Соколы Троцкого - Бармин Александр Григорьевич (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Теперь же, с введением нэпа, с ее свободой торговли и новой налоговой системы – обе меры были направлены на примирение с крестьянством – деньги снова стали приобретать ценность. Теперь за все приходилось платить. Снова на улицах Москвы появились рысаки, запряженные в элегантные санки. Стали открываться рестораны, и, проходя по улице, мы слышали, как за их окнами играют оркестры, но нам их посещение было недоступно. Нам приходилось платить за все: за продукты, за баню, за любое развлечение.
Революционеры, молодые и старые, неожиданно обнаружили, что им нужны деньги, которых у них не было. Никто из них никогда не думал над тем, как зарабатывать деньги. У некоторых счастливчиков была лишняя пара сапог, и этого было достаточно. Партийные работники, даже самые высокопоставленные, получали около двухсот рублей в месяц, что не превышало зарплаты квалифицированного рабочего. Если стали появляться деньги, думали многие из нас, значит, скоро опять появятся богачи? Не стали ли мы скатываться назад, к капитализму? Эти вопросы мы задавали себе с чувством тревоги.
Герои Гражданской войны, слушатели Академии Генерального штаба, с орденами, полученными в кровопролитных боях, с изумлением обнаруживали: все, что имелось в достаточном количестве вокруг, было им практически недоступно, что жулики и спекулянты безнаказанно плюют им в лицо. Это вызывало закономерный вопрос: за что же они боролись?
Я помню, как я с группой слушателей академии как-то вечером в течение нескольких часов ходил по Тверскому бульвару от памятника Пушкину до памятника Тимирязеву. Мы обсуждали, что же случилось с революцией. У нас возникало ощущение, что революцию предали. «Возвращается капитализм, а с ним деньги и все связанное с ними неравенство», – говорили одни. Другие считали, что надо выходить из партии, которая предала идеалы революции. В конце концов мы пришли к следующему выводу: «Мы не знаем, почему ЦК проводит такую линию, и хотя нам она кажется неправильной, мы должны верить». Наша вера в лидеров партии: Ленина, Троцкого, Бухарина, Зиновьева – позволяла нам прийти к такому выводу и убедить друг друга в правильности этого вывода. Мы считали, что наши лидеры знали, куда они идут, они знали, куда они ведут нас, они могут потерпеть поражение, но они никогда не предадут нас.
На этом фоне у нас в академии были и свои проблемы, которые вызывали беспокойство. Гражданская война окончилась как раз в то время, когда наши старшекурсники заканчивали обучение. Что с ними будет теперь? Большинство старших командных постов было занято старыми генералами – профессионалами, которые помогли советской власти одержать победу. Линия Троцкого на использование этих специалистов оправдалась, но что дальше? В академии мы стали говорить о необходимости реорганизации, о вливании свежей крови в высший командный эшелон, о необходимости подготовки к следующей войне в терминах марксистской доктрины, наиболее ярким теоретиком которой неожиданно для всех стал Тухачевский. Наша общая позиция формулировалась довольно просто: «Дайте место новым красным генералам». В ближайшее время из академии должны были выпуститься Дыбенки, Венцовы, Федько, Урицкие, но старые генералы просто предлагали назначить их, по крайней мере на время, на низшие должности. Успев покомандовать армиями, они могли оказаться командирами рот и батальонов. Эта ситуация побудила одного из слушателей сочинить ироническую «Оду роте», которая прозвучала на нашем выпускном вечере. В этом чувствовалась амбициозность, отчасти мотивированная тревогами за судьбу революции, но тем не менее амбициозность. Почему бы не называть это простым и понятным словом «карьеризм»? В конце концов этот фактор тоже должен был приниматься во внимание, когда шла речь о серьезной перестройке армии сверху донизу.
В политическом плане проблема осложнялась тем, что руководитель Красной Армии Троцкий, который по праву пользовался славой одержанных побед и вызывал всеобщее восхищение своей неутомимой энергией, считал, что старое поколенье все еще сохраняет свой потенциал. Бывшие царские генералы: Лебедев, Брусилов, Новицкий, Вацетис и Каменев – поддерживали Троцкого, и хотя Реввоенсовет состоял из людей, выдвинутых революцией, наши выпускники опасались чрезмерного влияния этой старой гвардии.
