенность в том, что её место там, где идут самые жаркие бои, — на передовой линии фронта.
ПРОЩАНИЕ
Пришла весна, бурная, солнечная башкирская весна. На улицах стоял шум от бегущих вниз потоков. Был день Первого мая. Первый военный май… Гуля прибежала домой. Она была одета по военному, в длинной шинели, подпоясанной ремнём. Она давно уже работала в штабе дивизии, и мать не удивилась, когда увидела её в военной форме.
— Что так рано? — спросила она.
— Мама, — сказала Гуля чуть дрогнувшим голосом, — я пришла попрощаться. Я еду на фронт.
— Неужели тебя мобилизовали? Ведь у тебя ребёнок…
— Я еду добровольно, мама. Я не могу иначе. О Ёжике ты позаботишься лучше меня. Прости, что я оставляю тебе эту заботу
Мать молча смотрела на Гулю, словно не понимая её слов. Потом спросила тихо, даже не пытаясь спорить:
— Когда же ты едешь?
— Эшелон отправляется через полтора часа. Но в штабе нужно быть ещё раньше.
И, стараясь говорить как можно веселее, она прибавила:
— Испеки, мне, мамочка, на дорогу оладушек!
Потом она подошла к плетёной кроватке.
Ёжик уже не спал, а стоял во весь рост, держась за спинку кровати, и топтал одной ногой подушку.
— Мама! — сказал он баском и весь потянулся к Гуле.
Всего только третий или четвёртый раз в своей жизни произнёс он это слово «мама».
Гуля почувствовала, что ещё немного, и слёзы потекут у неё из глаз. Молча взяла она Ёжика на руки и села с ним к окну.
Пока мать собирала её в дорогу, она держала Ёжика на коленях и долго смотрела на него. Ёжик хмурил белые брови, трогал звездочку на маминой пилотке и что-то говорил на своём собственном, непонятном языке. А Гуля старалась получше запомнить его ручки с крохотными ноготками, круглый выпуклый лобик, затылочек со светлыми нежными волосиками.
Вот они, последние минуты дома…
Снова и снова вставало перед глазами то утро, когда она подошла к дверям белокаменного двухэтажного здания. Там помещался штаб только что сформированной 214-й стрелковой дивизии.
Совсем ещё недавно в этом самом доме была школа. В классах шли уроки, на переменах в широких коридорах стоял весёлый разноголосый гул…
