Жизнь на Самоа - Стивенсон Роберт Льюис (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗

Мэри Хэмилтон обещала сходить к хозяевам сада и договориться, как возместить этот ущерб.

Сегодня вечером Льюис собирается начать занятия с теми из слуг, которые захотят учиться. Лафаэле и Лауило рвутся больше всех. Прибыло несколько несложных альбомов с картинками и хорошей бумагой для копирования. Они теперь у Талоло. У него большой вкус к рисованию, и он в восторге от подарка. Так стемнело, что почти нельзя писать.

Много всего произошло с тех пор, как я записывала в последний раз. Ллойда, который, казалось, совсем выдохся, мы отправили в Сан-Франциско. Не успел он уехать, как, к моей большой печали, издохли его конь Макфэрлэйн и мой маленький Гарольд. Сначала Макфэрлэйн, за ним Гарольд. С последним рейсом «Арчера» с Абаианга note 126 приехали капитан Тирни и Лиззи, его жена. Они несколько раз были у нас. Все влюбились в Тирни. В последний свой приезд на прощание он заставил всю нашу семью усесться на веранде, чтобы унести в памяти общий портрет.

У нас теперь служит чернокожий паренек, по имени Аррик, которого мы наняли у немецкой фирмы note 127. Мы надеемся обучить его стирке. У него добродушная, сияющая черная физиономия, блестящие глаза и белые зубы. Джо прозвал его Эмблемой Чистоты, что сокращенно превратилось в «Эмблему».

Сегодня после обеда Льюис что-то читал вслух, как вдруг его внимание привлек темнокожий человек, стоящий на лужайке под проливным холодным дождем. На вопрос: «Что ему нужно?» – он ответил: «Остаться здесь». Мы позвали его на веранду и стали расспрашивать дальше. Выходило так, что это беглец, который некоторое время скрывался в лесу. Там его нашел мясник Дайнс и взял к себе, а теперь он удрал от Дайнса. Бродя по лесу, он, по его словам, встретил еще одного сбежавшего работника фирмы.

– Где же он? – спросили мы.

– Прячется за садом у калитки, – такова была суть ответа.

Привели второго. Тот оказался чернокожим юношей дерзкого вида, но страшно напуганным. Странно было видеть, как нос на коричневом лице первого побелел от волнения. Мы оставили их ночевать, и наши повара побежали согреть для них чаю и приготовить еду. Я дала им также сухой материи взамен остатков мокрых тряпок, обматывавших их бедра.

Боюсь, что повара погубят Аррика – чернокожего, попавшего к нам законным путем. Они отвели ему почетное место за своим столом, и он поглощает большую часть всей еды. Талоло и Лауило, эти двое мягкосердечных, стоят за его спиной и стараются впихнуть в него побольше. Они едят до нас, и, когда Аррик появляется в столовой, чтобы помочь за обедом, желудок его так набит, что кажется, будто у него в этом месте опухоль. Двое беглецов очень беспокоят меня. Оставить их у себя мы не можем, но не хватает духу предать их.

Лауило сообщил мне, что его знакомый нашел в лесу позади свиного загона останки человека. Когда этот знакомый позже зашел к нам, Льюис попросил его показать место. Действительно, там оказались кости человека – чуть повыше моей кофейной плантации. Но что странно – среди них целых два черепа. По-видимому, то скелет воина, который отрезал голову врагу, будучи сам смертельно ранен, и потом уполз в лес, чтобы умереть со славой. Льюис хочет поставить камень над его могилой.

Одному богу известно, какой сегодня день. И мне тем более стыдно, что как раз пришло твое письмо, притом написанное не где-нибудь, а именно в Борнемуте – о, добрый старый Борнемут! – и что ты выражаешь радость по поводу моих писем, за которую я хотел бы отплатить письмом подлиннее. Итак, что здесь происходит? Целое море событий – запутанных, утомительных, незавершенных, бесформенных; масса времени растрачена впустую; множество разъездов взад-вперед, и мало что доведено до конца или хотя бы до середины.