Начало формироваться нечто вроде подпольной оппозиции Троцкому в партии и армии. И в центре этого процесса были Сталин и Ворошилов. Они знали, что, пока Троцкий играл главенствующую роль, для них места не было. Поэтому они попытались использовать недовольство молодых офицеров старыми генералами в своих целях. Острие этого недовольства было направлено не только против старых «профессионалов», но против всей системы централизованного командования.
Естественно, что в академии тоже были различные точки зрения по этому вопросу. Вскоре у нас возникла группировка во главе со старым большевиком Кручинским, старым, естественно, в смысле партийного стажа, а не по возрасту, так как ему не было еще и тридцати лет. Это был кавалер ордена Красного Знамени, человек весьма энергичный и обладавший настоящим даром оратора-демагога. Кручинский искусно разжигал существующее недовольство, и в этом его поддерживали несколько слушателей, прежде всего Дыбенко, Урицкий и Федько, которых в свою очередь поддерживал Ворошилов. Против выступало несколько молодых слушателей, в том числе и я, которым не нравились все эти интриги и склоки. Несмотря на сильное давление, нам удалось заблокировать избрание Кручинского в состав бюро нашей партийной ячейки. К нашему изумлению, он вскоре исчез, вернее, был «выведен из обращения» чекистами, которые нашли, что он обыкновенный авантюрист, что его партийный стаж является блефом, так же как и его военные «подвиги».
Центральный Комитет партии, видимо не забывший, как голосовала партийная организация академии в ходе дискуссии о профсоюзах (большинство было за «Рабочую оппозицию») против Ленина, Троцкого и Бухарина – решил, что в академии надо провести новую чистку. Эта чистка свалилась нам как снег на голову. Партийная комиссия, обличенная всеми полномочиями, работала очень жестко и решения свои выносила в закрытом порядке.
Среди членов комиссии был А. С. Бубнов, впоследствии народный комиссар образования, и Э. М. Склянский, помощник Троцкого, который через два года умер в Чикаго. Состав комиссии был предложен Троцким и утвержден ЦК ВКП(б).
Комиссия исключала людей из партии и из академии, мотивируя это всем, чем угодно, или вообще не приводя никаких мотивов. Так, были изгнаны из академии, скомпрометированы, остались без работы и практически без средств к существованию несколько офицеров, которые отлично воевали на фронте и сейчас заканчивали учебу в академии. Некоторые из этих отверженных покончили жизнь самоубийством. Из академии был исключен мой друг Гаевский, которого я знал как человека, проявлявшего бесстрашие под огнем. Это был высокий, худощавый и обычно веселый человек, но когда я встретил его через неделю после чистки, он был в состоянии, близком к отчаянию. Мы встретились в коридоре около кабинета начальника академии. В руках у него я увидел письмо Троцкому и что-то блестящее. Гаевский с горечью сказал:
– Если я не достоин учиться в академии, то не знаю, для чего мне дали этот орден, – они могут получить его обратно!
Его восстановили в академии, поскольку допущенная несправедливость была слишком очевидна. Позже он стал одним из видных организаторов промышленности, но в 1936 году его обвинили в терроризме и заклеймили как «врага народа».
Другой мой друг, Ицковский, сын бедного еврейского портного, который при царском режиме подвергался арестам, а затем принимал участие в революционной деятельности на Украине вместе с Пятаковым, был по требованию Бубнова исключен из академии. А ведь он с ним, как я знал, в свое время спал на одном матрасе в киевской тюрьме. Однажды встретив его, Бубнов протянул ему руку, но Ицковский отказался ее пожать и сказал с улыбкой: – Сукиным сынам я рук не пожимаю.
Сейчас я вспоминаю, что он всегда был весел, как бы плохо ни шли дела, приговаривая, что все может быть еще хуже. Откуда у него был такой веселый характер? Из тюрьмы, где он провел пять лет в одиночке и кандалах, его освободила революция. Видимо, там он приучил себя улыбаться, несмотря ни на что. В конце концов он был восстановлен в академии, а впоследствии занимал высокий пост в Наркомате внешней торговли. В 1935 году он был обвинен в троцкизме» и исчез. Бубнов последовал за ним в небытие в 1937 году.