Позволь обрисовать тебе наш живой состав на данный момент. Шестеро рабочих на плантациях; шесть душ в доме. Повар Талоло сегодня наконец возвращается из отлучки, ради чего я потратил около двенадцати часов на поездки и, полагаю, часов восемь на совещания в торжественной обстановке… Стюардом теперь Лауило. Оба они превосходные слуги; у нас был званый ленч по случаю захоронения найденных костей самоанца, и поверь, что все было на высоте, хотя мы сами ни во что не вмешивались. Еда была хороша, вино и блюда подавались как по часам. Помощник стюарда и прачка – Аррик, чернокожий с Новых Гебрид, которого мы наняли у немецкой фирмы; он не так безобразен, как большинство из них, но и красавцем его не назовешь; не глуп, однако и не Критон. В первое время он так много ел, дорвавшись до хорошей пищи, что живот у него прямо торчал. Помощник повара – Томаси, родом с Фиджи, высокий и красивый, двигается как марионетка, с неожиданными прыжками, и так же неожиданно таращит глаза. Далее, прачка и регент нашего хора – Элена, жена Томаси. Это наше слабое место. Мы стыдимся Элены. Кухня краснеет за нее. Ее присутствие вызывает ропот. На первый взгляд у нее все в порядке – недурная лицом, рослая молодая женщина, скромная, деятельная, с превосходным вкусом по части гимнов. Послушал бы ты, как истово она пела на днях, подчеркивая ритм! Ты не понимаешь, в чем же тогда дело? Дай-ка твое ухо, но гляди, чтобы не проведали газеты! У нее нет знатной родни. Никакой, говорят они; одним словом, совсем простая женщина. Конечно, у нас есть работники с других островов, может быть тоже простолюдины; но мы оставляем за ними преимущество неопределенности, что невозможно для Элены из Ваилимы; это наше пятно, оспина на нашем лице. Как я уже сказал, эта оспина – наш регент. В самоанском хоре всегда запевает женщина; мужчины, которые вторят, вступают через один-два такта. Бедная, милая Фааума, не отличающаяся целомудрием, эта Ева, изгнанная из рая, знала лишь два гимна, а Элена, по-видимому, знает весь молитвенник, и соответственно утренние молитвы проходят гораздо оживленнее.

И наконец, пастырь скота – Лафаэле. В его ведении: мой совершенно преобразившийся Джек, теперь на нем ездит жена, и он смирен, как докторская кляча; тифанга Джек – пегий конь, которого моя матушка купила у бродячего цирка; кобыла Бэллы, впавшая в детство или близкая к этому (черт бы ее побрал!); Мусу, что мне на днях забавно перевели, как «которая не хочет» (буквально – «сердитая», но употребляется всегда с оттенком упрямства и строптивости), – маленькая шоколадная с белой звездочкой на лбу лошадка Фэнни. На этой лошадке в последнее время ездил я, чтобы остепенить ее. Она не то что с норовом, но неприученная, капризная, неспокойная и требует, чтобы ею занимались и ублажали ее, и последняя (из верховых лошадей) – Луна (ее имя происходит не от латинского названия светила, а от гавайского «надсмотрщик», но произносится одинаково) – тоже хорошенькая маленькая кобылка, но ее едва ли удастся обломать: уж очень брыклива. Ездить на ней можно только с пастушеским бичом, и по возвращении вся спина ее расчерчена, как шотландка.

Далее, две лошади из упряжки, которые используются теперь только как вьючные; две коровы, одна из них вот-вот должна отелиться (надеюсь, что завтра), и третья – джерсейская корова, чье молоко и характер равно вызывают восхищение – она дает фермеру хороший моцион, а потом освежает его сливками; двое телят – бычок и телка; бог знает сколько кур и уток, и бьюсь об заклад, что даже он не знает, сколько кошек. Итак, двенадцать голов: семь лошадей, пять коров. Не есть ли это Вавилон великий, что я построил? Можешь звать его Сабпрайорсфордом. note 129

В течение марта Льюис работал над «Дэвидом Бэлфуром». Кроме того, как обычно, время заполняли встречи с вождями, несколько праздников и множество политических сплетен. В начале апреля в Ваилиме разыгралась любопытная домашняя драма, касающаяся Талоло и Фааумы, жены Лафаэле, в результате которой Фааума бросила мужа, а Талоло был уволен. Попробовали нового повара Дэвида, но он оказался неподходящим. Через несколько дней Лафаэле помирился с Талоло, и тот возвратился в дом, к большому облегчению Стивенсонов, жалевших об уходе хорошего повара. Однако Фааума отказалась вернуться к Лафаэле.